А Германик, пока был жив, мешал цезарю Тиберию жить. Лицо полководца слишком походило на скульптурные портреты былых трибунов республиканского Рима — гордое и волевое. Лицо человека, презирающего порок. И в этом лице Тиберий вечно читал упрёк и пренебрежение. И хотя Германик молчал, уважая в императоре высочайшую власть, но на запутанных улочках Рима давно раздавались голоса в пользу Германика и против Тиберия.
Вспомнив об этом, Тиберий захлебнулся смехом. Оскорблённое самолюбие снова напомнило о себе, и цезарь, не покидая тепло покрывала, злобно грозил кулаками в темноту и посылал проклятия Германику. А затем с облегчением вспоминал, что Германик — мёртв, и снова торжествующе смеялся.
За стенами Палатинского дворца завывал ветер. Неожиданно у Тиберия волосы поднялись дыбом: в монотонном вое ветра отчётливо слышалось: «Германик! Германик!» Поначалу Тиберий суеверно подумал, что это — глас богов, но затем понял: народ Рима, услышав известие о смерти полководца, оплакивал его. Женщины надрывно голосили, заламывая руки. Мужчины, злобно сверкая глазами, швыряли камни в дома тех патрициев, которых подозревали в нелюбви к Германику. Толпы народа стекались к Палатину, окружали дворец императора, посылали проклятия тёмным незрячим окнам. Но подойти поближе не смели. Преторианская гвардия берегла покой императора.
Тиберий забился под парчовое покрывало, накрылся с головой, чтобы не слышать народных воплей. «Почему плебс любит Германика? Почему ненавидит меня? Разве я не старался быть разумным и справедливым правителем? Видят боги, я заботился о порядке на улицах города, я приумножил казну империи, наказывал нерадивых откупщиков… Сколько трудов во благо Рима, но они остались незамеченными! А Германик одержал несколько громких военных побед и немедленно получил славу и признание народа! Рим любит победителей. Тридцать лет назад я тоже был молод и успешно воевал в Германии и Паннонии. Город рукоплескал мне, когда я проезжал по Священной дороге на триумфальной колеснице. Красивые девушки усыпали мой путь розовыми лепестками. А потом у римлян появился новый герой-триумфатор и они, неблагодарные, отвернулись от меня. Ну почему, почему?!.» — отчаянно стонал Тиберий, сжимая пальцами ноющие виски.
Так прошла эта ночь — на грани сна и безумия. Но иногда глаза императора устало закрывались, и тогда ему грезилась призрачная галера с чёрным прямоугольным парусом. Галера неумолимо надвигалась на Тиберия. Чёрные весла неслышно плескались в чёрной воде, в которой смутно отражались бледные звезды. А на палубе угрожающе застыла чёрная фигура скорби с лицом Агриппины.
Проснувшись, Тиберий не удивился полувещему сну. Он знал о грядущем возвращении вдовы Германика. Цезарь немного опасался непредсказуемого поведения женщины, и в то же время томительно желал её увидеть. Величественная красота Агриппины давно уже будоражила ночи Тиберия.
* * *
В былые времена сенаторы спешили в курию на рассвете. Но, к прискорбию, забываются обычаи славных предков. Солнце клонилось к полудню, когда заспанные и уставшие от затянувшихся ночных оргий сенаторы, наконец, собрались. Зябко кутаясь в бело-красные тоги, почти три сотни знатнейших и достойнейших римских патрициев слонялись по огромному залу Сенатской курии, отыскивая своё место на полукруглых каменных скамьях.
С трудом продирая опухшие глаза, Луций Элий Сеян обратился к сенатору Марку Лицинию:
— Смерть Германика — большое несчастье для Рима!
— О да! — участливо закивал головой сенатор. И из осторожности ничего более не добавил.
— Как ты думаешь, благородный Лициний, каково будущее, ждущее Рим? — настаивал Сеян.
— Весьма туманное… — неопределённо пожав плечами, осмотрительно ответил Марк Лициний. Он огляделся по сторонам и, стараясь предупредить назойливые вопросы Сеяна, намеренно рассеянным тоном спросил: — А где же император?
— Негоже цезарю заставлять сенаторов маяться в ожидании, — сверкнув глазами, подхватил Сеян. — Неужто он возомнил себя царём-тираном, которые некогда правили Римом? Тиберий — первый гражданин Рима, но не его господин! Демократические принципы ещё не позабыты!..
Марк Лициний испуганно отодвинулся подальше от Сеяна, преувеличенно показывая, что не принимает участия в безумной болтовне сенатора. «Демократия демократией, а армией и преторианцами командует Тиберий!» — разумно подумал патриций.
— Сеян пьян. От него сильно несёт прокисшим вином, — доверительно пояснил он сенатору Тогонию Галлу, сидевшему с другой стороны.
К облегчению скучающих сенаторов два преторианца пронзительно задули в медные трубы. Медленно покачиваясь, в курию Сената вплыло огромное прямоугольное знамя, украшенное сверху бронзовым орлом. Присутствующие разом смолкли и поспешно вскочили со скамей, протягивая в приветствии руки к символу могущества Рима.
Тиберий выбрался на кафедру. Пронзительным взглядом осмотрел притихших сенаторов. Грузно опустился на складной стул. Прыщавое лицо императора было обильно покрыто белилами, и потому казалось мертвенно бледным, скорбным. Он немного помолчал, собираясь с мыслями. Только влажные тонкие губы Тиберия неслышно шевелились, словно у ученика, который накануне трудного экзамена повторяет про себя пройденное.
— Мой возлюбленный сын, Германик, скончался в Антиохии, — наконец заговорил Тиберий. Его скрипучий хриплый голос неприятно резанул слух сенаторов.
Император сделал паузу, которая тут же наполнилась шёпотом соболезнования, сочувственными вздохами и вопросами, на которые не отвечалось вслух. «Что ждёт нас?» — таков был смысл вопросов. Неопределённость немного пугала сенаторов и, одновременно, приятно будоражила их. «Возможно, перемены вознесут меня к вершинам власти…» — сладко содрогаясь от тайной надежды, думали многие.
Тиберий властно поднял вверх правую руку, и беспокойный шёпот постепенно стих.
— Можно часами говорить о беспредельной скорби, охватившей нас! — прослезившись, продолжал император. — Но жизнь продолжается, и долг требует, чтобы мы позаботились о благе и процветании империи. Дабы сохранить порядок в Риме и предупредить раздоры, вызываемые неопределённостью, необходимо назначить наследника на императорский венец!..
Сенаторы озабоченно переглянулись. Сеян, мрачно сидевший во втором ряду, резко вскочил с места и воскликнул:
— Зачем долго раздумывать?! Старший сын Германика, Нерон Цезарь, должен занять место отца! Таковы законы и обычаи Рима.
Сенаторы одобряюще загалдели. Им было все равно: пусть наследником станет юный Нерон или брат его, Друз, лишь бы поскорее покончить с формальностями и вернуться домой к уютным ложам и обильным столам. Но Тиберий резко вздёрнул вверх руку, призывая кворум к тишине.
— Октавиан Август велел мне усыновить Германика, — заявил император, кисло улыбнувшись и делая ударение на слове «велел». Казалось, Тиберий намеренно пытался отстраниться от решения Августа. — Боги отняли у меня единственного сына мужского пола, поэтому я назначил наследником Германика. Но он умер… — Тиберий придал голосу слезивую дрожь, затем смолк, обводя зал насторожённым косым взглядом. — И неужели дети Германика более достойны наследовать, чем мой кровный внук?
Сенаторы ошеломлённо переглянулись. Стало ясно, к чему вёл каверзный вопрос императора. Он желал оставить власть внуку, которого звали как и деда — Тиберий. Бледный, вечно запуганный мальчик, незаметно живший в тёмных залах необъятного Палатинского дворца. Неудивительно, что сенаторы о нем позабыли. А может, и впрямь у маленького Тиберия Гемелла больше прав на императорский венец, чем у сыновей Германика? Но ведь дети Агриппины и Германика по крови ближе покойному Августу, чем внук Тиберия!
На вопрос, неожиданно зависший в душном воздухе Сената, ответил Элий Сеян. Он грузно поднялся со скамьи, нервно закинул на плечо край тоги. Тонкие сухие губы Сеяна были решительно сжаты. Казалось, сенатор сознавал, что от его речи зависит грядущее.
— Согласно римскому кодексу, не делается различия между приёмными и родными детьми. Приёмные внуки цезаря, Нерон, Друз и Гай Калигула имеют столько же прав, сколько и родной внук, — Сеян немного помолчал, а затем молниеносно вскинул на Тиберия светло-серые глаза и, значительно улыбнувшись, продолжил: — Наследником должен стать старший!
Маленькому Тиберию Гемеллу ещё не исполнилось двух лет. Все три сына Германика были старше его.
Круглый зал наполнился неловким молчанием. Сенаторы напряжённо хмурили лбы, нервно переминались с ноги на ногу. А потом вдруг заговорили — все одновременно, перебивая друг друга. И каждый сенатор имел свою точку зрения — в зависимости от того, чем он руководствовался: правовым кодексом или желанием цезаря.
«Даже после смерти Германик продолжает мешать мне! — думал Тиберий, подозрительно оглядывая сенаторов. — И плебеи, и патриции хотят видеть наследником его сыновей, а не моего внука. Но мальчишки Германика ещё не достигли совершеннолетия. Прежде, чем они впервые сбреют бороды и получат право быть избранными на почётные должности, все может случиться!…»
