раскрывать в книге настоящего названия маленького города Рюмийи в Верхней Савойе, где разворачивается последний акт моей одиссеи?
Ответ очень прост. Всё, что я рассказал, действительно произошло, и даже до того, как я смог снова вернуться в Рюмийи, мне было ясно, что многие из описанных мною жителей этого местечка должны быть ещё живы.
Все эти годы, наполненные борьбой Сопротивления с коллаборационистами и петенистами, а затем освобождением и чисткой [78] с её заслуженными наказаниями, а также с её неизбежными эксцессами, повсюду оставили в людской памяти глубокие и ещё свежие следы. Мне не хотелось создать впечатление, будто я вознамерился заклеймить позором городок, где люди были ничуть не лучше и не хуже, чем где бы то ни было.
Зачем же тогда раскрывать правду сейчас? Дело в том, что с момента выхода книги ситуация изменилась, и я считаю важным рассказать об этом. Через два-три года после публикации мне позвонили:
– Мсье Жоффо, автор «Мешка с шариками»?
– Да, это я…
– Говорит Анри Траколь, заместитель мэра Рюмийи.
Анри Траколь! Внезапно я снова увидел себя в шортах, играющего в шарики на площади Д’Арм со своим сверстником, сыном начальника железнодорожной станции Анри Траколем… «Знаешь, Жо, – объяснил он мне, – мы тут все себя узнали – и мсье Жан из «Белой лошади», и молочник Лаша с этими реблошонами…»
И Анри объяснил мне цель своего звонка. Они приглашали меня в Рюмийи. А точнее, я был приглашён на встречу с читателями в книжный магазин Мансёлье, чтобы подписать свои книги! В тот самый книжный магазин, где я работал под началом старого Мансёлье в окружении портретов и статуэток маршала Петена!
Должен сказать, что я был очень тронут. Этот звонок ошеломил меня, вернув на тридцать лет назад. Это правда, что мои воспоминания о Рюмийи было трудно назвать очень хорошими и до сих пор я не стремился туда вернуться. Тем не менее я без колебаний принял предложение Анри Траколя, и мы выбрали дату. И вот одним майским утром, проведя ночь в поезде, мы с моим братом Альбером сошли на станции Рюмийи.
Было около девяти часов утра. Утомленные ночью в поезде, мы не сразу поняли, что происходит: на перроне стоял духовой оркестр, девушки-мажоретки в военной форме, Анри Траколь, члены муниципального совета – там были все. Я не мог поверить своим глазам. Альбер, впереди, обернулся и сказал: «Глянь, там за нами никто не идёт?»
Он был прав – все эти почести не могли предназначаться нам. Я обернулся, но там никого не было. В тот день мы были единственными, кто сошёл с поезда на станции Рюмийи.
Какой приём они нам закатили! После того как Анри Траколь произнёс речь на платформе вокзала, мы отправились к ратуше в сопровождении мажореток. Нас ждали мэр Луи Даган, местный депутат, бывший одновременно раввином Анси, и телевидение, нарочно прибывшее из Гренобля. Все они говорили длинные речи, и надо сказать, что каждая из них оказалась тяжёлым испытанием для моей скромности.
И всё же речь Луи Дагана, которому я особенно хотел бы воздать должное, доставила мне наибольшее удовольствие. Именно из его уст я узнал, что меня сделали «почётным гражданином города». Это звание радует меня больше, чем любой существующий орден, и это по очень простой причине: людей, имеющих орден Почетного легиона или Военный крест, тысячи, а в Рюмийи есть только один почётный гражданин, и это я.
В этот день я получил поздравительную телеграмму от Франсуазы Мансёлье и узнал, что она живёт в Монтобане, где вышла замуж за игрока в регби, с которым у неё было трое детей.
Самую красивую фотографию сделал мой друг Траколь, когда в сыродельне «Савуазьен де фромаж» меня поставили на весы и преподнесли мне в подарок столько же сыра бофор, сколько я весил. Ещё одним чудесным моментом стала автограф-сессия в книжном магазине Мансёлье. Спасибо моему другу Пуне, владельцу этого прекрасного книжного магазина на улице Монпёза, в который я с тех пор возвращался множество раз, а также жителям Рюмийи, оказавшим мне более чем радушный приём. Их доброта и непосредственность заставили меня позабыть всё плохое.
* * *
Я подошёл к одному из самых непростых вопросов, которые мне когда-либо задавали. Один школьник однажды сказал мне: «Мсье, я еврей. Мой дедушка раввин, и когда он прочитал вашу историю, он сказал мне, что никогда бы не променял свою жёлтую звезду на мешок с шариками. Потом, в статье, посвящённой вам, он написал, что утаивание своей принадлежности к иудаизму можно считать формой обращения в иную веру и что при других обстоятельствах вы бы стали марраном. Я хотел бы знать, согласны ли вы с такой точкой зрения».
Уточню, что раньше в Испании марранами называли евреев, которые отказались от своей религии, чтобы иметь возможность остаться в стране и спасти свою жизнь. К ним не всегда относились с уважением [79]… Как бы то ни было, в главном я не согласен с дедушкой этого мальчика. Процитирую ответ великого еврейского философа и теолога Маймонида, данный им в «Путеводителе растерянных» еврейской общине из Йемена, спрашивавшей у него, имеет ли право еврей отказаться от своей веры, если он оказался в смертельной опасности. Маймонид ответил им, что первая обязанность человека и еврея – сохранить свою жизнь при условии, что в сердце своём он остаётся евреем. Только Бог, дарующий нам жизнь, имеет право забрать её у нас. Хочу добавить, что если бы нацисты оставляли евреям, погибшим в газовых камерах, какой-то выбор, такой гекатомбы точно не случилось бы, ибо смерть необратима.
Вот что я ответил в тот день своему юному собеседнику. Сейчас я думаю, что следовало бы добавить вот ещё что: для меня живой марран лучше, чем мёртвый еврей. Марран всегда может вернуться к своей изначальной вере, а мёртвого человека могут лишь оплакивать его родные. Тем не менее каждый из нас может по-своему реагировать перед лицом смерти. Упорно держаться за свою веру может в некоторых случаях быть самоубийством, а в некоторых – оказаться храбрым или героическим поступком. Что касается меня, я согласен в этом вопросе с Маймонидом.
Размышляя довольно схожим образом, многие юные читатели говорили мне, что не понимают, почему евреи не оказывали сопротивления при аресте, и спрашивали, не предпочёл ли бы я лучше драться за свою жизнь с оружием в руках?
Я думаю, что здесь следует постараться максимально точно представить себе обстоятельства, в которых это происходило. Нужно понимать, что нацисты
