князь Григорий передал пожелание государя Михаила Фёдоровича здоровья и многих лет хану. Потом дьяк зачитал царскую грамоту.
На этом был завершён их, послов, приём на приезд.
Через неделю им было велено явиться снова во дворец. И там после обычных протокольных церемоний пришло время казначея, время подносить дары. И казначей стал зачитывать длиннющий перечень даров, кому что положено было по рангу:
«По государеву и великого князя Михаила Фёдоровича указу послано в Крым государево жалованье, хану Джанибек Гирею: шуба соболья нагольная с пухом, пуговицы серебряные золочены, цена сто девятнадцать рублей двадцать восемь алтын полчетверти деньги. Шапка лисья черная горлатная двадцать рублей. Шесть сороковок соболей, в том числе сороковка по восемнадцать рублей и по шестьдесят рублей, … Однорядка скорлатная червчатая с кружевом серебряным… И еще много, много другого…»
Затем пошли подарки калге Девлет Гирею, Нурадину Азамат Гирею…
Пошли подарки ханской матери Мелек… Ханской большой жене Ферег Салтан… Ханской второй жене Неслыхан… Ханской третьей жене Хансюр… Ханской четвёртой жене Перехан… Ханской сестре Сеген… Ханской второй сестре Зайде… Калгиной большой жене: шуба кунья… Калгиной второй жене…
Джанибек Гирееву брату Магмет Гирею… Ханскому сыну Казы Гирею… Нурадина же Азамат Гирею брату Мубарек Гирею… Другому нурадинову брату Ислам Гирею… Третьему нурадинову брату Сафа Гирею…
Затем пошли подарки ближним хана, ширинскому князю Сюфе в росписи писано шуба соболья нагольная… Ахмет паше князю Сулешеву шуба соболья нагольная… Ногайскому князю Батыр Гирею Дивееву шуба кунья нагольная…
«Жив, оказывается!» – мелькнуло с сарказмом у князя Григория.
Он отыскал взглядом среди ближних хана брата Кантемира, заметил, что и тот смотрит в его сторону. И ему показалось, что Батыр Гирей кивнул ему головой.
А казначей всё перечислял дары дальше.
Не забыли дьяки в Посольском приказе и сыновей Сулеш-бика.
Даже девкам, прислуживающим ханским женам, было послано четыре пары соболей.
Перечислив дары, казначей замолчал.
В палате на минуту установилась тишина. Непонятная какая-то. Все ждали чего-то и ждали, что скажет хан.
И князь Григорий на свой страх и риск решился заполнить эту пустоту: объявить кречетов, надеясь так смягчить сердце хана.
– От государя и великого князя Михаила Фёдоровича его брату, хану Джанибек Гирею, кречеты, что лебеди бьют! Розмыт [46]старый, по кличке Будай! – звонко выкрикнул он.
Кречетник Ванька, не ожидавший такого хода от него, слегка качнулся на месте, словно раздумывая, не ослышался ли. Затем, когда князь Григорий метнул на него грозный взгляд, он торопливо поднёс кречета хану, снял колпачок с птицы, показал её хану.
Джанибек равнодушно посмотрел на кречета, махнул рукой. И его сокольник, низко изогнувшись в поклоне, принял птицу.
Князь Григорий, теперь уже более уверенно, объявил второго кречета.
– Кречет молодик серый с крапинками, по кличке Секач!
Теперь Никифорка поднёс кречета хану.
Хан всё так же равнодушно принял и этот дар. Он уже знал, что ему привезли, и от этого был раздражён. Но он спокойно выслушал всё до конца, принял боевых птиц. Не смягчили они его сердце, на что рассчитывал князь Григорий. Он даже не захотел испытывать их в деле. Он молчал, смотрел на Волконского, словно изучал его или решал, что сказать.
Вообще-то Джанибек тоже увлекался соколиной охотой. Но не так, как хан Казы Гирей. Он был воин, хотел быть воином, хотел казаться им, прослыть жестоким, умным. И ему больше нравилось оружие. Это в Москве знали и прислали ему подарок: клинок редкой работы, украшенный драгоценными камнями, и кольчугу, поковки чисто русской.
– Шерти мне дать не за что, – начал он. – Мало поминков ко мне и калге прислано. Да и к ближним моим прислано не ко всем. А то, что прислано, не помногу. И за это ближние люди на меня злобятся. Шерти дать не хотят… И мне шерть отговаривают. И не удержать мне их от похода на ваши украины…
Говорил он ровным голосом, но со страстью, с силой. И с каждым его словом в палате росло напряжение.
Князь Григорий почувствовал это. Он опять оказался перед той же проблемой, что и при переговорах с Сулеш-биком под Ливнами.
«Уговаривать хана?.. Но это же не Ахмет-паша! Тот ещё что-то может понять! А здесь, при дворе, иное дело! Вот эти-то, – прошёлся он быстрым взглядом по лицам ближних хана, – и слушать не будут!»
Он начал что-то мямлить…
Но хан не дал ему говорить.
– Ладно, идите! – сказал он.
Прозвучало это бесцеремонно.
И князь Григорий подчинился. Остаток дня прошёл у него в тревоге. Ночью же он не мог заснуть. Он ожидал всякого здесь, в Крыму, наслышанный разных историй о прошлых посольствах.
На третий день после этого приёма их снова вызвали ко двору.
Теперь, без всяких представлений, первым заговорил хан:
– Я дам шерть!.. Но если рано весной поминков не пришлёте, то шерть уже будет не в шерть! Вам известно, что в Крыму лето ставится с Крещенья! А воинские люди на Великий день на коня садятся! И куда пойдут – зависит от ваших поминков!..
Прозвучало это как угроза.
Затем, чтобы сгладить своё резкое заявление, Джанибек пригласил Волконского и всех его посольских к столу. И там начались витиеватые застольные речи, тосты, пожелания здоровья и долголетия царствующим особам. Но вот и они иссякли. Все утомились…
Мельком бросив взгляд в сторону Волконского, хан чему-то усмехнулся. Затем он подал знак афызу. И тот, вскочив с места, громко хлопнул в ладоши.
В то же мгновение двери палаты распахнулись, и на середину палаты выскочили четверо нукеров. Ещё мгновение, и в руках у них блеснули клинки… Танец, стремительный, огонь страстей и блеск стали слились в один живой клубок…
Наблюдая за пляской нукеров, князь Григорий заметил среди ближних хана знакомое лицо. Он узнал Петра Урусова.
А тот не стал скрываться от него. Напротив, когда официальное застолье закончилось, он первым подошёл к нему.
– Григорий Константинович! – воскликнул он, сделав вид, что обрадован его появлению здесь. – Какими судьбами?!
Он уже знал о его приезде послом сюда от того же Мустафы Куликана.
– Хан может и не дать шерть! Это в его воле! Платить надо, князь Григорий! Платить! – сказал Урусов, когда у них зашёл разговор об этом.
Прозвучало это так, будто само собой разумелось, что соседи обязаны были платить воровской степи, откупаться от грабительских нападений вот этого Крымского ханства, государства-паразита…
Затем он перевёл разговор на другое. Стал рассказывать, что только что, летом, ходил с крымским войском воевать Иштерека.
– Помутилась голова у Иштерека! – язвительно отозвался он о том. – К Ивашке Заруцкому хотел пристать! Не вышло! Шаху надумал служить! Посылал своих послов! Не вышло! Султана,
