кровожадности, убивать пленных не стану. Я предлагаю кантону Брегген выкупить всех своих пленных. За каждого пленного солдата я прошу десять талеров, за сержанта двадцать, за офицера сто.
Он сделал знак Рене, и тот вынес и протянул Вехнеру бумаги:
— Списки взятых в плен и всё ещё живых, — сказал Рене.
Член консулата кантона Брегген и глава гильдии лесоторговцев взял бумаги и, даже не взглянув на них, сообщил с пафосом:
— Совет кантона Брегген рассмотрит ваше предложение на первом же заседании.
Волкова перекосило от такого высокомерия.
«Рассмотрит на первом же заседании? Ах, так?»
Но виду он не подал, а произнёс холодно и спокойно:
— Хотелось бы добавить, что с сего дня я больше не буду кормить ваших людей, так как хлеба и моим людям не хватает. Да хранит Господь тех, кто верует в него.
«Ну что, это ускорит рассмотрение моего предложения?»
Вехнер, видно, не ожидал такого поворота, взгляд его стал немного испуганный, и, видя это, кавалер продолжил:
— Тех, что помрут, да примет Господь их заблудшие души, я велю выкладывать на берег, чтобы с вашей стороны их было видно, пусть матери и жёны придут попрощаться.
Теперь и Вехнер, и оба офицера, что были с ним, стояли мрачные, под стать погоде. Ветер трепал бумаги в руке члена консулата, и тот долго не находил, что сказать. Пока, наконец, не произнёс:
— Я сделаю всё, чтобы ускорить решение по этому вопросу.
— Я очень на то рассчитываю; кстати, если завтра мне вернут всех моих людей, что схвачены на вашем берегу, то я буду кормить ваших людей целых три дня, — добавил вальяжно Волков, словно это не очень его волнует.
— И скольких ваших людей мы, по-вашему, удерживаем? — поинтересовался Вехнер.
Это был вопрос с подвохом. Как ни ответь на него, всё равно дашь врагу нужную ему информацию. Волков на такие хитрости никогда бы не попался.
«Ты ещё и хитрить тут надумал!»
Он уже не собирался разыгрывать из себя святого человека, он уже рычал:
— Запомните, Вехнер, если не вернёте мне моих людей до завтрашнего утра, я не только престану кормить ваших, я ещё и запрещу им жечь костры, а каждое утро я буду выкладывать их трупы на берег, пока не уложу тут всех до единого. Вы слышите меня, Вехнер?
Этот его рык произвёл впечатление даже на приехавших с консулом офицеров. Они внимательно слушали каждое его слово, и когда он закончил, один из офицеров стал что-то шептать на ухо Вехнеру. Тот рассеяно кивал и потом произнёс:
— Мы соберём экстренное заседание совета.
— Это здравая мысль, — уже абсолютно спокойно и едва ли не дружелюбно отвечал кавалер. — Надеюсь, вы примете правильное решение. Да вразумит вас Господь, если вы всё ещё верите в него.
— Разрешите ли вы нам поговорить с нашими людьми, которых вы удерживаете? — вдруг спросил один из офицеров.
— Конечно, — сразу согласился Волков. — Как только вы дадите мне поговорить с моими людьми, которых удерживаете вы.
Всё было ясно, больше у парламентёров вопросов не было. Они раскланялись и пошли к своей лодке.
— Кажется, всё прошло хорошо, — сказал Волков негромко.
Говорил он самому себе, но Брюнхвальд, стоявший рядом, всё расслышал:
— Да, всё прошло прекрасно, но боюсь, наши люди будут недовольны тем, что мы отпустим их заклятых врагов.
— Скажите людям, что они получат часть выкупа, — произнёс Волков, морщась от приступа тошноты, от этого недуга он стал раздражаться и крикнул — Максимилиан! Позовите мне монаха немедля, чёрт бы всё это побрал!
Как хорошо просыпаться и знать, что всё самое тяжёлое уже позади. Ну, хотя бы в ближайшее время нет нужды надрываться, рвать в себе жилы. А ещё он в это утро почувствовал себя здоровым. Таким здоровым, каким не чувствовал себя давно. У него не саднило обрубленное ухо, не болела нога, хоть и холод на улице был, но, видимо, то, что он не садился в седло и не нагружал её сильно, благоприятно влияло на ногу. И если сильно не вертеть головой, то и об острой боли в шее можно позабыть. И тошнота, докучавшая ему прошлый день, закончилась. Многие люди и понять не могут, как это хорошо, когда у тебя просто ничего не болит.
— Максимилиан, — позвал он, слыша голос своего знаменосца за полотнищем шатра.
Полог откинулся, и юноша появился внутри:
— Да, кавалер.
— Это вы с Увальнем сейчас говорили?
— Да, кавалер. Он приехал.
— Зовите его, — Волков сел на постели. Максимилиан был молодцом, на улице зима, а в шатре печка так горяча, что можно ходить без одежды. — И несите мыться.
Александр Гроссшвюлле вошёл и занял едва ли не половину шатра. Большой человек. Некогда безвольный и рыхлый малый, которого сплавил кавалеру родственник, превратился в могучего молодого человека. От жирных боков, щёк и двойного подбородка и следа не осталось. Он похудел, его лицо обветрилось, а сам он стал взрослее. Дни в седле напролёт, еда когда придётся и сон урывками сделали своё дело.
«Война сало сгонит».
Стёганка нараспашку, шапки нет, большие оббитые железом сапоги, тесак на поясе, кинжал за ним, боевые рукавицы в руках — да, вид у него залихватский. Дурень-родственник ещё и талер Волкову дал, чтобы только Увальня сбагрить. А он каков стал.
Александр поклонился:
— Звали, кавалер?
— Вы храбро дрались в овраге, — начал Волков, — думаю, без вас Бертье не удалось бы убить капитана наёмников. Думаю, что без вас его бы там самого убили. За тот бой вы заслужили награду. И по воинскому укладу вы получите долю сержанта.
— Спасибо, кавалер. А правда, что теперь Максимилиан у нас будет за знаменосца?
— Да, он и раньше носил моё знамя, но был оруженосцем. Теперь он будет знаменосцем.
— Ясно, — сказал Увалень.
— А вы будете смотреть за моим оружием и доспехом.
— Спасибо, кавалер, — молодой человек поклонился.
— Дрались вы храбро, — продолжал Волков, — стояли, как вкопанный, когда на вас наседали, и удары сносили достойно, спасли Бертье, когда он упал, но вот умения вам всё ещё не хватает.
Александр понимающе кивал.
— Поговорите с Бертье, он мастерски владеет многими видами оружия. Пусть вас поучит, вам с вашей статью и силой равных будет мало.
— Да, кавалер, я попрошу учения у ротмистра.
— Ладно, вы были у епископа, как там вас встретили? — тут солдат принёс воду, Волков стал умываться.
— Епископ был рад. Очень. Говорил, что вы Длань Господня. Хвалил вас, меня кормил и всё выспрашивал про вас и про то, как дело было.
— Вы
