Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

А пока шло лето... В Ставрополье, на станции Нагутская, где согласно официальной биографии родился Андропов, оно было таким, каким его описывает хорошо знавший те края Чехов: „За холмом глухо прогремел гром; подуло свежестью. Хорошо, если бы брызнул дождь!

Еще бы, кажется, небольшое усилие, одна потуга, и степь взяла бы верх. Но невидимая гнетущая сила мало-помалу сковала ветер и воздух, уложила пыль, и опять, как будто ничего не было, наступила тишина. Облако спряталось, загорелые холмы нахмурились, воздух покорно застыл, и одни только встревоженные чибисы где-то плакали и жаловались на судьбу...”

И хотя удары грома пугают, а молния наводит страх — все ждали грозы. Тишина была обманчивой. О том, что гроза уже за ближними холмами, раздавалось немало предупреждений. Одно наиболее поразительное следует вспомнить. Бывший министром внутренних дел в кабинете Витте Петр Дурново писал: „Всеобщая война в Европе чревата для нас огромными трудностями... Военные неудачи неизбежны... Этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение... Все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него... В стране начнутся революционные выступления. Армия, лишившись надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно-общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы служить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные авторитета в глазах населения оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению”.

Записка была подана совсем недавно отметившему 300-летие дома Романовых Николаю II. Ее нашли на его столе после того, как пророчество Дурново сбылось. Никаких следов того, что последний российский император ознакомился с ней, не оказалось.

...Гром гремел за холмом. Дождя еще не было, но все ждали грозы.

В Нагутскую доходило лишь эхо далеких раскатов. Их совсем не слышно в сибирском селе Большая Тесь, что расположено неподалеку от тех мест, где отбывал ссылку Ленин, куда скоро сошлют Сталина и где родился Черненко. Спустя много лет, когда и он, и Андропов будут еще пребывать в полной безвестности, оба услышат популярную песню, передающую атмосферу предреволюционных лет:

Тучи над городом встали,

В воздухе пахло грозой...

Но в то время Петербург пел другие песни. На фешенебельной вилле „Роде” танцевали только еще входившее в моду танго. Потом его будет танцевать на будапештских приемах и Андропов, к тому времени уже заметно приблизившийся к власти. В Петербурге, как о том свидетельствует в своих мемуарах великий князь Александр Михайлович, все внешне было, как всегда, прекрасно. „Золотой шпиль Адмиралтейства был виден издали на многие версты. Величественные окна великокняжеских дворцов горели пурпуром в огне заката. Удары конских копыт будили на широких улицах чуткое ухо. На набережной желтые и синие кирасиры, на прогулке после завтрака, обменивались взглядами со стройными женщинами под вуалями. Роскошные выезды, с лакеями в декоративных ливреях, стояли перед ювелирными магазинами... А по вечерам девы-лебеди кружились на сцене императорского балета под аккомпанемент лучшего оркестра в мире”.

Те, кто открывал в те дни газеты, вряд ли уловил бы в них что-либо предвещавшее грозу. Это теперь, после того, как гроза прогремела, мы склонны придавать тем или иным сообщениям вещий пророческий смысл. Но современник, раскрыв „Русское слово”, или „Речь”, или „Русские ведомости”, интересовался прежде всего тем, что происходит в стране. Если заглянуть в номера, к примеру, за 13, 14 и 15 июня, в них мало что можно найти необычного. Правда, из мест, где родился Андропов, сообщают о предполагаемой забастовке рабочих. Но это местная забастовка, к которым привыкли и которые становились частью жизни современного государства, в какое ускоряющимися темпами превращалась Россия.

О том, что предполагается эта забастовка, можно было прочитать не только в поддерживающих правительство газетах, но и в оппозиционных, в частности, в „Правде”, свободно выходившей в Санкт-Петербурге, и редактором которой в то время был доживший до правления Андропова В. М. Молотов.

Газеты также писали о раскрытии „подпольной сети”, на сей раз не революционеров, а проституток, уже успевших освоить новое средство связи — телефон. В этом тоже не было бы ничего особенного, если бы не настойчивое стремление державшей в руках „сеть” мадам предложить свои услуги офицерам московского и петербургского гарнизонов. Это и навлекло подозрение полиции.

Тем, кто видит во всем скрытый мистический смысл, было бы интересно прочитать, что всего за несколько дней до рождения Андропова сильнейшая буря пронеслась над Северным Кавказом. Она была такой силы, что прекратилось движение поездов, и отцу Андропова это, вероятно, доставило массу хлопот.

Газеты писали также о том, что акции растут, особенно железнодорожные и металлургической промышленности.

Россия обгоняет Францию по производству стали и выходит на четвертое место в мире. А по добыче нефти она занимает второе место, уступая только Соединенным Штатам. Хотя эти достижения и внушительны, но они гораздо менее неожиданны, чем другие, о которых в своем недавнем исследовании сообщает немецкий ученый К. Тельхейм: „К 1913 году Россия заняла четвертое место в мире среди производителей индустриального оборудования и шестое место по производству электромоторов”. Все это свидетельствовало о бурном развитии Российской империи.

Редакторы выступали с критикой правительства. В общем, у того, кто читает газеты лета 1914 года, сейчас создается убеждение, что не только экономическая, но и политическая жизнь России все более и более приобретала черты свободного государства.

Черты эти она потеряла при Ленине, так и не обрела при его наследниках.

Бурное развитие не обошло и степные края, которые, как о том пишет в своем романе „Август 1914” тоже вышедший из этих мест А. Солженицын, превращались в настоящую житницу не только России, но и Европы.

„Штиль в России кончился!” — восклицает солженицынский герой.

А что же в Сибири?

„...Все, что в России есть объемного, богатого, надежда всего нашего будущего — это северо-восток. Это — от Печоры до Камчатки, весь север Сибири... Сколько там можно из недр выгрести, сколько можно посадить, вырастить, построить, сколько людей расселить. Настоящее завоевание Сибири... — еще впереди!” — мечтает в „Августе 1914” инженер Ободовский.

До осуществления его мечты еще далеко. Сибирь по-прежнему больше известна своими мехами, золотом и как место ссылки. Так привыкли считать в Европе и при этом не замечают, что все больше и больше становится на столе выпеченного из сибирской муки хлеба, на который кладут сибирское масло. Количество сибирских сельскохозяйственных продуктов, идущих за границу, растет. Полмиллиона тонн сибирского зерна и почти два миллиона пудов сибирского масла продается ежегодно на мировом рынке. В 1913 году они внесли свою лепту в те 1420,8 миллиона рублей, которые Россия получила от продажи товаров за границей. Это результат труда сибирских крестьян. Число их, начиная с 1889 года, когда правительство пришло к заключению, что переселение следует поощрять, — быстро растет. Завершение строительства Транссибирской магистрали делает переселение более легким.

Сибирская колонизация была продолжением длящегося уже много столетий исхода российского крестьянства на свободные земли. Он особенно усиливается со второй половины XVII века. Разоренное польскими и шведскими войнами Московское царство искало путей к пополнению оскудевшей казны и как много раз в будущем так и тогда самым простым источником приобретения необходимых средств рассматривался крестьянский труд. Царь Алексей Михайлович повелевает боярам Одоевскому, Прозоровскому и Волконскому составить новое Уложение. В 1649 году его одобряет Земский собор и происходит окончательное прикрепление крестьян к одному владельцу и переход от него к другому запрещается. Ослушавшихся приказывалось „казнить безо всякой пощады, чтобы на то смотря, иным не повадно было так делать”!

Однако и такое суровое наказание не останавливает людей предприимчивых, ищущих воли. Они бегут. Главным образом, на юг, где много свободной плодородной земли и где уже с XVI столетия на берегах Дона и Кубани живут казаки. Их воинское мастерство нужно государству для охраны его границы на краю степи, откуда не раз накатывались на Русь иноземные полчища. Но вольнолюбивая казацкая вольница, не всегда признававшая государеву власть, представляла для нее и опасность, о чем напомнило потрясшее Московскую державу крестьянское восстание, возглавленное донским казаком Степаном Разином.