Она подробно описала путь туда и сам дом. Часом позже Фаврикодоров, выезжая из двора Конова, кричал на все село:
— Плохо коня кормил, гяурская свинья! Плетей тебе мало! — А тихо сказал: —Всичко най хубаво[9].
…Турецкие полицейские гнали улицей отобранный скот, щелкали бичами. Фаврикодоров затрусил по дороге к городу. В лесу подала голос кукушка, обещая долгую жизнь. У въезда в Систово Фаврикодоров обменялся салямом с тучным турком на повозке. Проехали мимо турецкие всадники с винчестерами, в папахах с полумесяцами.
Недалеко от церкви Кирилла и Мефодия, возле можжевельника, растущего здесь как дерево, разведчик привязал коня.
По сторонам булыжной площади стояли каменные склады. Возле них, на столбах, немного выше человеческого роста, насажены керосиновые фонари.
А вот и старый дом, так подробно описанный Кременой.
На его воротах висит черный креп, словно села большая бабочка, распластав крылья. Значит, в доме кто-то умер. Не сам ли Ганчо? Фаврикодорову говорили, что Юрданов пожилой человек.
Городские часы пробили девять раз. На открытой веранде старого дома появился беловолосый болгарин с бурым, словно от ожогов, румянцем на щеках.
Константин Николаевич поднялся к нему по лестнице, спросил по-турецки:
— У тебя форму для хлеба можно купить?
— Для подового?
— Нет, для сдобы. Вот я и торбу взял.
Он глазами показал на торбу, похожую на большую грушу.
— Проходи в дом, — по-болгарски предложил Ганчо.
И уже в комнате, когда они сели за стол с кувшином вина, сказал:
— Здравей! Добре дошъл?
— Благодаря!
В углу, в люльке, опал мальчишка, наверное, внук Юрданова.
Ганчо подтвердил сведения, уже полученные Фаврикодоровым в семье Коновых, но объяснил, где лучше высаживаться русским войскам, как ловчее карабкаться на кручи, где турки построили новые укрепления.
Ганчо говорил медленно — с паузами и прислушиваясь, словно переводя:
— Они думают, что если вы и рискнете, так высадитесь там, где берег пологий. И огонь «Золотой батареи» туда нацелен, и несколько скрытых ложементов там построили. А вы берите ниже, где круча. Будет труднее, да зато вернее. Только запомни, на горе маленькая мельница, в ней караулка турецких низамов. Надо ее сразу брать. Они оттуда будут вести обстрел кручи.
Поговорив еще с полчаса, Ганчо поинтересовался:
— А как ты назад к своим доберешься?
— Вплавь хотел. Коня у тебя оставлю, продай его или пусть меня дождется. Можно?
— Коня оставляй. А вот доплыть трудно, — усомнился Ганчо и задумчиво разгладил седые усы.
— Я в юности часами на воде держался… Много часов, — успокоил Фаврикодоров, хотя мелькнула опасливая мысль о левой руке — не подвела бы.
— Так то в юности, — не желая обидеть гостя, как можно мягче возразил Юрданов, — у меня брат недавно умер. Моложе меня. Казалось, износа ему не будет. А погиб от болей в сердце. — Он помолчал. — Я тебя познакомлю с одним греческим моряком, он доставит куда надо… На челноке.
— Можно сегодня же ночью? — спросил Фаврикодоров. — Дело не терпит.
— Думаю, что можно. Сейчас пойду узнаю, — сказал Ганчо, поднимаясь. — Ждем вас здесь, ох как ждем.
Сведения, доставленные Фаврикодоровым, имели чрезвычайную важность. Скобелев доложил о них командиру 14-й пехотной дивизии Драгомирову, а тот, не медля со своими соображениями, — главнокомандующему.
Против форсирования реки на Зимницком участке были: глубина ее здесь, полное отсутствие бродов, обрывистость и высота турецкого берега. Из Зимницы Систово недоступно белело среди зелени на крутой горе.
Но многое говорило и в пользу именно этого района для прыжка через Дунай. Приняв окончательное решение, ночами стали перебрасывать сюда войска, пряча их в садах.
Еще в мае русские моряки выставили на реке минные заграждения. Дунайский флот — сорок шесть мониторов и канонерок, — возглавляемый англичанином на турецкой службе Хобарт-пашой, был, таким образом, обречен на бездействие.
Теперь начали срочно готовить переправочные средства для войск. За короткий срок тайно в плавнях и протоке, южнее Зимницы, построили барки, лодки, связали плоты, чтобы затем в назначенный час все это провести водой к месту посадки войск.
Под присмотром Скобелева десять шаланд — в них прежде возили грунт — приспособили для новых целей. На шаландах нарастили саженные борта, меж рядов обшивочных досок насыпали землю, на борту сделали шестьдесят бойниц, а впереди установили орудие. Чтобы в случае пробоины судно не сразу пошло ко дну, в трюме уложили пустые закупоренные бочки.
В одном из зимницких закрытых дворов, на макете понтона, сам Драгомиров обучал фельдфебелей посадке и высадке. Затем он потребовал, чтобы в каждом полку выделили умелых гребцов — в прошлом приморских и приречных жителей — и обучили эти команды.
Береговые секреты выловили целую партию только что засланных шпионов, видно, турки прощупывали местность.
Чтобы ввести противника в заблуждение, русские начали в других местах открыто готовить ложные понтоны, устраивать обманные демонстрации, усердно бомбардировать Рущук, Видин, отдали ложный приказ о высадке войск у Никополя. Даже царь еще не знал о месте и часе переправы.
За день до форсирования Дуная в части был разослан приказ генерала Драгомирова: «Отбоя, отступления никогда не подавать, а если кто такой сигнал услышит, то пусть знает, что это обман со стороны неприятеля. У нас ни фланга, ни тыла быть не должно, всегда фронтом, откуда неприятель. Или за Дунай, или в Дунае — третьего не дано».
* * *
После очень жаркого дня ночь была свежей. Где-то далеко нервно передергивалась зарница. Из колодца меж темных туч выпала звезда, прочертила небо за Систово.
Алексей Суходолов, стоя в лодке понтона, оттолкнулся от берега. Суходолова и Тюкина отрядили из сотни как хороших гребцов. Вместе с ними в лодке были невысокий болгарин систовец Христо Брычков — за лоцмана и солдат-пехотинец Егор Епифанов — веселый малый лет двадцати шести из деревни Корчаги, Тамбовской губернии, где остались его жена Маруся и трехлетний сын Мишутка.
К счастью, облака упрятали луну. Тихо заплескались весла. Прокричала в плавнях выпь, испуганно умолкла. Растаяли в темноте береговые ивы.
Христо перекрестился, молитвенно прошептал:
— Русия иде на помощ…
Сильное течение потянуло понтон влево, но гребцы что есть мочи стали выпрямлять путь.
— Давай, казачки́, рви пупки, — тихо сказал Егор и еще крепче налег на весла.
«Ноне с вечера на том берегу духовая музыка играла, — думал Алексей, — что-то припасено для нас к зорьке?»
Рядом с Алексеем натруженно посапывал Тюкин. Ему хотелось курить, но на это был строжайший запрет, и Алифан вымещал свою злость на веслах.
В темноте показался вроде бы вражеский корабль, и сердце у Алексея замерло, а потом неистово застучало. Нет, то проплыли мимо острова.
Слева, справа продвигались плоты с артиллерией, пехотой, пластунами.
— Алифан, ты о чем возмечтал? — шепотом спросил Суходолов, томясь тишиной.
— Мне б махры да сала! — словно бы всерьез ответил Тюкин.
— Горазд! Гляди, чтоб в зад не ранило, будет тебе сало, — шуткой стараясь снять напряженность, сказал Алексей.
— Брехни. Скажу, турка со всех сторон стреляла.
И словно накликали беду. Из низко мчавшихся туч вынырнула предательница-луна, осветила реку матовым светом. Сразу сверху, спереди ударили гранатами, засвистели пули. В соседний понтон с орудиями попал снаряд, и мгновенно в волнах Дуная исчезли расчеты и пушки.
С треском лопались гранаты. Рвалась шрапнель. Пошел ко дну еще один понтон и еще. Девятифунтовая батарея из Зимницы стала бить по турецкой батарее. На систовской горе часовые зажгли сигнальные шесты, вызывая помощь.
Поглядев через плечо, Суходолов увидел, что турецкий берег уже рядом, шагах в ста, надвигается отвесной громадой. В это время шрапнель разорвалась прямо над их понтоном, несколько пуль врезалось возле уключин, а граната добила их понтон, и он беспомощно закружился, разваливаясь на куски, сбрасывая людей.
Суходолов с Тюкиным очутились в воде, рядом пофыркивал Христо Брычков. Епифанову пуля слегка задела шею возле уха, и Егор, ухватившись за проплывающую мимо доску, выгребался к берегу.
Вдруг Алифан стал судорожно ловить ртом воздух:
— Лешка, тону! Ногу… свело…
Суходолов схватил Тюкина за волосы, потянул вверх и в это время нащупал ногой дно. Вчетвером выбрались они на берег. Турки из-за камней, ложементов продолжали ружейный обстрел. Слышались предсмертные хрипы. Христо Брычков закричал во весь голос.
— Напред! За братя-та руси!
Пуля ударила его в плечо, и Христо упал. Суходолов бросился к нему.
