за ними была послана погоня, но уже и пыль улеглась на шляхе от копыт скачущих резвым галопом коней. Братья поспешили укрыться за стенами неприступного Перемышля.
…Гертруда, задыхаясь от злости, терялась в догадках. Кто же, какой переветник мог предупредить её врагов? Подозрения её пали на боярина Лазаря, но того не дал в обиду Ярополк, назвав «верным человеком».
Яростно кусала княгиня-мать уста, стискивала в кулаки руки, ругалась, поминала чёрта, сыпала проклятия — всё было тщетно.
За шумом и суетой в лагере она не заметила, как молодой угорский королевич Коломан лукаво подмигнул своим единственным видевшим глазом чешской королеве Свентославе, и та ответила ему тем же, прикрывая ладонью рот, чтобы не рассмеяться.
ГЛАВА 6
— Ты же проведчик, Радко! Не впервой распутывать тебе паутины ков и кознодейств разноличных! — Ярополк торопливо вышагивал по горнице владимирских хором. — Сыщи, кто упредил гадов сих, Ростиславичей! Почто столь скоро улизнули они из моих рук?! Кто ворог мой?! Из бояр, из иноземцев?! Может, подслушал кто нас ночью в шатре, совещались когда, да передал?!
Широкоплечий, статный богатырь Фёдор Радко исподлобья взирал на размахивающего руками князя, с едва заметным неодобрением переводил взгляд на восседавшую на скамье княгиню Гертруду, крутил перстом вислый рыжеватый ус. Дождавшись, когда Ярополк замолчит, сказал веско:
— В обчем, попробую разузнать. Хотя и трудное вельми сие дело.
Облачённый в лёгкий полукафтан с бахромой по подолу, в расширенных у колен шароварах и высоких угорских кавалерийских сапогах, широколицый, с коротко остриженной бородой, светлоглазый волынянин, дружинник Радко внушительным видом своим всякий раз вселял в Ярополка уверенность. Побольше бы таких, как он, иметь в дружине! С такими и сам чёрт не страшен!
Едва только, поклонившись князю, Радко отправился выполнять поручение, как молчащая доселе Гертруда с сомнением хрипло спросила сына:
— Думаешь, сведает?
— А как же! Этот — сведает!
— Жаль, ускользнули от нас вороги! Топерича жди лиха! — вздохнула вдовая княгиня, глянув в слюдяное оконце.
За крепостной стеной вдали зеленел лес, полуденное солнце нещадно палило, в горнице было душно и жарко.
Оставив сына, Гертруда вышла на гульбище [50]. Свежий ветерок приятно дунул в лицо. Слабо улыбнулась княгиня-мать, заметив у столпа играющих внучат — Ярослава с Вячеславом. Будущая надежда Волынской земли! И тотчас тревожно забилось сердце. Володарь с Рюриком — вороги! Сих маленьких чад супротивники злые! От их козней предательских готова была Гертруда, как птица птенцов укрывает крылами, упрятать, оберечь своих внуков.
Пока же она играла с ними, брала на руки, сажала себе на колени, целовала обоих чад. Стало на душе легче, но тревога всё же не улеглась, не прошла. Где-то в глубине души сидела неприятная мысль — вороги не успокоятся. Рати грядут…
…Фёдор Радко первым делом заглянул в гридницу [51] и расспросил нёсших в ту ночь охрану княжеского шатра воинов, не заметили ли они чего подозрительного.
— Да вроде ничего не было. Тихо было, — задумчиво почесал кудлатую голову долговязый Воикин. — Хотя… Погоди-ка! Княгинину косулю мы на костре жарили, потом кабана заколотого. То уже после смены гридней было. Подсел к нам угорец один… Как же его…
— Жольт! — вспомнил молодой торчин Улан. — Ещё вином нас угощал… Вроде и выпил немного, а голова кружилась сильно, и в сон клонило, когда в дозоре стоял.
— Вот как! Угорец… Он тебе, Воикин, подозрительным не показался ли? Может, говорил что? — продолжал допытываться Радко.
— Да вроде нет. Пил с нами вместях. Говорил, что земли наши — соседние, что русских он любит, а вот немцев недолюбливает. Какой-то замок его в уграх разору они предали, — рассказывал, припоминая ночную толковню у костра, Воикин.
— А потом куда он делся?
— Да ушёл. Сказал, что королевичи и мать их ждут его к себе. Служба, мол, как и у нас.
— А ты б, Воикин, узнать сего угорца смог ли?
Долговязый дружинник пожал плечами.
— Я его признаю, — заявил уверенно Улан.
— Потом вот ещё что… Когда стража сменилась, совещались князь со княгиней Гертрудой и боярином Лазарем в шатре… Уже разошлись когда они, тогда Жольт и приходил. А опосля… сам Коломан к нашему костру приполз, — стал рассказывать проводивший ту ночь у другого костра отрок Дмитрий. — У нас у всех уже глаза слипались, спать охота была, а ему, вишь, мяса кабаньего отведать захотелось. Ну, угостили мы его печёнкой с луком. Сидел, нахваливал… А потом, невзначай будто, и вопросил: чего енто князь ваш Ярополк не спит в час столь поздний? Али дела какие важные проворит? Ничего мы ему не ответили, смолчали. Ну, он вроде как о том более и не баил. Всякую чепуху болтал… Псалмы чёл, на небо глядел одним оком, звёзды считал… Урод, он урод и есь! Потом мёд пил, говорил, невеста, мол, к ему едет, нурманка какая-то, откуда-то чуть не с Сицилии, с моря Средиземного. Вот и хочет он последними деньками свободной жизни насладиться, вина доброго попить да на небеса чистые глянуть. Да красой жёнок русских полюбоваться. Вздыхал, хвалил княгиню Ирину.
— Ну, а после… — Радко нахмурился. — Как ушёл он и когда?
Дмитрий с виноватым видом опустил голову.
— Не углядели мы, Фёдор… Сон нас сморил. Да ещё Коломан ентот… Пел сладко в уши всякое… Долго он у костра сидел…
— Эх, вы! Сторожа! — Радко презрительно сплюнул. — Упились медов — и ворогов козни проглядели! Эй ты! — окликнул он Улана. — В обчем, тако. Пойдём-ка в палаты, где угры остановились. Узришь Жольта сего, скажешь тотчас.
Вдвоём они поднялись на верхнее жило, пропетляли по винтовым лестницам и переходам, зашли в гридню, где размещалась свита королевичей.
— Побудь тут покуда. А я с Коломаном и матерью еговой пообщаюсь, — молвил Радко, снимая портупею с мечом и отдавая её одному из стражей. — Сопроводи! — велел он
