секунд — генерал — майор армии и кавалер, войсковой есаул Гулик — майор армии и кавалер, его тесть, войсковой судья Головатый — бригадир и кавалер, и так — по всей служебной лестнице. В списках значились капитаны, поручики и подпоручики, сиречь есаулы, сотники и хорунжие, а младший комсостав насыщался сержантами, капралами и фельдфебелями. И только рядовых казаков солдатами еще не называли. Зато одежда и вся обмундировка в коше — все теснее сближались с экипировкой регулярных войск. Ничего не попишешь — жернова времени работали на централизацию государства российского, усиление его могущества, унифицировалась вся система воинской службы.
Черноморцы восприняли нововведения без особого энтузиазма, но и без излишнего ропота:
— Раз так надо, значит, надо.
Старшина же была вообще на седьмом небе от новых звучных наименований своих командирских чинов, открывавших доступ к очередным воинским должностям, наградам и повышенному жалованью.
С каким‑то необъяснимым трепетным чувством ожидал Федор приезда в Слободзею Надии Кодаш. Ничего еще не было сказано друт другу, никаких намеков на взаимность не произносилось, а при одном воспоминании о ней — теплело у него на душе, веселее хотелось смотреть на все происходящее. На ум не приходило мыслей о зарождающейся первой любви, но, наверное, он как раз и переживал такое состояние.
В предотъездный вечер, обходя массу подвод, заполнивших всю Слободзею, юноша наконец‑то увидел семью Кодашей, раскинувших полог сбоку мажары для устройства на ночлег. Надя широко распахнула свои дивные ресницы и певуче произнесла, обращаясь к отцу и матери:
— Мы о нем только что говорили, а он вот — легок на помине. Здравствуй, Федя.
И она смело подала ему руку в знак приветствия. А потом Надя заинтересованно принимала участие в беседе ее родителей с Федором. Всю семью привлек его рассказ о начавшейся службе в войске, о сформированных конных и пеших полках, их назначении при переходе на Кубань. Конечно, полных подробностей он не знал, лишь отрывочно уловил отдельные штрихи из разговоров своих командиров.
— На пути нашему войсковому табору, — объяснял казак предстоящее его передвижение, — предвидятся переходы и по пустынным пространствам. Там еще всякие племена — народы кочуют, есть немирные, какие могут напасть и наделать много беды. Казачьи полки и должны нести охрану всей переселенческой колонны.
— Ой, как страшно, — с неподдельным испугом воскликнула Надя, инстинктивно прильнув к матери. — Говорят, в местах поселения нас будут подстерегать неменьшие опасности.
— Ничего, Бог не выдаст, свинья не съест, — с усмешкой успокоил ее отец. — Казаки и не такое видывали.
Из желания увести разговор в более спокойное русло Надина мать Ксения попросила Федора сообщить, что слышно о дальнейшем употреблении строевых полков после их прибытия на Кубань.
— Не могу поручиться за правдоподобность, — ответил он, — но слухи идут, будто там их расформируют, казаков распустят для жительства в куренях и службы на кордонной линии.
На западе занималась вечерняя зарница, блики заходящего солнца скупо освещали улицы и дворы селения, вспыхивали и гасли на подводах казаков, примостивших сверху медную и глазированную кухонную утварь, вытягивали в нити длинные тени от деревьев. Всюду — многолюдье, даже в степи, где устроились те, кому в Слободзее свободного клочка земли не осталось. И стлался над пожелтевшими травами сизоватый дымок, исходивший от разведенных костров, булькотело в закопченных казан* ках домашнее варево на семью, а то и две — три сразу. То там, то здесь звучало призывное: «Вечерять!» Чаще всего этот женский клич адресовался вихрастым мальцам — каза- чатам, беззаботно поглощенным своими играми.
Неподалеку от подводы Кодашей возле широкой мажары собралось десятка два девчат и парней, образовавших плотный круг, из средины которого доносился неясный перезвон бандуры и приглушенный голос певца.
Надя встрепенулась и тут же стала тормошить отца и мать:
— Да это же кобзарь — бандурист. Разрешите, я пойду туда с Федей.
Возражений не последовало, юный казак и казачка через несколько минут уже стояли в рядах слушателей,
число которых прибывало и прибывало. Появился тут и Каленик Заяренко.
— Как нельзя кстати встретил тебя, — пожал он руку Федора. — Можешь не беспокоиться, поклажа твоя улеглась в наш скарб, как влитая.
— Благодарю, — со всей признательностью сказал Дикун. — У меня как гора с плеч упала.
Внимание переключилось на кобзаря. Федор и Надя, Заяренко и другие слушатели умолкли, как завороженные. Музыка и песни, будто волшебные чародеи, тревожили сердца людей. Никто из них не нарушал льющихся мелодий. Присутствующим уже было известно, что перед ними исполняет свои думы заслуженный и всеми уважаемый старый казак — голота Василь Кромполя, отдавший Сечи годы и годы своей долгой жизни. Бурная лихая молодость и зрелость давно остались позади, но не забылись походы, раны, лишения и обиды на власть предержащих, помнились злодеяния ворогов. Кромполя не понаслышке ведал о колиивщине и ее вожаках Зализняке и Гонте, на себе испытал пленение и побег из турецкой неволи, притеснения польских магнатов и шляхты, веками глумившихся над сотнями тысяч украинцев по обе стороны Днепра.
Стар он стал, восьмой десяток разменивал. Но памятью и голосом все еще не был слаб. А каким Кромполя раньше слыл, с какой легкостью отплясывал метелицу да журавля — про то помнили немногие оставшиеся в живых его сверстники. Ходил теперь старец от паланки к паланке, иногда забредал и подальше, кормился — кто чего даст, на ночлеги и краткие постои тоже устраивался у добрых людей, принимавших кобзаря с дорогой душой.
И на этот раз отказа не получил. Кто‑то заботливо установил тополевый чурбачок перед хатой, у нагруженной подводы, и он, заняв приготовленное сиденье, по просьбе молодежи принялся изливать в своих думках народную бывальщину, с ее болями и страстями. Седовласый, в полинялой серой свитке и истертых шароварах, он бережно держал на коленях округлый остов инструмента, снизу и сверху перебирая пальцами на его деке звучные струны.
Начал с пролога:
Струны мои золотые, сыграйте мне тихо.
Пусть казак не тяготится, позабудет лихо.
2 Заказ 33
Одна за другой то печально, то с нарастающим торжествующим аккордом плыли в вечернем воздухе мелодии кобзаря. Закончил он песней про удаль казацкую:
С днепровских порогов До Крымского вала Казацкая сабля Врагов доставала.
Нас турки страшились И польские паны,
Когда мы возмездье Несли в эти страны.
Цену их полона И рабства мы знаем!
Но дух запорожцев Всегда несгибаем.
Безмолвие в толпе слушателей прервалось одобрительными восклицаниями и хлопками в ладоши. Надя отделилась от Федора и Заяренко, выбежала на середину круга
и, приблизившись к кобзарю, громко поцеловала его в небритую щеку:
— Какое счастье слушать ваши думки, — в порыве признательности взволнованно вымолвила она.
Наутро 2 сентября — 15 сентября по новому стилю — центр Слободзеи возле войскового правительства заполнялся множеством людей. Все взрослое население, детвора стекались сюда. Ожидалось молебствие по случаю отъезда чепеговской партии переселенцев, напутственное слово атамана. К девяти часам тут образовалось целое людское половодье.
Священнослужители, атаман Чепега, судья Головатый и их сопровождающие вышли к толпе и началась церемония проводов. Над притихшей площадью осанистый священник возгласил:
— Господу помолимся!
Осеняя крестом переселенцев, он взывал к Всевышнему даровать им благополучный путь, дать крепость духа и тела, уберечь от бед и несчастий. Казаки усердно молились, многие, особенно женщины, молитву творили на коленях со слезами на глазах:
— Господи, сохрани и защити нас. Царица небесная, яви свою благодать.
После богослужения на середину площади атаманский кучер подогнал фаэтон с откинутым верхом, собранным в гармошку. В упряжке, нетерпеливо перебирая ногами и кося глазами, то натягивали, то отпускали постромки два великолепных жеребца — соловый и караковый. Взойдя на подножку фаэтона, Чепега извлек из‑за пояса булаву — ту самую, которую его предшественнику Сидору Белому вручал знаменитый А. В. Суворов — и, приподняв святыню над головой, громким голосом оповестил отъезжающих и провожающих:
— Все приготовления закончены, сейчас отправляемся в путь. Порядок движения известен старшине. Вытягивать колонну строго по установленной очередности. Не отставать, не самовольничать в дороге, помогать друг другу.
И уже мягче, не по — командирски:
— Не надо унывать, братья и сестры. Добавьте к надеждам терпение и волю — и наш переход закончится наилучшим образом.
