Как это обыкновенно случается, личный интерес поглотил общие выгоды. Свое бешенство против маркиза де Флорака Жан перенес на всех католиков. Будь в его власти заставить народ поднять оружие на дворян и католиков, мгновенно вспыхнуло бы восстание.
Он не забыл среди всех своих скорбных волнений свидания, назначенного им Ефраиму и Аврааму дю Серру: он дорожил ими, как мщением. Пройдя немного, Жан очутился на границе широкой, обросшей вереском равнины, отделявшей эгоальский лес от холмов Ор-Диу. Равнина была перерезана четырьмя дорогами. На месте их пересечения был воздвигнут высокий, готической формы, каменный крест. Была светлая, звездная ночь. Жан заметил кого-то у подножия креста и осторожно приблизился к нему.
– Вострубите рогом в Гиве! – раздался глухой голос человека, опередившего его своим приходом.
Жан ответил на этот условный знак следующим, взятым из того же библейского стиха, предложением.
– Вострубите трубою в Раме!
Потом приблизившись, он проговорил, сообразно обычаю, установленному гугенотами:
– Добрый вечер, брат Ефраим. Брата Авраама еще нет?
– Он еще не пришел, – сказал Ефраим.
Кавалье, поглощенный своими мыслями, собирался присесть на подножие креста, но приблизившись, он вскрикнул:
– Что это повешено на том столбе? Остов собаки?
Лесничий безмолвно встал, вынул из своей охотничьей сумки огниво, высек огонь, сорвал горсть сухого вереску, зажег его и, быстро вскочив на подножие, осветил крест. На каменных перекладинах над полуизъеденным трупом волка красовались начертанные углем слова:
«Так да погибнет первосвященник Вала! Так да погибнут кровожадные волки!»
Увидев лицо этого сурового человека и читая, при мерцании его факела, этот смертный приговор, начертанный в минуту дикого возбуждения, Кавалье содрогнулся. Огонь потух, все погрузилось в темноту. Глубокое молчание ночи было прервано шумом шагов. Ефраим и Кавалье встали, внимательно прислушиваясь. Вскоре появился человек.
– Возглашайте в Бефавене! – проговорил Ефраим.
– А ты, Веньямин, знай: враг за тобою! – ответил новоприбывший.
– Это – брат Авраам! – в один голос воскликнули Кавалье и Ефраим, направившись к нему.
Аврааму дю Серру, потомку старинного, знатного рода в Лангедоке, было тогда лет около пятидесяти. Он был высокого, сухощавого и крепкого телосложения. Его бледное лицо, изрезанное глубокими морщинами, было в одно и то же время и насмешливо, и строго. Его лоб и виски были совершенно лишены растительности. Нависшие брови, седые, как и усы, почти скрывали его искрящиеся глаза. Он носил крестьянский казакин, кожаные сапоги, широкую соломенную шляпу и палку с железным наконечником.
Весь погруженный в свои тяжелые мысли, Кавалье, при виде дю Серра, несмотря на всю важность сведений, которыми они должны были обменяться, первым делом осведомился про Изабеллу.
– Брат Ефраим! – обратился он к нему голосом, дрожащим от волнения, и отводя его в сторону. – Мой отец мне все рассказал про Изабеллу: он сказал, что она недостойным образом мне изменила. Он сказал, что ее обольстили, – прибавил, все более приходя в бешенство, Кавалье. – Я спрашиваю вас еще раз: правда все это? Правда?...
Уже несколько мгновений как дю Серр презрительно и вместе с тем удивленно смотрел на Кавалье. Вдруг он с негодованием крикнул:
– Брат Ефраим, поди-ка сюда! Храбрый лев Израиля, подойди-ка послушать, как этот человек нюнит о какой-то потаскушке! Собираются перерезать всех его братьев, а он оплакивает свою погибшую любовь! Как ты полагаешь, брат Жан Кавалье, неужели мы собираемся в святую полночь в пустыне для того, чтобы выслушивать подобные мерзости?
– Восплачьте о мертвеце: он лишен света! Восплачьте о безумце: он лишен разума! – проговорил сурово Ефраим. Потом он прибавил:
– Я говорил тебе, брат, этот юноша слишком слаб и слишком молод. Он недостоин работать с нами над вертоградом Спасителя. Пусть зло, которое он причинит нашему делу, отзовется на нем самом!
Потому ли, что он почувствовал всю справедливость упреков дю Серра, потому ли, что он был обижен, но Кавалье ничего на это не ответил. Повернувшись к Ефраиму, он гордо сказал ему:
– Если ты звуком своей трубы можешь собрать вокруг себя всех пастухов горы и дровосеков леса, то и мой голос знаком всем пахарям в долине и ремесленникам в местечке. Пусть Израиль покинет шатры, и тогда убедятся, был ли слишком слаб или молод тот, кто научил молодежь в Сент-Андеоле, Андюзе, Зеленогорском Мосту владеть оружием...
– Не надо уметь владеть оружием, чтобы служить делу Господа! – крикнул с уничтожающим презрением Ефраим. – Разве Самсон владел оружием? А Давид? Пусть пастух возьмется за свой посох, пахарь – за свой плуг, жнец – за свою косу, мельник – за свои жернова! Пусть женщины и дети вооружаются камнями с больших дорог! И если глас Бога укажет им путь, Израиль победит. Вера – вот их оружие!
Дю Серр, испугавшись опасного недоразумения между Кавалье и Ефраимом, обратился к первому:
– Брат Кавалье, я не сомневался в твоей смелости: вот почему меня удивила твоя слабость. Время не терпит: поговорим о наших делах. Нам угрожают новые несчастья. Приезжаю я из Монпелье. Маршал де Монревель собирает огромное войско. Со всех сторон призывают воинов для исполнения новых указов, касающихся одинаково всех нас, как раскольников.
– Против кого же собирают все эти силы, раз наши братья умеют только покорно умирать? – с горечью проговорил Кавалье.
– Это невозмутимое, безгласное мученичество ужасает Бавиля, – сказал дю Серр. – Недостойный понять святого самоотвержения жертв, он видит в этом какую-то ловушку: он настороже. Вчера, проехав Алэ, встречаю я первосвященника дю Шеля. Он приближается к нам большими шагами и тащит в колодках наших братьев: это – все женщины, дети, молодые девушки и старцы.
– Куда же ведет он всех этих несчастных? – спросил Кавалье.
– В старинное Зеленогорское аббатство, в котором он намерен укрепиться с большим войском до тех пор, пока не искоренит «ереси» в наших горах, как говорят католики. Пуль, жестокий партизан Пуль, сопровождает со своими «микелетами»[7] первосвященника, а с ним и два сен-серненских отряда драгун под начальством маркиза де Флорака.
Не знал ли дю Серр имени обольстителя Изабеллы, или забыл его, но он, видно, далеко не ожидал того впечатления, которое произвело оно на Кавалье. Сильно побледнев, но совладав с собой и вспомнив последние упреки дю Серра, Кавалье спросил глухим голосом:
– Маркиз де Флорак начальствует двумя ротами драгун, сопровождающих первосвященника?
– Да. Говорят, этот полководец скорей беспечен, чем зол. Он храбр, но распущен, спесив, нечестив, как все эти миссионеры в ботфортах, которых присылают обращать нас.
– Так это молодой маркиз де Флорак командует двумя ротами сен-серненских драгун? Да? – спросил Кавалье второй раз.
– Он самый. Ему не более двадцати пяти лет. Он белокур и женоподобен, – проговорил дю Серр, не сознавая, почему Кавалье так интересуется этими подробностями.
– Это он! – сказал Кавалье в задумчивости.
– Первосвященник Ваала приближается к этой епархии, – проговорил сам с собой Ефраим. – Видение, значит, осуществляется?
– Какое видение, брат?– спросил его дю Серр.
– Этой ночью мне было видение, – сказал Ефраим, с мрачным возбуждением. – Я видел, как Смерть сидела на бледном апокалипсическом коне. Он был светел среди черной ночи. Сильный голос, точно рычание льва, донесся до меня: «Волк, который сожрет незапятнанного агнца, появится завтра на Божьей ниве. Ты задушишь волка, ты повесишь его на проклятом кресте; и его вид ужаснет хищных волков». Сегодня утром этот волк явился. Я убил его; он там.
И Ефраим указал на крест. Потом он прибавил с диким выражением:
– Когда же второй волк, этот душегуб, севенский первосвященник, будет висеть там же, видение будет осуществлено. Всякое видение можно объяснять двояко, – прибавил Ефраим, угрюмо замолчав.
– Послушайте! Выслушайте меня! – сказал дю Серр. – Раз первосвященник сейчас в Зеленогорском Мосту, в сердце этой местности, преследования удвоятся. Глас Божий подобен вихрю: он раздается вдруг, среди безмолвия. Что, если бы через несколько дней раздался его крик: к оружию! Мог бы ты, брат Кавалье, отвечать за обитателей долины? А ты, брат Ефраим, отвечаешь за горцев?
– Пусть грянет глас Божий, – сказал Ефраим, – и зарычит лев Израиля! Он бросится на свою добычу и унесет ее в глубь лесов; и никто не вырвет ее у него!
Помолчав немного, Кавалье проговорил коротко и твердо:
– Я настолько уверен в жителях долины, что завтра, к закату солнца, они будут все вооружены, раздастся ли глас Господа, или нет. И, клянусь Богом, ни один из сен-серненских драгун не улизнет живым из рук этих молодцов!
– Но это значит навсегда погубить нас! – вскрикнул дю Серр, испугавшись решительности своего молодого сообщника. – Именем всех святых! Не делай этого, Жан Кавалье.
