— Иде тебя? Я зараз… — Алексей достал бинт.
— Напред… Аз сам… — тихо, настойчиво потребовал Христо.
Погасли звезды. Стало медленно рассветать. На небе проступили первые размытые полосы зари. Будто из другого мира прокричали петухи.
Пластунская сотня усатого есаула Пруста полезла по круче. На пластунах — чувяки, легкие холщовые сумки, папахи. В руках — берданки, за поясом — кинжалы. Суходолов, Тюкин, Епифанов начали тоже карабкаться вверх, становясь на плечи один другому, подсаживая, цепляясь за кусты, втыкая штык в расселины и подтягиваясь, кровавя руки о скалы, колючки терновника. Рядом с их головами цокали о камень пули.
Достигнув гребня обрыва, Суходолов, Епифанов и Тюкин вместе с другими солдатами бросились в атаку. Тюкин, падая, увлек за собой раскормленного турка, и они, яростно вцепившись друг в друга, покатились меж камней в овраг. Наконец Тюкин, изловчившись, оказался сверху и сжал горло турку.
— Так твою, сучье вымя! — сипел он, сжимая горло все сильнее. Турок, выпучив глаза, посинел и мертво выпрямился. Алифан, пошатываясь, поднялся с земли, разыскал в канаве свой карабин, в кустах — фуражку, рядом с феской задушенного турка.
— Конница! — раздался крик.
В неясном свете утра замаячили всадники. Они с гиком мчались на русскую пехоту. Но в это время артиллеристы-брянцы дотянули до верха гребня орудие и полоснули картечью. Теряя седоков, кони повернули вспять.
В некотором отдалении, сомкнув ряды, кавалерия пошла в новую атаку — на этот раз на артиллеристов. Подскакав, вырубила расчет и, захватив орудие, сбросила его в Дунай.
На гребне скалы появилась свежая волна русской пехоты.
…Третья рота рослого длиннорукого капитана Фока подкралась к закрытой двери мельницы-караулки у Текир-Дере. Из окон караулки вырывался свинец.
— На крышу! — скомандовал Фок и первым полез на нее, срывая ногти о черепицу. Там его солдаты проломили отверстие и перебили почти всех турок. Только трое продолжали еще отстреливаться из погреба.
— Поджечь караулку! — приказал Фок.
Откуда-то немедленно притащили доски, сухой бурьян, и скоро мельница, охваченная пламенем, запылала. Белая цапля на берегу, переминаясь с ноги на ногу, повернула с недоумением голову к караулке, словно вслушиваясь.
…Через сады с ветками, гнущимися от тяжести огромных абрикосов и слив, через виноградники, лощиной, обросшей лесом, то взбираясь на гору, то скатываясь в овраги, обсаженные домами, солдаты стали пробиваться к центру Систово, оставляя за собой трупы, поломанные ружья, брошенные ранцы, котелки, изорванные рубашки, кепи.
Плыли по Дунаю убитые, обломки понтонов. Подсыхали на берегу лужи крови, и над ними кружили голубые стрекозы.
* * *
Генерал Драгомиров побывал вместе со Скобелевым на южном берегу Дуная и теперь возвратился к Зимнице, чтобы поторопить строительство понтонного моста, поскорее перебросить в Систово артиллерию. Саперы Владимирского полка собирали мосты из шестидесяти пяти плотов: Северный — между румынским берегом и островом Аддой и Южный — от острова Аддой к болгарским берегам. Они связывали скобами и болтами бревна, набивали перила из досок, на каждом шестом плоту ставили фонари на столбах, готовили якоря, чтобы на них мог удержаться мост.
Дул жаркий ветер, нес песок и пыль. Но работа шла споро, любо было глядеть.
Генерал Драгомиров, сняв фуражку, вытер платком лысеющую голову и запорожские усы. Мешки усталости ясно обозначились у него под глазами.
— А ведь скоро и построят, Михаил Дмитриевич, — довольно сказал он Скобелеву. Тот перед самым форсированием напросился к Драгомирову адъютантом, собственно, на должность поручика, лишь бы оказаться в гуще боя, не сидеть в своем бездействующем отряде.
Скобелев появился в Зимнице без разрешения главнокомандующего — великого князя Николая Николаевича — и немедленно сделался необходимым Драгомирову. Вместе они на лодке пересекли Дунай среди кипящих вокруг разрывов. Вместе видели, как попала граната в понтон левее их. Артиллеристы сделали залп из орудий и скрылись в реке. Драгомиров и Скобелев, встав в своей лодке, отдали честь героям.
Выпрыгнув на том берегу, оба генерала под бешеным огнем полезли вверх, на кручу.
— Михаил Дмитриевич, — прокричал Драгомиров уже наверху, — передай мой приказ Минскому полку — сдвинуть силы к центру боя…
Скобелев мгновенно исчез. Когда капитан Фок захватили поджег караулку, Драгомиров обосновал возле нее свой командный пункт. Он глядел на поле боя сумрачно, нервно сцепив зубы.
Скобелев возвратился после рукопашной. Лицо его было покрыто густым слоем пыли, разводами пота. Белый, из рогожки, китель потемнел.
— Поздравляю с победой! — весело воскликнул Скобелев.
Драгомиров недовольно сдвинул брови.
— Все только началось, — суеверно сказал он.
— Однако исход ясен! — уверял Скобелев. — Поглядите…
Мимо проворно пробегал знакомый ему солдат Епифанов: глаза его воинственно блестели, по круглому, распаленному, в веснушках, лицу с небольшими светлыми усами струился пот, помятое кепи сдвинуто на ухо, возле него запеклась кровь.
— Дадим прикурить, ваши превосходительства! — крикнул Егор и, держа ружье со штыком наперевес, побежал туда, где раздавалась стрельба, — к плато, окруженному деревьями.
Взошло солнце. В его лучах преодоленные кручи казались еще отвеснее. По ним взбирались все новые и новые войска: корабль «Анита», захваченный у турок еще в начале войны, подбросил свежий полк волынцев. Выплеснул Дунай Подольский, Минский, Брянский полки. За пороховым дымом впереди вырисовывался город Систово, он приткнулся к подножию высокой горы, стоящей за ним, притягивал к себе.
— Скоро построят, — повторил Драгомиров, глядя на работу саперов.
Скобелев метнул на командира дивизии быстрый взгляд:
— Надо бы поскорее…
— Этому «поскорее» предела нет, — словно бы несколько охлаждая своего добровольного адъютанта, ответил Драгомиров.
Из-за рощи вдруг вывернулась кавалькада. Впереди на рослом соловом жеребце Аксу ехал подтянутый, с отменной выправкой брат царя — Николай Николаевич, сопровождаемый свитой. В ней Скобелев мгновенно заметил крашеную, синего отлива, бороду адъютанта главнокомандующего — полковника Дмитрия Антоновича Скалона. Сравнительно недавно Михаил Дмитриевич и Скалон сдружились на «ты» и частенько бывали в московском ресторане «Славянский базар» с его тусклыми зеркалами, похожими на широкие костяные гребни с ручками, с его упитанными гипсовыми амурами на перилах антресолей и, конечно же, с отдельными кабинетами.
…Драгомиров доложил главнокомандующему подробности высадки десанта, и великий князь, продолжая очень прямо сидеть на коне с красным налобником, подъехал к мосту, бодро крикнул грубым раскатистым голосом вытянувшимся строителям:
— Спасибо, саперчики! Славно поработали, молодцы!
— Рады стараться, ваше высочество! — дружно гаркнули солдаты.
Николай Николаевич, повернувшись к Драгомирову, громко приказал:
— Выдать по чарке водки, — и отъехал от саперов.
И тут вдруг обнаружил прячущегося за спину Драгомирова Скобелева. Брови над сонно-надменными глазами нахмурились. Великий князь был близорук, тщательно скрывал это, но сейчас, сощурив глаза, все же приметил ослушника.
— А вы, генерал, что здесь делаете? — грозно спросил он, и Скобелев словно бы мгновенно уменьшился в росте. Лицо его приобрело выражение растерянности, виноватости. А когда увидел иронические улыбочки свитских, злорадство в их глазах — и вовсе онемел. — Вам не было разрешено отлучаться из отряда, — все более повышая голос и накаляясь, сказал великий князь, — если все начнут своевольничать… — Николай Николаевич сердито огладил бороду, растущую ниже голого подбородка: — Отправляйтесь под арест!
— Смею заметить, ваше высочество, — деликатно произнес Драгомиров, — генерал Скобелев помогал мне, был весьма полезен…
Николай Николаевич сердито посмотрел на Драгомирова: защитник нашелся. Но ради такого дня не захотел продолжать «распеканцию», пробурчал Скобелеву:
— Отправляйтесь в мою палатку…
Скалой ободряюще подмигнул Михаилу Дмитриевичу: «Ну, это, брат, арест почетный и скорее уезжай от греха».
* * *
Систово встречало освободителей восторженно. Они шли главной улицей — опаленные боем, пропахшие пороховым дымом, поддерживая и неся раненых, счастливые от сознания, что вот уже на болгарской земле, и не остановились перед жертвами, и готовы дальше пройти через муки войны, лишь бы братушки вздохнули свободно, жили по-человечески. В глазах плескались отчаянка и хмель победы. Знакомо пахли доцветающая акация, бесчисленные сады.
Женщины, подбегая к русским, целовали их руки, одаряли со слезами на глазах букетами алых пионов, поднимали над головами своих детей:
