Ознакомительная версия.
У самых княжих ворот, размахивая колом, прошел ражий детина, по всему видать было, что кузнец, и зычно кричал в толпу:
– Нашим трудом мошну набивали, добро наживали! Теперь животы свои спасают, а нас головой татарам выдают! Гони их, христиане, по дворам, лошадей да подводы от их отымай!..
– Айда, ребята, к воротам градным! – выкликали разные голоса из гущи толпы. – У ворот стражу свою, посадскую поставим!.. Айда ворота запирать.
Васюк нахмурил брови и, поправив кончар[17] за поясом, сказал стоявшему рядом воину:
– Отведи-ка княжича в хоромы да обскажи все Костянтин Иванычу про смуту и подзой в народе… Да скажи, прибежали сироты с Клязьмы-реки. В трех местах, бают, перешли ту реку поганые. Одни идут к Володимеру, а иные и на Муром. Неровен час на Москву придут.
Весь этот день княжич Иван ходил в тревоге по своим хоромам, откуда слуги торопливо выносили всякое добро в сундуках, грузили на дворе в телеги с сеном, покрывая сверху дерюгами и увязывая веревками. Все говорили вполголоса, словно боясь, что услышит кто-то, делали всё, будто хоронясь от чужого глаза.
Ульянушка, отведя княжича в сторонку, шепотком на самое ухо рассказала:
– Мы, Иванушка, завтречка до рассвета пойдем с подводами, а куда, не знаю. Бабка о том токмо Костянтин Иванычу приказала. Татары, бают, совсем уж близко, а под Москвой Шемяка кружит коршуном.
– Где ж мы пройдем? – глухим голосом спросил Иван, и губы у него задрожали. Шемяки боялся он еще больше, чем Улу-Махмета.
– Худая та мышь, что один лаз знает! – затараторила Ульянушка, увидав, что напугала княжича. – Старая государыня найдет дорогу.
Всхлипывая и зажимая рот платком, вбежала Дуняха. Уткнувшись в угол за изразцовой печкой, она что-то жалобно причитала сквозь слезы.
– Ты что, дура, нюни распустила?! – крикнула на нее Ульянушка. – Работы тобе нет?
– Ульяна Федотовна, матушка! – заголосила Дуняха. – Истопнику-то нашему, Ростопче, приказала государыня Софья Витовтовна на княжом дворе остаться хоромы стеречь да ее двор блюсти на Ваганькове…
– Уймись! Утри глаза-то – княгиня Марья Ярославна тобя кликала!
Дуняха сразу смолкла и уныло побрела в покои великой княгини.
– Пошто она плачет? Юродивый напугал? – спросил Иван.
– Дура, вот и плачет, – сердито ответила Ульянушка, – просватали ее за Ростопчу, свадьбу играть уж думали, а тут вот те и на: кому «Христос воскресе», а нам – «Не рыдай мене, мати…» Идем, Иванушка, – бабунька нас кличет. Юрьюшка уж там ужинает, – солнышко низко стало, а вставать нам до свету.
За столом сидела Софья Витовтовна одна с внуками. Марья Ярославна с Константином Иванычем в хлопотах были, им не до ужина. Иван ел молча, взглядывая изредка на хмурое, суровое лицо бабки. О многом хотел он спросить ее, но не решался. Наконец она заметила это и сама спросила:
– Ты что, Иванушка?
– Видал яз, баба, юродивый, в цепях весь, за Дуняхой бежал, палкой грозил, а что кричал, не знаю.
Бабка усмехнулась.
– Боле не токмо кричать, а и встать седьмицу после батогов не сможет, – сказала она жестко. – Не юрод он, Иванушка, а вор-изменник, шемякин слуга, из чернецов чудовских подослан. Учись на людях, Иванушка, и век помни: Богу молись, а чернецам не верь. На всякое они воровство ради кормленья, ради стяжанья пойдут.
– А за что посадские бояр да купцов били?
– А сие, любимик мой, особо запомни. Когда княжить зачнешь, сам поймешь. Токмо не забывай: рыба с головы гниет. Когда князь слаб – ослабленье и в народ идет, смуты рождает… Справная, в меру сытая лошадка вожжей слушается, изрядно воз везет, а закормишь – с жиру бесится, не докормишь – со злобы… Ну, голубики, спать вам пора – с ночи поедем.
Внуки пошли к руке Софьи Витовтовны, та перекрестила их и поцеловала на прощанье:
– Храни вас Господь!
Заря вечерняя потухала уж и багровыми полосами сквозь слюдяные окна тянулась через всю опочивальню княжичей к изразцовой лежанке. Темнело в покоях, но все багряней становились полосы от окон, подымаясь к самому потолку. Княжич Иван лежал с открытыми глазами, то ворочаясь, то слушая ровное дыханье спавшего рядом Юрия, шепот молитвы и шуршанье на лежанке, где примостилась Ульянушка.
Не спится Ивану. Не болит ничего, и страху нет, а только думы разные, и что-то недоброе, грозное чудится, тоской гнетет…
– Ты что, соколик, не спишь-то? – зевая и крестясь, сонно говорит Ульянушка. – Вставать-то ведь до свету.
Услышал Иван знакомый голос, и стало все обычным, а думы и тревоги, как мыши, разбежались и спрятались. Легко ему, и говорить не о чем. Так только, чтоб голос подать, спросил он мамку:
– А Костянтин Иваныч поедет с нами?
– Поедет, соколик, поедет. Со всем семейством поедет: с Матреной Лукинишной и детьми – с Данилкой и с Дарьюшкой. Твой Васюк тоже поедет, а ты спи, сыночек, спи, андел тобя твой охранит. Он, андел-то твой, на правом плече у тобя. Как глазки закроешь, он крылом тобя осенит, и сон сразу придет. Что яблочко на яблоньке, то и ты у нас всех. Спи, соколик, спи…
Слушает Иван, и покой на сердце ложится, путается все в голове. Слышит он уж только голос Ульянушки, словно ручей: лепечет он, а слов разобрать нельзя. Да и впрямь это ручей. Вот бежит ручеек по лугам среди цветов лазоревых, а на бережку он, княжич Иван, на пуховой мураве лежит, и сон его клонит. Только заснул он, долго ли, коротко ли спал, не знает, а видит: жар-птицы летят, а из ручья зверь страшный вылез, в чугунную доску бьет, как сторож, на него прямо наступает, хватает его лапами…
Вскочил Иван в испуге – огнем в окна полыхает, а Ульянушка, трясясь вся, кричит и его за плечи дергает. Набат во всех церквах бьют, со всех улиц слышен крик и вопль человечий и рев испуганного скота. Бросился Иван, стуча зубами, к окну, а у Чудова, против княжих хором, полнеба в дыму и огне, искры и галки по ветру во все стороны несет, а пламя словно пляшет кругом, шарахаясь из стороны в сторону над тесовыми крышами.
Буря вдруг сорвалась – загудело кругом все, завыло. Словно молнии, огненными полосами заметались по черному небу пылающие головни и летят по всему Кремлю и за кремлевские стены. Занялись почти все посады Заградья.
Душно становится от дыма и гари, жаром издали пышет в лицо, и светло, как днем. Гул, шум и набат. Хруст и треск идет от горящих изб и хором, а человеческие вопли сливаются с шумом и грохотом бури. Дрожит всем телом Иван, а оторваться от окна не может. Видит, целые крыши срывает ветром с теремов и башен, подымает, как огненных змеев, и бросает в улицы и переулки, а там начинает пылать и бушевать новый пожар.
Вдруг запылало совсем близко, дым густой повалил тучей, и на скотном дворе дико заржали и завизжали лошади, громко заревели коровы. Васюк вбежал в опочивальню, схватил Ивана на руки, а Ульянушка Юрия и так понесли неодетыми. На дворе уж одели среди груженых подвод, согнанных ближе к саду и воротам, где не было никаких строений. Тут стояли обе княгини и Константин Иваныч, посылая то туда, то сюда ключников и подключников. Слуги, как муравьи, бегали по двору, таская добро из хором и подклетей, сгоняя в сад лошадей и рогатый скот. Светает уж, но зари от огня не видно, да и черный дым, клубясь от бури, заволакивает небо.
– Погребы земляные! – задыхаясь от дыма, налетавшего с ветром, кричит Константин Иваныч ключникам. – Погребы полните всем наилучшим! Крыши деревянные ломайте, а творила землей от огня сверху засыпьте.
– Заливай, заливай головню, – доносится по ветру из глубины двора, – сюды вот пала!
– Воды скорей! Давай ведро-то!..
Но ветер меняется, и крики сразу обрываются и глохнут. Рвет бурей одежду, ест дымом глаза, спирает дыхание и жаром жжет, как от раскаленных углей…
Софья Витовтовна поманила рукой к себе дворецкого.
– Сказывай слугам, – заговорила она поспешно, – княгиня великая, убоясь-де пожара, едет с детьми ко мне на Ваганьково. Если же, не дай бог, хоромы княжии загорятся, то пусть добро и скот туда, ко мне переводят…
– Государыня, – всполошился Константин Иваныч, – ехать ты приказываешь, а где проезд-то есть? Знаешь, что народ деет? А в пожар наипаче все сбились – ни пройти, ни проехать! Из конца в конец мечутся, а старых и малых кони и люди топчут.
– Вели, Иваныч, частокол разобрать у нашего двора, чтоб нам в Спасской-на-бору монастырь проехать. Аль забыл, что у чернецов ворота в стене есть?..
– Истинно, истинно говоришь, государыня, – не сдавался Константин Иваныч – а дальше как? Куда побежим? У Володимера, у Мурома татары, а может, и к Москве подходют…
– А мы, – хмуря брови, твердо приказала Софья Витовтовна, – мы в другую сторону лесами пройдем. Татары к нам с восходу, а мы от них на заход! – Старая княгиня нагнулась к уху дворецкого и прошептала: – К Дмитрову пойдем, а оттуда к Ростову побежим. Владыке и боярам нашим о том ведомо. Многи вчера уж из града вышли со стражей. Ждут нас за Ваганьковым.
Ознакомительная версия.
