С каждым днем Раудере лихорадило все больше, а головная боль у него только усиливалась. И когда Халльдис сказала ему, что скоро он умрет, больной только порадовался этому известию. Сил у него хватило только на то, чтобы протянуть руку к брату. В тот же вечер он умер, и Кольскегги взирал воспаленными глазами, горящими из заросшего лица, на то, как его брата заворачивали в плащ, а к ногам привязали камень. Двое людей перебросили тело через борт, после того как Торбьёрн перекрестил покойного. Едва труп коснулся воды, как над ним взмыла вверх птица крачка и исчезла в небе. Может, эта птица – дух-хранитель Раудере, подумала Гудрид, а может, это значит, что земля близко?
Кольскегги поправился, но один из людей Торбьёрна умер, и тело его спустили в море в один день с умершей Сигрид дочерью Барда и ее несчастным младенцем. А потом Ульв Левша спустился в загон для поросят и увел маленького Эйнара от его товарищей по играм.
Белый Гудбранд не сомкнул глаз ночью, так как его семья была поражена лихорадкой, и когда ему не нужно было кормить их или ухаживать за ними, он сменял у руля Торбьёрна или Орма. Гудрид знала, что и на суше Гудбранд имел славу сговорчивого и надежного человека. И теперь на корабле он проявил себя в полную силу, и Гудрид сказала об этом его жене Торни, пока вычесывала ее длинные, с проседью, волосы. Торни благодарно улыбнулась ей.
– Меня выдали замуж за Гудбранда, когда мне исполнилось семнадцать зим. Он всегда был добр ко мне. Мало кто из женщин может сказать так о своих мужьях. Надеюсь, он найдет себе хорошую жену в Гренландии.
Гудрид промолчала. Воспаленные глаза и раздирающий кашель Торни говорил ей то, о чем больная и сама знала уже давно.
Эфти, болгарская рабыня Торбьёрна, лежала поблизости. Ей было очень плохо, и она не могла помочь Гандольву управиться с животными, но при этом она ни разу не пожаловалась. Налитые кровью, карие глаза болгарки были устремлены на Гудрид, молча показывая на Торни, а потом Эфти покачала головой. Затем она указала взглядом на Гудни и Олава, лежащих рядом с матерью и стонущих в забытьи, и твердо кивнула Гудрид. Та молча наклонила голову в ответ. Да, она тоже знала, что дети Торни и Гудбранда выживут.
Эфти умерла, когда Гудрид и ее отец сами лежали в лихорадке уже несколько дней. Когда Гудрид почувствовала себя лучше, она увидела над собой испуганное лицо своей приемной матери; усталые глаза ее глубоко запали. Гудрид спросила:
– Ты здорова? Что с отцом и Ормом?
– Торбьёрн заболел одновременно с тобой. Вчера лихорадка у него уменьшилась. Орм тоже не мог подняться несколько дней. Вчера умерла Турид Четырехрукая: она сказала, чтобы ты взяла после нее крючок, которым она вязала льняные ленты. И еще двое из людей Торбьёрна умерли, только Стейн устоял и способен помогать Гудбранду на корабле. Съешь-ка это…
– Я не смогу проглотить ни кусочка, – с дрожью произнесла Гудрид…
– Все-таки попробуй. Торкатла вон проголодалась и все съела, – сказала Халльдис, улыбнувшись в сторону нисколько не похудевшей служанки.
Торкатла положила масла на кусок вяленой рыбы и добродушно ответила:
– Когда я наемся, я смогу подняться и помочь вам.
Халльдис собрала свои вещи и встала. Подойдя к кожаному навесу, она вдруг упала прямо на палубе лицом вниз. Гудрид в ужасе поднялась из спального мешка. Она была еще слабой, как только что родившийся котенок, и ей чудилось, будто ее лягнула в спину лошадь, едва она встала на ноги. Торкатла помогла ей перевернуть Халльдис на спину: приемная мать была горячей от лихорадки и впала в забытье.
– Она, наверное, сильно ударилась головой о палубу, – сказала Гудрид, но втайне она уже поняла, что настал черед Халльдис.
С большим трудом они уложили ее в спальный мешок, и Торкатла осталась сидеть с ней, а Гудрид тем временем направилась на корму проведать отца и Орма.
Торбьёрн держался на ногах. Он был одет в одежду из тюленьей кожи, но его знобило, пока он говорил с Эйольвом Бакланом. Рядом лежала Хильда, лакомясь вяленой рыбой: собака, довольно заурчала, увидев подходящую Гудрид.
Не произнося ни слова, Гудрид спрятала лицо на груди отца. Он рассеянно обнял ее и погладил по голове, как он обычно делал, когда дочь была маленькой. А затем сказал Эйольву:
– Кажется, туман уменьшился с тех пор, как я лежал в лихорадке. И я даже чувствую на лице дуновение ветра. Нам надо измерить шестом глубину, чтобы определить, далеко ли суша.
Гудрид подняла голову и вдохнула в себя воздух. Действительно, пахло чем-то другим, более соленым, что ли. Надежда придала ей силы: она сжала руку отца и вернулась под кожаный навес, под которым лежал Орм.
Приемный отец был в забытьи и сперва не узнал Гудрид, а раб Харальд Конская грива, сидевший на корточках подле своего хозяина, слегка улыбнулся, увидев девушку.
– У тебя есть с собой зелье для Орма?
– Нет… я сейчас… Ты думаешь, он сможет сделать глоток?
– Выпить – нет, но мы хотя бы умоем его.
– Но так зелье не подействует…
Гудрид часто думала о том, что хотя мать Харальда умерла по пути в Исландию, но ее младенец унаследовал от нее способность размышлять. Случилось так, что Орм находился в Будире как раз в тот день, когда торговая шхуна с новорожденным умершей рабыни пристала к берегу. Орм взял себе младенца и попросил Халльдис найти для него кормилицу. Харальд вырос крепким и здоровым, и он был очень привязан к своему хозяину.
Гудрид взглянула на жесткий каштановый чуб со светлыми полосками, из-за которого его владелец заслужил свое прозвище. Обычно чуб этот был расчесан и приглажен, как того требовал от своего слуги Орм, но теперь он торчал колтуном и кишел вшами. Широкое лицо Харальда было сплошь усыпано нарывами, так что кожа его, казалось, задубела. Гудрид сказала:
– Харальд, когда я принесу Орму зелье, я захвачу и мазь для твоих нарывов.
– Спасибо тебе, Гудрид, но обо мне ты не беспокойся. Все равно теперь от них останутся шрамы, – сказал Харальд. – Лучше помажь своей мазью маленького Эйнара сына Ульфа – у него высыпало этих волдырей еще больше, чем у меня. И сегодня ночью он так громко плакал, что никто из нас не мог уснуть.
Гудрид оглянулась вокруг и почувствовала, что ее оставляют силы; по-прежнему разламывалась голова и лихорадило. Двое из слуг Торбьёрна лежали тут же и безмолвно смотрели на нее, видя в хозяйке свое спасение.
Она медленно поднялась и подошла к ним, насильно улыбнулась и молвила:
– Вам надо немного поесть, тогда полегчает… Я скоро вернусь, только пойду посмотрю, что с Халльдис…
На пути ей попались Ульв Левша и маленький Эйнар: они стояли у правого борта. Ульв показывал своему сыну что-то в воде, а когда девушка подошла к ним, он повернул к ней свое изможденное лицо и сказал:
– Взгляни, Гудрид, теперь понятно, что мы все еще в северных водах.
Гудрид перегнулась через фальшборт, и сердце у нее замерло. За бортом плескалась невиданных размеров медуза. Может, она поджидает, когда с корабля спустят еще одно тело? Голова Гудрид закружилась, она закрыла глаза и прислонилась к поручням.
– Эти толстухи отлично чувствуют себя только в холодных водах открытого моря, близко к Северу, и это хороший признак, Гудрид! Не так ли, малыш Эйнар?
Мальчик судорожно вздохнул и прижался к отцу, но Гудрид успела заметить, что нарывы покрывали все личико ребенка и его тоненькую шейку. Руки же его представляли собой одну распухшую массу. Гудрид сказала:
– Ульв, если ты принесешь Эйнара к нам под кожаный навес, я смогу подыскать для него целебную мазь. Там лежит Халльдис, и я не могу надолго оставлять ее.
В ту ночь маленький Эйнар не плакал. Он умер на руках у Гудрид после ужина. Ульв завернул ребенка в покрывало, оставшееся после Сигрид, привязал к нему камень, а затем пошел на корму и опустил умершего в море. Так он стоял, склонив голову, а потом взялся за парус, который начал колыхаться от нарастающего ветра, столь ожидаемого всеми на корабле.
Когда Гудрид поздно вечером вышла на палубу, небо было чистым, и отец с Эйольвом сверяли курс по звездам.
Халльдис пришла в себя и пыталась даже сидеть, давая Гудрид и Торкатле советы о том, как помочь Орму и остальным. Но сил у нее было еще мало, и она снова впала в забытье. Когда же к ней вернулось сознание, она узнала, что умер Орм.
Прежде чем опустить тело друга в море, Торбьёрн замер в молчании перед серым мешком. Гудрид казалось, что мешок этот слишком мал, чтобы в нем действительно находилось сильное, крупное тело ее приемного отца. А Торбьёрн напряженным, безжизненным голосом пропел:
Тяжек удар судьбы!
Честен и благороден,
Испытан суровой жизнью –
Таков мой друг, викинг Орм.
Быстро сомкнул свои волны
Могильный курган моря,
Но боль утраты жива.
Он перекрестился и перекрестил Орма, и только потом тело опустил в море. «Во имя Отца и Сына и Святого Духа».
