Ознакомительная версия.
– Мужчин, – она издевательски рассмеялась. – Мужчин… Трепачишки.
Держите меня. Только языком мелете.
– Зачем ему схемы выдала? Он же в схемах ни бум-бум.
Теперь они рассмеялись вместе.
– Доктор и ни бум-бум, – говорила сквозь смех Капитолина.
– Свернешь ты, Капочка, шею ради науки.
– И, правда, Славочка, ради науки я готова на всё.
То, что Маэстро не мыслил в схемах, было неверно. Он разбирался во многих вопросах. В Краснограде в отделе к нему обращалось множество людей. Как правило, в деле не основные, потому что основные не нуждались в помощи. К нему обращались многие и он старался помочь. Причем прибористов манила теория, наоборот, теоретиков привлекала практическая сторона. Обращавшимся казалось, что Зайцев знает и то, и сё, что он для них – сестра, точнее, братом милосердия. И сам он себя чувствовал в КБ, за отдельскими стенами и доброжелательством и опекой Вадима – в надёжной броне, а на ТП, на виду у всех, он был словно в открытом космосе в самодельном скафандрике.
Вид теоретика, «упершегося в схемы лбом» показался сходу забавным, и Лосев, увидев Маэстро, заулыбался.
– Над чем трудится теория? – спросил он.
– Да, вот, – поднял голову теоретик, – вроде схема неустойчива.
Лосев с трудом выбился в ведущие из конструкторов. Он не очень уважал теоретиков, считал: науке не место в конструкторском бюро. Ей место где-то на стороне, не здесь, где нужна четкость, а не размышления и научные общие споры уводили очень далеко.
Однажды в Москве, на высоком приёме, он видел, как к Главному подошёл известный артист и предложил тост за науку. Главный фамильярности не терпел, но к представителям искусства относился доброжелательно, как к детям. На этот раз он пить не стал, сказал:
– «За науку» не по адресу.
И кивнув в сторону теоретика космонавтики, добавил: «Это к нему».
– Как? – удивился народный артист.
– У вас, у артистов, – покачал головою Главный, – есть театры академические и театр транспорта. Мы в науке вроде театра транспорта.
Ведущий был с ним полностью согласен. Он ясно видел, что все эти звания в их области: академик, членкор и прочее – лишь дань уважения их технике. И теоретик, ковыряющийся в схемах, его рассмешил. Он мог бы отдать голову на отсечение, что схемы выверены. Но мысль – использовать теоретика – его позабавила.
– Что же ты не докладываешь? – сказал он при встрече Славке.
– О чём? – пялился тот на ведущего голубыми наивными глазами.
– Говорят, у вас схема неустойчива.
– Кто говорит?
– Твой коллега – Зайцев. По слухам, вами же распространяемым на площадке, доктор наук.
– Вот и разбирайтесь с доктором.
– А ты бы проверил.
– Нечего проверять.
В тонкости Славка не верил. Именно для того столь широко моделируется объект, чтобы всё ему было нипочём. К тому же пустое занятие – слушать теоретика. В далекие времена, когда теоретики и практики сидели в одной комнате, прислали к ним дипломника. А Полуянов – шутник, которого иначе как «полупьяновым» никто и не называл, провел за шкафами хлорвиниловую трубочку.
Дипломник приходил в КБ редко и, сделав общий поклон, принимался за схему. Затем спрашивал разрешение включить осциллограф. А Полуянов тем временем выходил в коридор, закуривал и пускал дым в трубочку, тянущуюся за студенческий стол.
Из схемы валил дым. Дипломник впадал в панику, оглядывался, не видели ли? Все вроде бы работали, а по делу давились со смеху. В конце концов студент перестроил диплом, разработал теорию неустойчивости подобных схем и его защитил, и, разбирая схему, обнаружил трубочку, уводящую за шкафы, и только его в КБ и видели.
Понятно было, как теоретик попал на ТП. Внесли двоих в штатное расписание, а подошло время – вынь да положь. Сами способствовали. И теоретик был следствием разговоров: «В отделе – чистые и нечистые. Хватит паразитировать за чужой счёт, пора, наконец, разделить общие беды». Но позвони он теперь в Красноград лишь посмеются: «Не справился».
Теперь теоретики просто занялись не своей работой, но Вадима попробуй, заставь, а посылали таких, как Маэстро.
– С ведущим поосторожней, – предупредил Славка, отыскав теоретика. Заложит, не моргнет.
– А ты не бросай меня, учи.
– Бутылка, – ответил Славка.
– Ну, если ты так возьмешься, разбогатеешь только на таре.
– Встрянешь, бутылка.
И вот после всех этих разговоров и предупреждений теоретик снова «возникал».
– В чём дело? – еле сдержался Славка.
– Да, вот, вроде схема – неустойчива.
Теоретики – птички божьи, живут себе в поднебесье. Парят в воздушных струях, пока ты копаешься в грязи.
– Не пойму я вас, теоретиков, – заметил Славка. – Годами моделируете, чтобы перечеркнуть всё разом на ТП.
– Биения близки к собственной частоте.
Сказанное теоретиком могло быть версией в ряде иных причин. Всё проверять, не хватит жизни. Когда возникали более или менее понятные помехи, их рассекали словно гордиевы узлы. Но здесь сомнения могли плачевно закончиться. Во всяком случае теоретика следует загрузить выше головы. Так, чтобы не смог головы поднять.
– Ты вот что. Оставь-ка в покое схемы и займись полётным заданием. Вот-вот появится Главный, и начнётся кровь из носу, вынь да положь. Доступно?
Маэстро кивнул. Он чувствовал себя бесполезным и незадействованным.
В архиве было тесно и жарко. Маэстро выписывал нужное, благо всё находилось под рукой. Архивная Капитолина болтала по телефону. Он сделал для себя странное открытие: все местные женщины нравятся ему. Все, без исключения. «Что это? От воздержания или полная потеря вкуса?».
Он аккуратно выписывал цифры, но юстировочные данные можно было понять и так и сяк. Он вновь отправился в миковский зал и встретил Лосева.
– Чем занимаетесь?
– Полётным заданием, – послушно ответил Маэстро.
– Учтите, – просительно начал Лосев, – с «Венерой» опаздываем. Скорее всего полетит «Зонд». А кому нужен «Зонд»? Вам? Мне? Академия Наук настаивает на полете к Солнцу, когда используется их прибор. Расширить бы стартовое окно, ведь все расчёты ведутся с запасом. Возможен и пертурбационный маневр.
– К баллистикам обратитесь, – сказал Маэстро, – это не по моей части.
– Конечно, обязательно и не по вашей, – покивал Лосев, – вы только диссертации пишите.
И махнул рукой.
Диссертаций Маэстро не писал. У него даже не было законченных отчётов. Он только считал, решал, консультировал, а выходило у других. Нет, с диссертацией было не по адресу. И роясь в архиве, Маэстро ворчал: «Диссертации… Это как прежде говорили в очередях – „а еще в очках“ или „в шляпе“, „а ещё газеты читает“». Однако время от времени вставало перед ним расстроенное лицо ведущего, отчего Маэстро становилось неловко.
Он знал о разных предложениях. С треугольной троянской точкой, есть и другая либрационная – между Солнцем и Землей. Там бы поместить зонд. И он станет зондом, не по названию, по существу. Солнечным зондом. И всё солнечное влияние, почти мистическое, свяжется с конкретными замерами. Эстеты из Академик Наук, конечно, станут морщиться. Мол, точка неустойчива… Практически устойчива. И хорошо, если «гибрид» повисит там несколько месяцев, затем его опять можно будет подкорректировать… Мокашовская мечта… Солнечный буй, висящий годами, зацепившись за точку пустоты. Спутник пустоты, зонд в космосе, на якоре, в ловушке гравитационных сил.
Аэропорт жил обычной налаженной жизнью. Объявлялись отправления. Однако Славка не мог усидеть на месте. Время от времени он подходил к ожидающим и сообщал:
– Дозвонился до Катогощина, спрашиваю: «В чём дело?». «Что-то с бортом, говорит, – а что у вас Зайцев на ТП натворил?» До них только, оказывается, дошло. «Не натворил, – говорю, – а сотворил».
– Пошла твоя слава гулять по свету, Маэстрик, – вздохнул Аркадий Взоров.
– Тебе и орден теперь запросто дадут. Признайся честно – ждёшь ордена?
– А ты бы на месте Маэстро не ждал, требовал, – усмехнулся Вадим.
– Нет, Вадим Палыч, – вздохнул Взоров, – не тот период. Бывают моменты, когда всё равно и хочется на пенсию.
– Один наш начальник лаборатории, – подсказал Чембарисов, заделался смотрителем маяка.
– Не верю. Так возникают легенды.
– Легенды возникают не так. На фирме один на очереди стоял, на жилье. Подходит очередь, ему дают, а он отказывается. Снова дают и опять отказывается. О нём в народе слава пошла: «Бескорыстный, мол». А он квартиру с ванною ждал.
– И о Маэстро легенды пойдут, а, помню, пришёл доверчивый и тихий.
– Зато теперь – орёл.
– Все мы – орлы, – добавил Чембарисов.
– Ну, нет, – улыбнулся Вадим, – ты – совсем наоборот.
– Выходит, решка, – не унимался Чембарисов.
– Скажу тебе по секрету, ты – много хуже.
– А как его разыграли в первый раз?
– Что-то с отделом режима.
– Это что, – мечтательно сказал Славка, – вспоминаю картинку, перед которой предыдущие – семечки. Зайцев первый раз на ТП. Представляете? Глаза – «во». – Славка руками показал, – внутренним огнём светятся. Первую ночь не спал, всё воду пил.
Ознакомительная версия.
