— Как ты его назвал? — улыбнулась Эльза.
— Кого? А! Да, Буц он и есть Буц! Знаешь… — Он присел у ее постели. — Помню, мы с Гретой целый месяц для своих двойняшек имена сочиняли. Изольда, Аврора, Юдифь…
— Не было Юдифи, неправда! — засмеялась Маргарита.
— Зато Тристан был, и Зигфрид, и еще какой-то… не то Амфилохий, не то Сакердон.
— Ну, неправда же! — хохотала Маргарита. Рудольф тоже улыбался.
— Одним словом, мы до завтра отсюда исчезнем, — сказал Лей. — Переночуем в Платтерхофе. Там сейчас фон Нейрат перед отставкой лечится. Но мы его беспокоить не станем.
— Имей в виду, Борман и здесь, и повсюду персонал набирал сам, так что… — начал Рудольф.
— В-вот у нас всех где уже твой Борман сидит! — Лей хлопнул себя сзади по шее с такой силой, будто хотел себе голову снести. — Извини, Эльза.
Он встал и молча увел Маргариту.
Через четверть часа, когда они уже собирались сесть в машину, туда, опередив их, заскочила Берта.
— Это как же понимать? — спросил Лей.
Собака отвечала тихим взлаиванием.
— Ясно, — кивнул Роберт. — Но ты уверена, что хочешь с нами?
Берта, фыркнув, мотнула головой и привычно улеглась на заднем сиденье.
— Куда мы поедем? — спросила Маргарита, увидев, что он выруливает на шоссе.
— Спустимся к Оберзальцбергу и объедем гору с другой стороны. Надеюсь, еще остались места, где эта крыса не успела все перерыть!
— Мне кажется, Рудольф тоже стал недолюбливать Бормана, — заметила Маргарита.
— Поздно. Сначала спихнул на него всю рутину, а когда спохватился, то оказалось, что инфекция уже так въелась в организм партии, что поражения необратимы.
— Не чересчур ли ты…
— За все годы твой брат только раз указал псу его место, — продолжал Лей с растущим раздражением. — Когда тот от имени Гесса пожаловался на меня фюреру. Можешь себе такое вообразить?!
— Я знаю ту историю, — сказала Маргарита. — Но Рудольф мне после объяснил, что, открой он Адольфу правду, Бормана убрали бы со всех постов. А повод был ничтожный — какие-то бланки.
— Эти «какие-то бланки» едва не выросли во внутрипартийное расследование против меня! Только тогда твой деликатный брат во всем признался судье Буху, и дело закрыли.
— Ты все еще сердишься?
— Рем тоже во многом на его совести.
— На чьей? — кратко уточнила Маргарита.
Она ощутила на себе его пристальный взгляд, но продолжала глядеть прямо, в лобовое стекло. Лей, казалось, тоже сосредоточился на дороге.
Новое шоссе на Оберау, проложенное несколько лет назад, было удобней, но старое, идущее через Оберзальцберг — деревеньку, быстро разрастающуюся в городок, выглядело несравнимо живописней, поскольку окрестности сохраняли пока природную девственность.
Так, в молчании, они проехали еще километров пять. Наконец она, не выдержав, придвинулась поближе и дотронулась до его плеча:
— Давай поговорим.
Он еще метров триста вел машину по дороге, потом свернул к сосновой роще.
Маргарита выпустила из машины Берту; Лей, бросив куртку на рыжую хвою, растянулся рядом.
Посмотрев на него, Маргарита подумала, что едва ли стоит затевать сейчас серьезный разговор. Такого уединения, как под этими еще хранящими тепло соснами, уходящими в Сумеречное пространство, может больше не подарить им судьба. Она села, наклонившись, хотела поцеловать его, но прикусила губы. Он едва заметно усмехнулся:
— Не бойся. Я сейчас не позволю себе неэстетичных сцен.
Она покачала головой:
— Но я же приехала.
— Не ко мне. И не будем мучить друг друга. Просто скажи то, что ты хотела сказать.
— Я… приехала, Роберт. Я вернулась.
Лей медленно сел, и она невольно отвела глаза от его тяжелого, давящего взгляда:
— Если бы на твоем месте была другая…
— Если бы… на моем месте была другая, я сошла бы с ума.
Он снова лег и стал смотреть на чуть колышущиеся верхушки сосен.
— Да, я ехала, не надеясь остаться, — сказала Маргарита. — Но я теперь хочу остаться с тобой. Не для вопросов или упреков, как прежде. Я хочу… тебе помочь.
— Очень мило, — пробормотал Лей.
— Во всяком случае, не стану мешать. Я кое-что узнала здесь. Мне кажется, я поняла, что ты делаешь сейчас, и мне нравится…
— Сейчас я валяюсь на земле, как полураздавленный таракан, и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не изнасиловать свою бессердечную жену.
— Я сама сейчас тебя изнасилую! — встряхивая его за плечи, закричала Маргарита так, что Берта тут же примчалась к ним и, понаблюдав минуту, деликатно улеглась в стороне. А вскоре и вовсе отвернулась.
Ночь они провели в маленькой гостинице в Оберзальцберге, одной из тех, что с тридцать третьего года повырастали тут как грибы, с трудом вмещая всех желающих хотя бы издали взглянуть на знаменитую обитель своего кумира. Гостиница и теперь оказалась полна: постояльцы были разные, но всех объединяло какое-то общее возбуждение. Несмотря на поздний час, никто спать не собирался: сидели в столовом зале, пили пиво, высказывались, из тесных кружков часто вырывался довольный женский смех.
Роберт и Маргарита сильно проголодались, а поскольку в таких местах в номера не подают, им пришлось спуститься вниз и отыскать себе свободный столик. Хозяйка принесла им пива, сосисок и отличной ветчины, которой особенно гордилась. Лей, попробовав, тихо сказал ей что-то, отчего крепкая жилистая баварка вся порозовела и вскоре воротилась к ним с узкой, темного стекла бутылкой, усыпанной бисеринками пота. Хозяйка обтерла паутину, откупорила вино и улыбнулась Лею улыбкой засмущавшейся девушки.
Маргарита за шесть лет привыкла к таким сценам, а когда-то они ее просто бесили.
Роберт налил ей полный стакан. Вино было превосходным, и она пила, наслаждаясь каждым глотком и сквозь ресницы глядя в его глаза, снившиеся ей каждую ночь в пустом без него Париже.
— Так я утром пошлю самолет за детьми? — вдруг спросил Лей.
Она кивнула.
— Что же ты узнала здесь такого, что тебе понравилось? — прищурился он.
— Двадцать лет мира для Германии. За это стоит побороться.
— Ах, вот что! — Роберт откинулся назад и почти минуту глядел на нее в каком-то веселом изумлении; потом рассмеялся.
— Как вы с Рудольфом похожи! Я это недооценил.
Улыбка у него пропала. Уставившись в одну точку, он тяжело задумался.
Ей не хотелось продолжать разговор, не хотелось продлевать эту его задумчивость. Она столько пережила за минувшие два дня, так измучалась за проклятые четыре месяца и так была счастлива теперь!
Она заметила, что он сидит с закрытыми глазами. Эти перепады настроений — от экстаза до апатии, истерические всплески эмоций, сменявшиеся провалами в пустоту, казавшиеся ей следствием запредельной усталости, всегда производили на нее тяжелое впечатление. Она не могла к ним привыкнуть и пробовала бороться. Пробовала — да, но… боролась ли по-настоящему?!
…В тридцать третьем у него не было ни минуты передышки, но тогда ей казалось, что это временно, просто период такой. В тридцать четвертом… После гибели Штрассера и Рема она совершила свой первый побег и вернулась лишь в тридцать пятом, чтобы снова отважиться на попытку. Но, видимо, не то она делала и не так! Пробовала убеждать, упрашивать, устраивала сцены… А нужно было просто отключить все телефоны, выгнать к чертям бесконечных посетителей, запереть все двери в их доме и заставить его для начала остановиться, опомниться, вернуться в самого себя!..
— Роберт, ты сейчас уснешь. — Маргарита погладила его руку, и он как будто очнулся. — Пойдем к себе.
— Мне нельзя спать, ты знаешь, — поморщился он. — Расскажи про детей.
— Ты их завтра увидишь. Лучше расскажи сам. В Париже только и говорят, что о визите Виндзоров. Это правда, что они так влюблены друг в друга?
— Пожалуй.
— А герцогиня тебе понравилась?
— Не знаю. Но я этой даме определенно не понравился.
— Я читала, что ты чуть не сбил кого-то, когда возил их на автомобиле по Мюнхену, и вообще повсюду ездил с ними на бешеной скорости. Писали, что ты был сильно пьян.
— Не был я пьян. И никого не сбивал. Я всегда так вожу машину.
— Тебе неприятно об этом вспоминать?
Он снова поморщился:
— Да нет, извини. Я просто не знаю, что рассказывать. Эльза от Виндзоров в восторге. Ты непременно расспроси ее. В общем, все прошло очень мило. Фюрер придумал послать Эдуарду приглашение от имени Трудового Фронта… в моем лице, вот и пришлось повсюду с ними таскаться. Хотя на месте его бывшего величества я бы от подобного приглашения отказался. Теперь Геббельс устроил пропагандистскую трескотню, а в Европе сплетни плодятся.
Маргарита слушала с видимым разочарованием. Лей покачал головой:
