Из любопытства вошел Сытин и в эту храмину. Матерый привратник – сберегатель тайн молитвенного служения – встретил Ивана Сытина весьма неприветливо:
– Ты не из наших, что тебе здесь нужно?
Сытин не счел столь неласковое обращение грубостью. Он знал, что староверы всем и каждому говорят «ты», а не «вы», потому что вежливое обращение на «вы» ввел царь Петр – антихрист, а прежде никогда такого заведения не было, и даже в молитвах к богу человек обращался на «ты».
– Я зашел посмотреть и послушать…
– Здесь нельзя, – сказал привратник, – я тебя отведу наверх, оттуда смотри тихо-тихо…
Он провел Сытина на второй этаж, вернее на антресоли, откуда в узкое решетчатое оконце можно было смотреть на белолицых староверок, одетых в одинаковые пасхальные наряды. Впереди стояли которые помоложе, девственницы – «христовы невесты». На них темно-синие длинные сарафаны, белые коленкоровые с вышивкой рубахи, на головах, как у сестер милосердия, платки, зашпиленные втугую и раскинутые во всю ширину плеч. У каждой в левой руке горящая свеча. Падающий свет колеблется на их постных лицах. И кажется Сытину, что эти лица строго воспитанных девиц никогда не озарялись улыбкой, ни, тем более, веселым, раскатистым смехом.
«Святым смеяться не полагается, – подумал он. – И эти тонкие, плотно сжатые губы девичьи, наверно не целованные никем, прикасались только к Евангелию и кресту»…
За девушками, ближе к выходу, стояли женщины средних лет в таких же нарядах, а за ними дряхлые старухи. Их засохшие, чуть двигающиеся тела были облачены в парчовые сарафаны; позолоченные пуговицы, подобно бубенцам, тесными рядками украшали эти одеяния.
Службу справляла начетчица, великорослая, холеная купчиха. Она читала из тех же апостольских житий и страданий, напевно и звучно. И крестились, и поклоны клали все староверки аккуратно в положенное время, и только сбивались с такта позади стоявшие старухи, путаясь в своих хрустящих, золотом шитых нарядах. Слаженный девичий хор прерывал чтение начетчицы, врываясь сотней звучных голосов. Пели девушки гораздо лучше, нежели мужчины в соседней молельне. Это Сытин приметил и готов был слушать их, не жалея времени. Пели не по нотам, а по древним книгам, в которых между строчек над словами были крючки-закорючки, показывающие, в каких местах и какую ноту нужно взять.
Надолго запомнилась Ивану Дмитриевичу эта служба. Потом он не раз вспоминал о ней, но больше ни разу не видел таких молитвенных сцен и таких «христовых невест», кроме как на картинах Нестерова. Впечатления от службы не вызывали в нем скорби об ушедшей, забытой Руси, а было чувство жалости к этим людям, чего-то ищущим и ничего не находящим…
Охладел Иван Дмитриевич к старообрядцам. Старик Шарапов объяснял это тем, что Ванюшка начал входить в силу, увлечен делами торговли, изданием лубочных картин.
Так прошел год, и другой. Незаметно и, пожалуй, однообразно протекало время около тех же Ильинских ворот, на Никольском рынке возле Китайгородской древней стены. Изменить течение жизни и дальнейшую судьбу Ивана Сытина взялся переплетчик Горячев.
– Довольно тебе, Иван, в холостяках ходить. Твоя невеста созрела, можешь срывать эту ягодку!.. – заговорил он с ним как-то.
– Да ну тебя!.. А я знаю ее?
– Нет, не знаешь, но ты ее мог у меня на свадьбе приметить, тогда подросточком она была.
– Не помню, не обратил внимания.
– Ладно, потом обратишь. Берусь сосватать! Девчонка – клад. Кстати, моей жене сродни, поэтому я знаю, что ее отец приготовил четыре тысячи приданого. Как, устраивает?
– Пока не знаю.
– Узнаешь. Полюбится… Но сначала я должен «сосватать» твоего благодетеля Шарапова. Уговор дороже денег. Жить у него вам с женой места хватит. Конечно, у Шарапова приживалка Степанидка – сущая ведьма. С ней сам черт не уживется, и ангел сбежит. Ну, да вам ведь с будущей женой Дуней не век с ними жить. Двум кошкам в одном мешке тесно покажется, перецарапаются.
– Так, значит, ее Дунькой, Дусей, Авдотьей, Евдокией звать? – спросил Сытин и, перебрав в памяти знакомых девчат, приходивших иногда в книжную лавку к Шарапову, ни одной Дуси не мог припомнить. – Ты обрисуй мне ее на словах, что она, как она выглядит и прочее…
– Да разве словами ее нарисуешь! Она как принцесса Милитрисса Кирбитовна из книжки о Бове Королевиче. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Ее увидеть надо, а увидишь, ей-богу, не отступишься. Тесть будет у тебя богатенький, свой дом на Таганке, но скряга ужасный. Он мог бы тебе для дела и десять тысяч с ней придать.
– Не в деньгах счастье, – не совсем уверенно проронил Сытин и поправил себя: – Хотя отчасти и от них многое зависит. Четыре тысячи, да Шарапов подкинет еще, да в кредит взять у кого-либо, да в компанию с кем вступить, то можно с места в карьер сразу развернуться…
– Конечно! – подтвердил Горячев. – Однако не советую перед Шараповым сразу все твои козыри раскрывать, а постепенно и вроде бы ненароком, чтобы не ты начал отход от него, а он сам тебе способствовал. И тогда ты, при помощи Петра Николаевича, самым благовидным образом закончишь свое практическое образование в шараповском «университете»…
– Совершенно золотая голова у тебя, Горячев. Начинай, уговаривай Петра Николаевича устроить смотрины, а сватовство ты бери на себя.
Так предварительно и решили. Нетрудно Горячеву было сосватать родственницу своей жены, разговор об этом был не однажды. Сытин и не подозревал, что он уже известен отцу девушки, намеченной Горячевым ему в невесты.
Переплетчик много лет проработал в типолитографии по заказам Шарапова и был у того на хорошем счету, как человек добросовестный, аккуратный, ни разу ни в чем плохом не заподозренный. Подкатился он к хозяину с этим важным разговором как-то слегка, незаметно, и сразу Шарапов даже не понял, думал, что Горячев балагурит.
– Петр Николаевич, Ванюшка-то теперь Иваном Дмитриевичем величается.
– Да, да, вырос парень, ума и степенства хватает…
– Вот я к этому и говорю. Пора ему свою ребячью жизнь в семейные шоры брать. А то как бы не свихнулся. Женить его надо, а то, знаете, ездит по ярмаркам, товару на тысячи, выпьет с кем-нибудь без присмотра до отвалу и пойдет куролесить, не дай бог. Бывали же случаи с купеческими сынками да с приказчиками. В Нижнем Новгороде я сам видал, какие там шикарные бабцули вокруг купчиков вертятся, как бесы, в соблазны вводят да карманы опустошают… Давай-ка, Петр Николаевич, женим его?
– Пожалуй, ты верно говоришь, – сразу поддался Шарапов, – время подоспело. А если хорошая попадет из добрых отцовских рук, то будет ему помощница и друг, и спутница благочестия. Разве приметил ты кого ему в невесты?
– В том-то и дело, – окрылившись надеждой, почти радостно сказал переплетчик. – Моей супруги сродственница. Шестнадцать лет исполнилось, известного кондитера Соколова Ивана дочка. Отец-то ее, слава богу, почти по всей Москве свадебные балы кондитерскими изделиями украшает. Свой дом, богач, конечно…
Договорились со всеми заинтересованными лицами и отправились на Таганку к кондитеру Соколову на смотрины невесты.
Дело самое обычное – смотрины, первое знакомство молодых людей, запорученных к свадьбе. Но как неловко чувствовал себя жених. И новый костюм казался ему неудобным, словно краденый, и штиблеты ноги сдавили, и галстук-бабочка как будто съехал на затылок, и манжеты с запонками чересчур из рукавов вылезли, – все это перечувствовал Сытин, когда вдвоем с Горячевым поехали к невесте.
Старик Шарапов договорился приехать позднее, когда в доме Соколова разговор «вокруг да около» закончится, тогда будет как-то удобнее. Мудрый старик Шарапов, но малость растерялся. Только сват-переплетчик чувствовал себя уверенно, предвкушая, что вся его «дипломатия» сватовская закончится успешно.
– Не робей, Ванюшка! – ободрял он жениха, когда они вошли в дом кондитера. – Веди себя смелее, но не развязно. О приданом ни слова… Невесту, расставаясь, пригласи на воскресный день на свидание…
Отец и мать невесты не были удивлены приходом гостей, но сделали вид, что они об этом даже и не подозревали, и пустились в разговоры, что Дуняша молода, не видела веселья с подругами – и вот те на! – уже появился жених!.. Что ж, смотрите, любуйтесь друг на друга, как приглянетесь…
Горячев вел беседу с отцом и матерью, говоря о деловых достоинствах Ивана Дмитриевича, о его скромности и о том, как он хорошо ведет дело в литографии и в книжной лавке у старовера Шарапова. Сытин тем временем, улучив минутку – не молчать же, – учтиво спрашивал стыдливо разрумянившуюся Дусю:
– Как, Евдокия Ивановна, будет ли в согласии со мной ваше намерение, если я вас приглашу в следующее воскресение в Нескучный сад?..
– Я не против, я спрошу позволения у мамаши.
– Пожалуйста, Евдокия Ивановна, пожалуйста…
Когда на стол подали самовар, расставили чашки с блюдцами, появился на смотринах похожий на колдуна длиннобородый Шарапов. Истово покрестился. Ему, как самому старшему, определили место за столом в переднем углу под сверкающими позолотой образами.
