— Бей! Бей! Бей!
Одно короткое слово, слившись в непрерывный, раскатистый вой, повисло над вспольем. Много в русском сердце обид, на ком их и выместить, как не на единоплеменниках? Ведь и в семье зачастую бьют не по злу, но лишь по доступности и слабости ближних, дабы на них чужие обиды и выместить. Впрочем, тех, кто шел ныне с Юрием, за своих-то тверичи никак почесть не могли — слишком много несправедливого, невозмещенного зла доставил им Юрий Данилович. Оттого так беспощадны, свирепы и яростны были тверичи.
— Бей! Бей! Бей!
Лава за лавой, рядами по тридцать — сорок конников скатывались они на врагов. Первый удар их был столь неожидан, что новгородцы, шедшие впереди, не успели и спохватиться. Копья-то все не успели выставить навстречу стремительной лаве. А те, кто и выставил, были сметены без урона для нападавших той стремительной лавой. Лучники тулий не успели расстегнуть, чтобы изрядить луки; может быть, всего два десятка стрел вылетело навстречу тверичам. Но и те стрелы были неопасны и вялы, как вяла была подмерзшая тетива не приготовленных к бою луков.
— Бей! Бей! Бей!
Равномерной чередой сбегали с взгорка все новые лавы, и казалось, им не будет конца. Снег окрасился красным. Кричали, корчились на снегу порубленные новгородцы. Впрочем, теперь и они образумились, сплотились стеной и, хотя головная, основная часть их отрада была раздавлена, смята, разметана, вступались в отчаянные схватки, в одном лишь том видя спасение. Удары в лоб тверичи оставляли новым конникам, падавшим с взгорка, сами же, столкнувшись с новгородцами, не откатывались назад но отходили в стороны, сбившись в злые десятки и полусотни, по краям обоза пробивались в его сердцевину. Но там их встречали на кормленых, сытых конях сноровистые переяславцы. Из-за узкого пространства, на котором столкнулись ратники, преимущество, данное тверичам внезапностью нападения, скоро было утеряно. Снежный наст вне русла реки и дороги не выдерживал конских копыт, и кони вязли в сугробах. Теперь бились равные с равными, всяк отыскивая среди врагов своего: кого ты окрестишь ли мечом по лбу, кто тебя спровадит в последний путь.
— Бей! Бей! Бей!
Видно, последняя лава скатилась со взгорка в кровавое месиво беспощадной и беспорядочной братской рубки. Лишь с той последней лавой, терпеливо храня себя от преждевременной, случайной смерти для Юрия, на белом жеребце, в белом плаще, одним видом придав новых сил своим ратникам, упал на врагов Александр.
Кованым железом, ощеренными мечами и короткими копьями клином врезалась сотня Александровых гридней в самую гущу бойни. Как не враз рубят на полть тушу громадного вепря, так тверской клин, надвое разваливая кромсаное, израненное, но еще сильное тело Юрьева войска, медленно и неостановимо продвигался вперед. Глухой, тяжкий топот копыт, предсмертный храп и визг лошадей, звон железа, злые, задышливые крики бьющих, влажный всхлип взрезанной, вздетой на острие плоти, вопли и стоны сраженных…
Господи! Пошто не смотришь на землю в горе ее? Пошто не вразумишь неразумных? Или во все времена кровав и долог путь чад Твоих к просветлению? Или же так непроницаемы для добра, так раскидисты бесовы крылья, что висят над этой землей? И точно — унылым дьявольским смехом зашелся над братским побоищем ветер.
В жаркой тесноте сечи многое зависело уже не от умения владеть мечом, но и от везения. И то, долго ли в той тесноте ненароком напороться на случайное железо, выставленное другому навстречу. Порой вовсе не тот оставался на коне, кто владел точным ударом и рассчитывал на тот единый, разящий удар, но тот, кто, юлой оборачиваясь в седле, вроде бы бесполезно, куда и как ни попадя, однако без устали, безостановочно махал саблей. В таком бою думать да выгадывать некогда! Бей в живое, бей до костного хруста, руби мягкое, руби так, чтобы вражья кровь брызнула горячим в лицо. И снова бей! Не утирай ту кровь — плюйся, слизывай и снова бей, бей, бей! Скорее глуши и режь все округ, только тогда и выживешь.
Александр рубился зло, отчаянно, ненасытно, однако умудряясь хранить и холодный расчет, что вел его в этой битве. При всей беспощадности разящих ударов ему будто вовсе не было дела до тех, кто вставал на его пути, чтобы пасть, — он лишь чистил, освобождал себе этот путь, единственно ради того, чтобы выйти на Юрия.
— Юрий! Юрий! Где ты? Иду к тебе, Юрий! — так же, как в прошлых битвах отец, кричал и Александр, вызывая врага. Но Юрий не откликался. Не было Юрия среди тех, кто вставал на пути Александра. А путь был нелегок!
Переяславцы встали стеной. Хоть к тому времени остались они без поддержки — уцелевшие новгородцы по ушкуйной привычке, кинув их одних защищать великого князя, поняв, что тверичи ныне сильней, и в общем-то не имея на них зла, но скорее имея вину перед ними, давно разбежались по сторонам.
Переяславцы же бились не только отважно, но к тому же умело, оглядисто, помогая один другому и сохраняя редеющие ряды. Место павших занимали иные. А потому как растянуть их повдоль дороги тверичам не удавалось и потому как решили они, знать, умереть, но не сдаться, биться еще предстояло долго. На крупах передних коней переяславцев лежали морды лошадей тех всадников, что стояли позади и теснили передних, не давая тем отступить назад. А за вторым-то рядом был еще третий… Впрочем, тяжко им было держать оборону — замкнутого круга, разумеется, не было, и тверичи, налетая с краев, и в лоб, и повсеместно, оставляя перед неколебимыми рядами переяславцев своих убитых, все же вдвое, если не втрое были удачливей. Да ведь и сильней они были и правдой своей, и злостью, и числом, и выгодой вольного положения, да и задором охотников.
— Бей! Бей! Бей! — не остывал над тихой речкой Урдомой лихой тверской клич.
Отклонясь от чужого железа, лишь чиркнувшего по нагрудному литому панцирю, чуть не к хвосту жеребца, тут же с неожиданной силой Александр вновь вскинулся над седлом и одновременно, не глядя, взмахнул мечом. По звуку, по особенному сопротивлению железу вспарываемой живой влажной плоти, по едва уловимой смертной дрожи, что бежит по клинку от чужого тела к руке, понял, что достал того, кто миг назад чуть было не достал его. Коротко оттянув меч, Александр ударил еще, услышал, как меч перебил упругие, жесткие горловые хрящи, сломил хрупкую кость, и еще один переяславец переломился в седле, скинув с плеч ненужную уже голову. Падая, голова задержалась на рваном розовом лоскуте недорубленной плоти, и Александр увидел какой-то неожиданно покойный и ясный взгляд убитого, в котором не было боли и ужаса, но одно удивление:
«Так это меня, знать, убили? Меня? Пошто, Господи?..»
Черная кровь залила глаза.
— Юрий! Юрий! Блядов сын! Где ты?! — пронзительно и дико закричал Александр.
В самый разгар обоюдной резни грянула буря, та, что все утро, весь день копила силы, кажется, для этого часа. Метель взвилась от земли до самого поднебесья снежными вихревыми закрутами. Наконец чревастые облака, что так долго томились, темнея, разверзлись, обрушили снежную лаву. Порывистый ветер колом забивал горло, трудно стало дышать, снег слепил глаза.
Александр не заметил, как спешенный переяславец, вынырнувший откуда-то сбоку из вьюжной замети, ударил его копьем. Но боль от удара услышал. Кованый наконечник, не причиня вреда, скользнув по пластинам брони, что хранила князя от горла до самых ляжек, в кровь разодрал скулу, едва не угодив в глаз. От удара и пронзительной боли Александр на мгновение будто ослеп. Того мгновения вполне хватило бы переяславцу — он уж изловчился в другой раз ткнуть князя, и уж наверняка точнее, но на него, внезапно возникнув из белой мглы, наехала кобыла Максима Черницына; почти без замаха, спокойно и безошибочно верно опустил Максим на голову переяславца беспощадную тяжесть железа. Не рухнул, но тихо сник под ударом переяславец.
— Княжич! Княжич! Жив, батюшка?
— Жив! Бей, Максим! Бей!..
— Дак бью помаленьку, — сосредоточась на новом ударе, ответил Максим.
И бил-то он не мечом, не копьем, не саблей, даже не булавой, но разбойным кистенем — увесистым, с хороший кулак, литым железным ядром, короткой цепью прикованным к железному держаку. На удивление — где и сподобился обучиться? — орудовал тем кистенем Максим умело, как-то по-мужицки основательно, трудово и беззлобно, точно не людей на вечный сон успокаивал, но дрова рубил или же траву на сено косил.
Тем кистенем скосил невзначай Максим в тот день и своего брата непризнанного — Данилу Грача. Данила-то не столь бился, сколь изо всех сил стремился вырваться прочь из неумолимой, безжалостной рубки, к которой он, Грач, имел хоть и прямое, однако же — видит Бог! — мимолетное отношение.
Ах, как мечтал он вырваться за кольцо тверичей, ах, как мечтал он хоть ползком доползти до спасительного дальнего леса, в коем сумели же укрыться некоторые из новгородцев, ах, как мечтал он прорваться, а там, глядишь, и вынес бы его леший. Да ведь действительно: такие-то, как Грач, на Руси до-о-о-лго живут! Ан не повезло на сей раз Даниле! Угораздило его наскочить как раз на Максима. Хотя, поди, не случай, но сама предусмотрительная, мстительная, затейливая на каверзы и подвохи, загадливая судьба вывела его на Максима. А уж Максим-то не промахнулся. Взмахнул кистенем — и не стало боле на белом свете Грача!
