За столом заговорили о будущем Вагнеровском фестивале. Инициировала тему Юнити Митфорд, с первых же минут пребывания в Бергхофе ведущая себя несколько экзальтированно, как человек, на что-то решившийся.
Юнити еще утром успела шепнуть Маргарите, что им нужно поговорить, и после завтрака обе уединились.
За прошедшие годы у них возникли близкие отношения двух подруг, ревниво оберегающих секреты друг друга. Но если все перипетии любовных отношений Маргариты принимались сердцем Юнити, то ее собственная, как она сама выражалась, «закипающая страсть» к Адольфу вызывала у Греты смешанное чувство недоверия и недоумения.
…После смерти Ангелики Раубаль Гитлер окружил свою личную жизнь такой бронированной стеной, пробиться сквозь которую еще не удалось ни одной женщине, и все атаки Юнити, пожалуй самой близкой к нему в эти годы, тоже пока не привели к алтарю, а именно брака с Адольфом страстно желала прекрасная Валькирия.
Взяв Маргариту за обе руки, Юнити усадила ее в кресло, лицом к свету, и сама села напротив.
— Ты остаешься? — спросила она. — Впрочем, это и так видно. Я тебе всегда говорила — единственный способ тебе с ним расстаться — это сделаться вдовой. И как в воду глядела. Ты знаешь…
— Знаю, — кивнула Маргарита. — Не будем об этом. Адольф предложил мне пожить в Бергхофе с детьми. Ближайшие месяцы здесь будет тихо.
— Меня такой чести не удостаивают.
Маргарита усмехнулась:
— Ну, если ты еще не оставила своей безумной затеи, то тебе от такой «чести» проку было бы мало.
— Да, ты права. — Юнити покусала пухлую нижнюю губу. — Однако в Берлин он меня тоже не зовет. Ты как сейчас, в нормальном настроении? Можем поговорить?
— Ты что-то задумала?
— Да. Хочу его подтолкнуть. Банальным способом. Но лучшего, по-моему, пока не придумали.
— Хочешь сказать ему, что выходишь замуж?
— Хочу, чтоб об этом он узнал от других.
Маргарита тоже покусала губы; потом вздохнув, покачала головой:
— А если он испугается и в самом деле предложит тебе выйти за него? — Она как-то глупо улыбнулась. — Прости, но мне все это кажется игрой. Быть женой Адольфа… Зачем тебе это?
Юнити отвела глаза. Всякий раз, как они подходили к этой теме, обе становились в тупик. Маргарита была совершенно искренна, а Юнити не могла и не хотела лгать: такой любви, как в жизни ее подруги, у нее к Адольфу не было. Едва ли вообще было какое-то чувство или страсть, скорее — азарт охотницы, почти настигшей добычу, почти закогтившей ее… Был зов честолюбия, жажда оказаться в центре, вариться в кипящем котле неистовых планов, сумасшедших перспектив, сделаться равной и превзойти всех этих надменных мужчин, глядящих на нее теперь даже не как на неистовую Валькирию, а скорее как на полупомешанную Одалиску. Много чего было в этом ее стремлении соединиться с человеком, так мало ей подходящим, и она знала, что умница Маргарита понимает все это, потому и называет «игрой».
И загадка Гели Раубаль тоже не давала ей покоя. Так хотелось разгадать эту тайну сердца Адольфа!
По-своему поняв молчание подруги, Маргарита наклонилась к ней:
— Значит, нужен кто-то, кто сказал бы ему? Я правильно поняла? Идеальным вариантом был бы мой брат, но… просто не знаю, как к нему подъехать. Разве что напомнить, что ты англичанка и что Адольф тоже не сможет об этом забыть?
— Если я стану напоминать ему об этом каждое утро!
Обе засмеялись. В этот момент вошел Лей (разговор происходил в их с Гретой спальне).
Он только что был у фюрера, чтобы поблагодарить его за очень важную сейчас для себя любезность — остаться Маргарите с детьми в Бергхофе, этом горном «Эдеме» посреди раздражающей ее Германии.
— Вам тоже необходимо побыть здесь, со своею семьей. Плюньте на все и не оставляйте их. Дорогой мой, за такую жену я бы все отдал!.. — убеждал его Гитлер. — И за детьми отправляйтесь сами — она это оценит…
Слушая его, Роберт невольно улыбнулся, представив себе физиономию Геринга, с которым ему предстоит сейчас попрощаться. Гитлер тоже хмыкнул:
— Ничего, ничего! У вас толковый заместитель. Наделите его полномочиями, какими сочтете нужным, и… и не думайте ни о чем.
Лей зашел сказать Маргарите, что вылетает с Бауром в Париж за детьми и вернется, скорее всего, послезавтра.
Увидав двух подруг, держащих друг друга за руки и почти соприкасающихся головами, он проглотил саркастическую реплику и попросил Маргариту только быстренько составить ему список того, что следует забрать с собой из ее парижской квартиры. Юнити хотела оставить их вдвоем, но Лей сказал, что улетает прямо сейчас и они смогут продолжить свой «военный совет». (Не сдержался-таки!)
— Отчего ты такой раздраженный? — пожала плечами Юнити. — Сегодня увидишь детей, здесь тебя остается ждать жена, и все складывается прекрасно. Что с тобой?
Лей курил, отвернувшись к окну, дожидаясь, пока Маргарита напишет записку. Юнити подошла к нему и заглянула в лицо.
— Еще что-то хочешь спросить? — буркнул он.
— Ты не знаешь… эта… сейчас в Бергхофе?
— Что за «эта»?
— Юнити спрашивает о Еве, Роберт, — не глядя, пояснила Маргарита.
— Не знаю… Да, здесь! Еще что-нибудь?
— Нет, благодарю.
Он поцеловал Маргариту и вышел, повторив, что вернется послезавтра.
Только сидя в кабине рядом с Гансом Бауром и глядя на плывущие навстречу массивы слегка посеребренного холодным солнцем воздуха, Роберт признался себе, как неожиданно болезненно вошли в его мозг пренебрежительно брошенные слова Маргариты. Какая-то старая муть поднялась в нем и подступила к горлу. Захотелось просто лечь и не двигаться до тех пор, пока все это не отстоится и вновь не уляжется на дно. О, женщины! Ни один Геринг не способен так выбить его из колеи, как его тонкая, чуткая, любящая Гретхен!
И как с этим бороться? Коньяком? Трибуной, с которой он и так, по выражению одного из друзей, «слезает только по нужде», или, может быть, «экстазом риска», который он уже опробовал?..
«Ладно, уймись, — приказал себе Роберт. — Скоро песок посыплется, а туда же… Трюкач!»
Но ирония тоже не помогала. Пара дней в Париже, с детьми, — глоток воздуха, и назад, под строгие очи Гретхен… бороться… за что, она сказала… за «двадцать лет мира для Германии»! Господи, все Гессы — сущие дети! Как будто Адольфу да и им всем — сорока-пятидесятилетним — нужны эти двадцать лет с их рутиной, ложью до оскомины, подковерной возней!
«Детей вот только жаль», — вдруг подумал он. И еще тех женщин-работниц, что так доверчиво улыбались ему на борту «Густлоффа», впервые в жизни отправляясь порадоваться и отдохнуть.
В Париже у них с Гретой был огромный особняк — бывший дворец какого-то наполеоновского маршала. Лей купил его четыре года назад, но даже отделкой не пришлось заниматься, поскольку Маргарита наотрез отказалась (как она выразилась) «воспитывать в нем детей». Тогда он снял квартиру на улице Сент-Оноре. Грета заперла семь комнат из десяти и устроилась в трех, с маленькой ванной, крохотным балкончиком и приходящей прислугой: суровой андалузкой, одной из тех редких женских особей, на которых обаяние Роберта не распространялось.
Он не любил этой квартиры, не любил чрезмерной, как ему казалось, подчеркнутой простоты обстановки, его раздражал взгляд горничной, от которого здесь, попросту говоря, некуда было деться.
— К чему все это? Что и кому ты надеешься доказать… — спрашивал он Маргариту, — ты, дочь богатых родителей?! Что это, как не прогрессирующий с годами, болезненный аскетизм?
— Ты решил указать мне, как воспитывать детей? — однажды спросила она (дети, по закону, были записаны на его имя).
Больше он к этой теме не возвращался.
Еще неприятней было то, что, уезжая, Грета оставила детей своей подруге — весьма своеобразной тридцатилетней девице, с которой Роберт предпочел бы встречаться как можно реже. Он всякий раз сам поражался собственной выдержке, поневоле наблюдая, как эта суфражистка дает его детям уроки игры на фортепьяно, состоящие сплошь из экспромтов и словоблудия.
Он и теперь застал всех троих за роялем, который был им не очень-то и нужен: Анхен играла какой-то сумбур; Генрих, зажмурившись, дирижировал, а мадмуазель все это поощряла строчками из Рембо, на взгляд Роберта произвольно надерганными. Минуты две он стоял в дверях — они его просто не замечали. Но потом, конечно, поцелуи, слезы… перевозбудились.
Передав записку от Маргариты мадмуазель Андре, Лей сказал, что будет с детьми в немецком посольстве, любезно предложив ей завтра их там навестить. Больше они ни о чем не говорили: Маргарита, конечно, вставила в записку пару строчек для Андре, зная, что он едва ли удосужится что-либо той объяснить.
В машине двойняшки тут же принялись бороться за место на коленях у отца, поскольку вдвоем уже там не помещались. Победила, как всегда, Анна, потому что была во много раз сильней брата.
