— Дурень, — ответил Терехов. — Тем лучше, что мы в другую сторону поехали. Они погнались за нами в другой след.
— Да ворочаться-то нам надо через Калугу!
— Объедем ее, дадим крюка. Да что, если бы мне через брюхо «вора» пролезть надо было, и тогда для Ольги пошел бы на это. Ты ведь у нас фалалей[6], где тебе понимать любовь мою! — Он улыбнулся как бы своим мыслям и снова заговорил: — И в Калугу-то я вызвался ехать только ради нее! Вспомнить только, когда князь Огренев жил под Рязанью, как любились мы! Так нет, накрыл! Из-за меня под Калугу съехал с нею. А я и тут!
— С чего ты не полюбился ему так?
— А вот поди! Отец мой, вишь, расстриге[7] служил, Маринке-еретице в Самбор подарки возил, ну а я-то чем виноват, скажи на милость? Вот князюшка-то Теряев-Распояхин, которого Огренев моей Олюшке в мужья прочил, хуже: к «вору» на службу пошел, из злобы на меня и нас выдал!
— Далеко ехать-то?
— Недалече теперь, рощу проехали. Я в Калуге-то подробно разузнал, где его вотчина. Вот тоже! Гордый-гордый, а натуру несет этому «вору». Теперь у него для них пиво варят. — Он приостановился, взглянул на небо, с которого словно скатывалось солнце, и сказал: — Одначе припустим!
Скоро на косогоре, на самом берегу реки, показалась усадьба князя Огренева-Сабурова с высокими теремами, резными коньками на острых крышах и расписными воротами. Сбоку, вниз по косогору к реке и в другую сторону, раскинулся огромный сад, обнесенный высоким частоколом.
— Вот и приехали, — сказал Андреев с доброй усмешкой. — Теперь что же делать будем? Али прямо к князю?
— Чтобы он собаками затравил? — усмехнулся Терехов. — Нет! Вот что. Ты тут останься, жди меня до зари. Не дождешься — поезжай в Рязань, а я… эх, да где наше не пропадало! Ну, а теперь поцелуемся.
Андреев насильно улыбнулся:
— Ишь, на свиданье идет, а похоронную песню тянет. Ну, поцелуемся.
Они слезли с коней и крепко обнялись. Потом Терехов сел на коня и поехал в объезд усадьбы. Андреев смотрел, пока он не скрылся, потом расседлал коня, отошел в сторону под купу лип, достал мешок и, перекрестившись, начал закусывать. Потом он завернулся в свой кафтан, накинул на ноги попону, положил голову на седло и примостился заснуть.
Но сон бежал его глаз. Сперва Андреев тревожился за своего друга, но мысль о его удали и находчивости успокоила его. Потом он мысленно представил себе свидание и наконец вспомнил упрек Терехова, вспыхнул и тревожно заворочался.
Правда, не уродила его мать таким, чтобы при взгляде на него замирало девичье сердце, но не был же он и уродом. Разве ничего не значат богатырский рост и такая сила, что даже Захар Ляпунов пред ними гнется, когда они в шутку борются? Его скуластое лицо так заросло волосами, что и не разобрать его некрасивых черт, а серые глаза, большие и добрые, так порой светятся, что, пожалуй, могут добраться до самого сердца. А все же не написано ему на роду узнать мед любви! И он горько задумался о своей бесталанной доле.
А пока он так думал, Терехов с риском попасть в руки гневного князя Огренева искал свидания с любимой девушкой.
Он недаром провел время в Калуге. Исполняя поручение Ляпунова, он всюду наводил справки о князе Огреневе и его жизни, а тут, на его счастье, из княжеской вотчины в Калугу привез пиво хитрый дворовый мужичонка. Терехов успел купить его преданность и услуги и теперь объехал княжью усадьбу и там, на самых задах ее, несколько раз крикнул кречетом. Не успел он после этого сойти с коня, как подле него уже стоял мужичонка, Федька Беспалый, и, шепелявя, сказал ему:
— Все, честной господин, уготовил, как есть, все. Ужо скажешь спасибо! Собак-от на другую сторону отвел, у калитки замок сбил, а потом мамушку уговорил. Той-то уж сам заплатишь. Кочевряжится она, а как сказал, что боярин с Рязани, затряслась даже; и кажиную ночь я тебя, честной господин…
— Ну, брось молоть! — остановил его Терехов. — Веди скорее!
Федька низко поклонился и осторожно пошел вдоль забора. Терехов взял в левую руку за узду коня, правую положил на поясной нож и пошел за ним. Шагов через сто Федька остановился и раскрыл маленькую калитку.
— Пожди, господин, я знак подам! — сказал он и хотел войти в калитку, но Терехов остановил его:
— Слушай, если ты подвох мне делаешь, знай, с живого тебя кожу сниму, а если заслужишь — наградить сумею! Ну, иди!
Федька исчез. Терехов притаился за калиткой. В ночной тишине раздался жалобный плач, а за ним раскатистый смех филина. Терехов вздрогнул.
Федька вдруг вырос пред его глазами.
— Теперь иди в калитку, — зашептал он, — и сейчас вправо. Малинник по забору, так им и иди. Увидишь скамейку — сядь и жди! Коня-то дай, я поберегу его.
Терехов уже не слышал слов Федьки. Бросив поводья в его руки, он вошел в калитку и чуть не побежал по узкой дорожке, забыв всякую осторожность. Кольчуга звякала, шишак сверкал при лунном блеске, и голова ясно вычерчивалась над кустами малины.
Он остановился у скамьи, но сесть не мог от волнения. Все пережитое ожило снова. Там, под Рязанью, сколько душных летних ночей провел он с Ольгой под охраной чуткой Маремьянихи; сколько нежных речей было сказано, сколько жарких поцелуев было дано, там он услышал ее тихое «люблю», там поменялся с нею кольцом. Что-то здесь?
— Петя! — словно вздох донесся до него.
Он обернулся и протянул руки. Пред ним стояла Ольга.
Ярче звезд горели ее глаза, бледнее луны было ее прекрасное лицо с восторженной улыбкой на губах. Черные косы оттягивали ее голову.
— Ольга моя! Счастье!
Девушка упала на грудь своего милого, и их губы сомкнулись.
— А ты не очень горлань: «Ольга!» — услышал он визгливый голос и увидел старую Маремьяниху, Ольгину мамку. — Вот услышит сторож, да пустит пса, да поднимет шум, тогда и будет «Ольга»!..
— Милая ты моя! Здравствуй, и ты! — весело сказал Терехов. — Стой, не так! И тебя поцелую!
— А ну тя! — вырвалась Маремьяниха из его рук. — Ты лучше не прохлаждайся. У нас времени всего до петухов. В ту пору князь после петухов по дому ходит. Вдруг нас встрянется! Ахти мне с вами! — И она ворча уселась на скамью.
Терехов обнял Ольгу и пошел с нею по дорожке.
Все, что случилось с ними со дня нежданной разлуки, они рассказали друг другу чуть ли не день в день; в бессвязном лепете снова клялись любить друг друга и каждый свой шаг запечатлевали поцелуем.
— Никому не отдам тебя! — жарко воскликнул Терехов. — Согласится твой отец! Постой, скоро мы Русь повыметем, поляков прогоним, «вора» изведем, да и Шуйского взашей. А там выберем царя, и не я буду, если он сам не зашлет к отцу твоему сватов.
— Пошли Господи! — сказала Ольга. — А я… видит Бог мое сердце, слышит он мою клятву, что никому не отдамся, окромя тебя, мой сокол ясный. Убью себя лучше!
— Зачем и думать это! — испуганно остановил ее Терехов и закрыл ее губы поцелуем.
— Страшно мне без тебя! — сказала она. — Князь Теряев отцу грозит, требует, чтобы он обещание исполнил, не то он силой заставит, а потом… вот еще что было! Здесь раз… пошла я с девушками в поле, на берег. Вдруг охота, поляки едут. Мы бежать, а они окружили нас и ловить стали. Только один, видно — важный, схватил мою руку, нагнулся с коня и поднять меня хотел. Я — рваться. Тут батюшка помощь выслал. Поляк говорит: «Жизни лишусь, если тебя не добуду, полюбил тебя!» Я рванулась и бежать от него.
— Ну?
— И все. А только я его, гуляючи в саду, через забор не один раз видела, и говорят, что у нас все здесь поляки бродят!.. Страшно мне, ой страшно. — И Ольга прижалась к Терехову. — Они все такие своевольные!
— У твоего отца народа много — не посмеют из терема взять. А гулять далеко остерегайся!
— Светы мои! — подошла к ним мамка. — Да что же это? Петухи орут, я платком машу им, а они хоть бы что! Пора, пора, батюшка, и не проси! Ну, прощайся, лебедушка!
— Мамушка, еще немножко!
— Ни-ни-ни!..
Ольга кинулась на шею Терехову и замерла на мгновение. Он крепко обнял ее и несчетно поцеловал. Старуха мамка торопила.
Вдруг раздался стук в доску, залаяла собака.
— Иди, иди, сторож дозором пошел! — испуганно заговорила Маремьяниха.
Терехов еще раз поцеловал Ольгу и бросился к калитке. Как тяжело ему было расставаться с нею так спешно! И на сколько времени? Может, навсегда! Он побоялся даже обернуться, чтобы не увидеть милую, не вернуться к ней, а она стояла, закрыв лицо руками, и ее грудь вздымалась и от слез разлуки, и от радости мимолетного свидания.
Терехов вышел за калитку, сунул Федьке рубль и отъехал от сада.
Горечь разлуки мало-помалу смягчилась, когда он мгновение за мгновением восстановил свидание с Ольгой. Грустные мысли отошли, он всем своим существом чувствовал силу, молодость и любовь, способную вдохновить его на подвиг. Ему ли думать о смерти? Нет, ради Ольги он один справится со всеми врагами и одолеет всякое препятствие. Он гордо, уверенно усмехнулся, поправился в седле и, тронув стременем коня, поехал рысью.
