«А мы, ваше сиятельство, Божьей милостью научаемся наукам европейским. Того ради израсходовано:
учителю немецкого 87 талеров;
учителю французского 93 талера;
учителю фехтования 107 талеров;
учителю танцев 111 талеров;
учителю рисования 54 талера;
учителю логики 63 талера;
учителю метафизики 84 талера;
учителю философии 76 талеров…
А понеже еще учителей профессорского звания ради…»
Учителей-профессоров больше десятка набиралось. А там еще одежда для Ивана Ивановича Обидовского, петербургского дворянина, который в Европе обязан был держать российскую марку. И посему обязательный, тоже немалый, перечень:
«Понеже далее…
…парики…
.камзолы…
…шляпы…
…трости…….башмаки с пряжками и без…
…чулки…
…перчатки…
…кий биллиардный о двух штуках…»
Как же! Иван Иванович Обидовский и биллиарду научился. Да что там – пристрастился. Иной раз в пух проигрывался… Как в отчет это вставишь? Невольно в другие статьи запишешь-припишешь…прости, Господи, грешного!
Потому любимое, оправдательное: «Понеже далее еще…
… книги многие светские, особливо романы, и ученые тем паче, как то: «Естественнонаучные воззрения Ньютона, изложенные им в «Математических началах экспериментальной философии». Как то: Декарт, переведенный опять же…»
Адъюнкт Теплов неглуп был – слышал даже из Берлина, как весело, в уединении с Государыней Елизаветушкой, гневался старший брат:
– Истинно разумею из этих отчетов: неплохо они там прижились!
Без штанов меня оставят!
На что Государыня так же весело отвечала:
– Ну, на штанишки я тебе, Алешенька, из личной шкатулки пожалую маленько…
Эти «маленько» в большие тыщонки собирались. Хоть немецкий талер был и пожиже рубля – всего восемьдесят копеек. Но отчетов-причетов сколько поступало?!
Право, камергер Разумовский тоже мог бы слышать и через всю Европу:
– Доннер веттер, Кирилл Григорьевич!… Вздует меня по ушам его сиятельство. Разве можно так бросаться деньгами?
– Можно, – уже на отменном немецком отвечал Кирилл. – Вы еще забыли в отчете цветы указать, шоколад, прогулки на яхте, путешествие с маленьким приключением… ха-ха!…
На немецкий лад, но не хуже старшего брата, веселился и студиоз Обидовский, главный путешественник. Не считая, конечно, хозяйской дочки, Марты то есть. Поскольку русский язык она никак не могла осилить, Ивану Ивановичу – Иоганну! – волей-неволей приходилось штудировать немецкий. Через полгода не было того словечка, которое бы он не мог нашептать в розовое ушко вдовьей дочки. Яхта! На яхте, да при последнем теплом, сентябрьском ветерке, можно и во всю малороссийскую глотку распевать:
А где ж дивчину почую -
Там и заночую!…
Ни бельмеса не смыслила Марта, а ведь чуяла: за-, ночует, как-то так уж получилось, что надзирателя Теплова они забыли на берегу в обществе даже весьма тепленькой матушки. Это он потом сердился, а когда надо было поднимать паруса и отчаливать с попутным ветром, надзирателя и провожавшую их матушку каким-то обратным ветерком с побережья в дальний Берлин унесло… Если бы Марта понимала что-нибудь, она бы расслышала: «До дому, до хаты, понеже мы…»
Понеже – и хозяину яхты что?.. Лишь бы талеры шли, да побольше. Хорошая яхта была. С теплой каютой в случае чего – дождика там или солнышка слишком яркого… Хоть целый месяц на волнах болтайся. Для пропитания в какую ни есть прибрежную таверну можно повернуть. Но хоть и сворачивали-заворачивали, а всего на пять деньков задержались. Зря наставник-соглядатай в честь благополучного прибытия, видно, разругавшись с хозяйкой, содрал с головы парик и когтями виски драл, обнажая не только себя – настоящее имя своего подопечного:
– Видите? видите, Кирилл Григорьевич? Я за эти пять дней истинно поседел!
Кирилл тоже стаскивал свой парик и жаловался:
– Так и я то ж…
Верно, свалялись и у него за эти дни казацкие, не до корня остриженные космы. Может, ручки их валяли, да если еще перепачканные французскими белилами?… Мода такая из Парижа, куда они с Тепловым еще не успели добраться, в затхлый Берлин пришла: белила, румяна и всякая французская вода. Разве петербургский дворянин Иван Иванович Обидовский может сквалыжить на такие сверхугодные подарки? Никак не может. То-то, учитель. Уймись. Не сходить ли нам лучше в ихний трактир да не пригласить ли заодно хозяюшку? Право, и привычки и имечко у нее почти русское: Эльза, Елизавета, значит. Чтой-то она сегодня сердится? И на дочку кричит. Слава богу, в немецком уже хорошо разумею, так ее кричалку на русский перевел. Выходит: «Вот забрюхатеешь, так что тогда делать?..»
Наставник Теплов без теплоты в голосе отвечал:
– В самом деле, что? Мне останется – в солдаты к Фридриху записываться, а вам, Кирилл Григорьевич?..
Недолго раздумывал, отвечал:
– А я в гайдамаки, жизнь – стэпом, стэпом!…
Кончилось, конечно, все тем же: очередным походом в трактир, где расторопная Марта, отнюдь не тяжелая на ногу, загодя заказала столик на четыре изрядных персоны. Могла бы и не указывать число кувертов: трактирщик, добрый приятель покойного родителя, и без того знал: два или четыре… четыре или два… Уж как им заблагорассудится. «Ах, Ганс, добрый Ганс, знал бы ты, что делается в твоем доме… доннер вет-тер!…» Но что значит это пустячное ругательство против просоленного петербургского?..
Только то, что на имя его сиятельства камергера Алексея Разумовского шел очередной отч.ет-причет:
«А понеже сочли мы за благо показать Ивану Ивановичу Обидовскому края-берега европейские, так и предприняли, ваше сиятельство, опять же науки для, вояж изрядный и высокоучительный, на взбережье Балтийское, как бы лаская взорами волну кронштадтскую, по отечеству неотступно скучая, в трудах вседневных время провожая…
Понеже поиздержались маленько…»
Нет, все-таки и через тыщу верст слышал наставник Теплов, как хмыкал недовольный камергер:
– Можа, отозвать обоих да суместно выпороть? На что душа-Елизаветушка, будучи в добром настроении, отвечала:
– Выпороть! Да что он, тоже граф теперь как-никак, красный зад будет Фридриху показывать? Этот пройдоха уже знает, что я готовлю Указ на Кирилла Григорьевича, в гости, вишь, новоиспеченного графа приглашает. Его послы шпионят, да разве мои-то хуже?.. Все знают, все докладают!
Не ошибалась Государыня Елизавета Петровна: именно так все и было. И послы все знали, и грозный Фридрих в печальную задумчивость впал: надо же, у российского трона два новых графа?! 16 мая 1744 года австрийский посланник, с нижайшими поклонами – как же, нужны ведь русские войска! – преподнес Императрице Елизавете вердикт Карла VII, в котором возвещалось о возведении обер-егермейстера Алексея Григорьевича Разумовского в достоинство графа Римской империи. Елизавета, чтоб не отставать от какого-то австрияка, в тот же день возьми да и издай другой вердикт, Государевым Указом называемый: возвести камер-юнкера Кирилла Григорьевича Разумовского в достоинство графа Российской империи. Возьми да выкуси, нищий Карла, бегающий по лесам от Фридриха! Так что было о чем задуматься не только обнищавшему императору австрийскому, но и королю прусскому. Круто закручивает в России дочь Петрова!
Не успел берлинский посланник, граф Чернышев, поздравить своего собрата-графа, как на другой же день в скромный частный пансион грянул курьер короля Фридриха. На взмыленных лошадях, весь в дорожной пыли. Но мешкать, чиститься не стал – собственной персоной в покои, при дверях которых и караула не стояло, лишь какая-то «медхен» побежала звать матушку. Но курьер предпочитал разговаривать с мужчинами, тем более что и таковой сыскался, представившись секретарем Ивана Ивановича Обидовского. Секретарь – это было уже посерьезнее. Курьер был сама любезностъ. Он прежде всего осведомился о здравии петербургского дворянина Ивана Ивановича Обидовского, а когда секретарь – Григорий Теплов – ответствовал, что Иван Иванович Обидовский, слава богу, пребывает в здравии весьма изрядном по крепкой своей молодости, курьер снял запыленную шляпу и не без лукавства изъяснил дальнейшее:
У меня повеление моего короля: поздравить его сиятельство Разумовского со званием графа Российской империи. Как быть?
Разговор происходил, разумеется, на немецком, которым Теплов владел в совершенстве, а курьеру и напрягаться было нечего, разве что о длиннющую фамилию спотыкался немецкий язык, как и о фамилию Оби-довского. Немного споткнулся и Теплов, хотя российским посланником, графом Чернышевым, они с новоявленным сиятельством были загодя оповещены – не только Указом своей Государыни, но и намерением короля Фридриха, ради чего и прискакал курьер. Однако ж не выказывать свое удивление, есть же дипломатический политикес?.. Как совместить господина Обидовского с графом Разумовским? Курьер был не по-немецки любезен, а Теплов не по-русски хитер. Он как след быть нашелся:
