о нашей договоренности. Однако, как всегда, спокойствие было фальшивым, лишь передышкой перед более насущными задачами. Письмо, лежащее передо мной, было тому доказательством. Мой триумф над Митридатом сделал это возможным, моя будущая безопасность сделала это неизбежным. Это был следующий рассчитанный шаг в том долгом поединке умов, где наградой был сам Рим.
Пока смеркалось, я перечитывал написанное. Это был рапорт боевого генерала, который он обязан послать своему правительству после окончания военной кампании. Но в моем случае этот рапорт предназначался правительству, которое не признавало меня, для которого я был проскрипционным мятежником и опасным врагом. В сложившейся ситуации мой рапорт несколько отличался от самодовольных банальностей, обычных в таких случаях. Я получил значительное удовольствие от его составления и льстил себе, что мне удалось достичь определенной пикантной иронии.
Вот что я написал:
«Приветствия сенату и гражданам Рима от Луция Корнелия Суллы, должным образом избранного консулом и главнокомандующим. Знайте, что задача, которую вы возложили на мои плечи, выполнена. Митридат Понтийский побежден на поле брани и формально сдался мне. Он вернул мне всех пленных римских офицеров и солдат, включая дезертиров, беглых рабов и других тому подобных преступников, которые получат по заслугам.
Митридат затем отозвал свои войска из провинций и азиатских царств-клиентов — Битинии, Пафлагонии, Галатии и Каппадокии — и поручил эти доминионы моей юрисдикции. Он заплатил мне контрибуцию в размере трех тысяч талантов в компенсацию за римские потери. Я же в свою очередь признал его царем Понтийским и восстановил его право считаться союзником римского народа.
Принимая во внимание предательство, которое уроженцы Азии и наших других доминионов совершили по отношению к Римскому владычеству, я счел возможным взимать с них сумму в двадцать тысяч талантов, что является эквивалентом пятилетних налогов. Я также возложил ответственность на самых прискорбно известных нарушителей за расквартирование и снабжение моих войск в течение всего того времени, что они будут оставаться в Азии. С другой стороны, я воспользовался полномочиями, возложенными вами на меня, чтобы дать свободу и независимость тем городам и принципалам [134], которые служили Риму честно или которые ради Рима понесли ущерб.
Все это я сделал в том духе правосудия и скромности, который Рим по праву налагает на своих служащих и которому отвратительны нечестивая резня, неразборчивые конфискации и тому подобные варварские действия. Моим желанием было и остается до сих пор пощадить Грецию и греческий народ, кого история удостоила такой чести по всей Азии, и не посрамить ту добрую славу, которая дорога всем римлянам от мала до велика.
Следовательно, я особенно счастлив сообщить, что те мятежные легионы, которыми до недавнего времени командовал убийца Гай Фимбрия, наконец, раскаялись в своем позорном поведении. Они предложили мне свою преданность, и я взял на себя смелость гарантировать им прощение за прошлые обиды в обмен на их преданную службу в будущем. Я твердо убежден в том, что вина за все лежит на полководцах, а не на подчиненных, а командиры и так уже заплатили за все содеянное. Валерий Флакк, как вы знаете, был позорно предан смерти Фимбрией, а сам Фимбрия, снедаемый муками совести и зная о неизбежности расплаты, которая будет возложена на него в соответствии с римскими законами, покончил с собой при приближении моих войск. Я не сомневаюсь в чувствах, которые пробудит это известие в сердцах всех римлян.
Долг заставляет меня, однако, закончить мой рапорт на менее счастливой ноте. Вы, правители Рима, знаете лучше меня о тех страданиях, которые город в настоящее время терпит под игом тех, кто незаконно узурпировал власть в городе. И я также, будучи вашим наипреданнейшим слугой, понес печальные потери от их рук. Многие годы я сражаюсь в ваших войнах, я защищал и буду продолжать защищать всех тех, кто сбежал из Италии из страха жестокого и несправедливого преследования. За это я был объявлен врагом народа, моя собственность была конфискована, мою жену и детей преследовали вооруженные бандиты.
Не опасайтесь, что я откажусь от вас теперь. Очень скоро я вернусь в Италию, чтобы отомстить, но не за себя лично, а за вас и за весь город, тем, кто повинен в том, что так долго держал вас в страхе. Ни один невиновный гражданин, будь то римлянин или италик, не должен опасаться меня. Мое единственное желание свершить правосудие, наказать преступников, отозвать изгнанных из ссылки и восстановить законное правительство Рима. Ради этой цели, я знаю, буду иметь вашу добровольную и неограниченную помощь».
Когда я перечитывал последние строки, то довольно улыбался. Я сожалел лишь об одном — что не могу находиться в Риме, чтобы собственными глазами видеть, как их будут читать Цинна и остальные члены его демократического сената.
Когда я закончил, то некоторое время сидел молча, вспоминая свой последний спор с глазу на глаз с Митридатом. Как только был заключен мирный договор, отношения между нами постепенно стали изменяться. Помимо обычной основы наших амбиций, каждый, я думаю, признавал в другом то, чего в нем самом недоставало. В частых беседах мы раскрывались более полно. Любопытство постепенно переходило в некую странную дружбу.
Митридат, я думаю, завидовал моей работоспособности и решимости, моим военным навыкам, моему твердому одноколейному уму. Он задавал мне бесконечные вопросы, практические вопросы по таким предметам, как тактика конницы, организация интендантства, тренировочные сражения, дисциплина. С кусками хлеба и чашами для вина мы моделировали битвы, не только мои сражения в Греции, но и Нумидийскую и Альпийскую кампании. Митридат все быстро схватывал, и время проходило приятно.
Однажды вечером он посмотрел на меня через стол своими черными глазами, непостижимыми, как всегда, и сказал:
— Ты обошелся со мной по справедливости. Теперь я оплачу тебе свой долг. В нашей стране мы скрупулезно относимся к подобным вещам.
— Я польщен, — ответил я и удивился, что за этим последует.
— Римлянин искусен во многих вещах, — глубокомысленно заметил Митридат. Варварские кольца сверкали на его пухлых, белых, сжатых в кулак пальцах. — Я не осмеливаюсь учить тебя, как вести твои предстоящие сражения на твоей земле. Ты — лучший полководец, нежели я. Но — если ты простишь мне мое высказывание — в жизни встречаются не только военные вопросы.
— Я думал и об этом также.
— А-а-а. Но ты — римлянин. Ты никуда не денешься от своей натуры. Неортодоксальный римлянин, возможно. Это не имеет значения. Мне, с другой стороны, не знаком ваш образ жизни. Не сомневаюсь, ты знаешь, что я старался быть в курсе дел, происходящих в Риме. Я пришел к определенным
