в другую — другую и разделил их так, что образовался проход. От звука его медного рога падали чугунные ворота укреплённых городов, стены крепостей разрушались, и бесчисленные полчища рассыпались, как осенние листья от ветра. Шумное море вздумало было остановить победителя, но Гу ударил по нему мечом, и между волн образовалась дорога к острову Британия, и путники прошли между двумя водными стенами в триста локтей вышиной сквозь которые на них смотрели морские чудовища, с испугом расширив круглые глаза. Гу-Гадарн поселил свой народ частью в Галлии, частью на острове Британия, который звали тогда Медовым островом. Он дал острову мудрые законы и выучил работал плугом на колёсах и бороной. Оставив там своих сыновей, он ушёл один, опять-таки направляясь к западу, идя по волнам океана, как по сжатому полю дойдя до края небосклона, он начал спускаться по другую сторону и скрылся в неведомую область, откуда не возвращался ни единый смертный.
Вандило перестал петь, но звуки арфы ещё трепетали и мало-помалу замирали, как удалявшийся голос.
— Как это хорошо, — со слезами на глазах вскричал я. А в душе я думал, что никогда не сравнюсь я подвигами с Гу-Гадарном. Перескочить одним прыжком Рейн, когда я не могу перескочить даже реку Кастор, опираясь на палку! Остановить мечом океан, разорвать горы, звуком рога разрушить городские стены, идти по волнам!.. Всё это представлялось мне недостижимым... А впрочем, когда вырасту, то и я покажу себя!
— А о Бренне в Риме и в Греции? Что же ты не рассказываешь мне? — спросил я Вандило.
Только что успокоившаяся арфа снова начала звучать под пальцами слепца. Вандило воспевал галльские войска, подобно бурным потокам пробиравшиеся в ущельях Альп и Апеннин. Они проходят через Арно. Перед ними бегут священные стада; ласточки указывают им путь через долины, горные вершины и леса; лани указывают им броды. Леса перед ними редеют, а воды в озёрах уходят к дальним берегам.
Галлы по наваленным трупам проходят долина латинов. Военный галльский крик, грубая военная песня, удары в щиты наполняют ужасом эти долины. Вот они дошли до Рима, где возвышается Капитолий с громадной статуей бога с высоким лбом: он сидит на золотом троне, в левой руке у него большой орёл, а в правой блещут молнии. На стенах города сверкают пики, а за стенами раздаются крики отчаяния матрон, девушек и детей. Городские ворота открыты, над городом царит горе и безмолвие. Двери дворцов тоже открыты, как открыты двери во дворы с разноцветными полами, со статуями, похожими на людей и людьми похожими на статуи [5]. У них белые бороды, Белые волосы и густые белые брови. Сидят они на белых мраморных креслах, а ноги в красных сандалиях покоятся на белых алебастровых скамейках; в правой руке они держат белый алебастровый венец. Цари ли это или боги, оскорблённые тем, что святилище их осквернено? Мраморные они или живые?
Арфа Вандило разражается серебристым смехом, когда смелая рука галльских воинов протягивается к длинным белым бородам. Она трепещет, рассказывая, как убивают этих богов-людей, как разрушаются дворцы и храмы, преданные пламени, как воздвигаются целые пирамиды из трупов убитых.
Струны снова звучат серебристым смехом, когда ночью раздаётся крик гусей, разбудивших римскую стражу и помешавших галлам пробраться ночью в город. Затем певец задыхается от восторга и гордости, когда перед воинами, с голыми руками и обнажённой грудью, с рыжими длинными косами, униженно преклоняются жрецы и сенаторы римские, предлагая золото за свою жизнь, золото за спасение своего Капитолия, золото как выкуп за своих жён и весталок, золото сыплется в чашку громадных весов. Золото, золото и золото! И слитками и монетой, и драгоценными сосудами! Ещё и ещё, потому что Бренн положил на другую чашку весов свой бронзовый меч, такой тяжёлый, что шесть римлян не могут поднять его, а двенадцать не могут взмахнуть им. И на груду золота, которая поднимается всё выше и выше, кладут браслеты, серьги, оплакиваемые женщинами, кольца и шпоры всадников. Статуи богов, осквернённые ударами секир, лишаются своих золотых украшений.
— Ещё золота! — кричит Бренн.
И Рим должен признать себя несостоятельным перед оборванцами, пришедшими с Роны.
— Так как у вас нет больше золота, — кричит Бренн, — то вам незачем иметь железо, чтобы защищать его, и двери, чтобы хранить его.
И, ступив на сложенные в кучу знамёна римлян, он приказывает им бросить свои мечи, пики, шлемы, даты. Целая гора железа возвышается рядом с горой золота. Никогда более римские ремесленники не будут ковать на наковальне мечей. Рим дал в этом клятву. В стенах крепости Бренн обрывает бронзовые двери. Никогда более не будут они ходить на петлях и закрывать города. Рим дал в этом клятву. В священных стенах это отверстие на веки останется открытым. Рим дал в этом клятву. Галл будет иметь возможность входить, когда ему угодно, в город и в крепость; он, когда захочет, явится гордым победителем, осмотреть работу своих рабов и взять дань с детей волчицы [6].
Галльская армия навьючила своей добычей мулов всей Италии. Она возвращается в свои долины, в свои глиняные дома и соломенные хижины, которые каждый последний солдат может убрать по-царски. Когда впоследствии римляне будут рассказывать, что гуси спасли Капитолий, что их великий Камилл вернул дань своего народа и отвоевал захваченные знамёна, то из Галлии послышится хохот, который разнесётся по По и по Сене и по ущельям Альп.
Вандило воспевал затем других галлов, другие Бреннов, которые проходили по Греции и Азии, разнося славу галлов до Кавказских гор и до ледников Индостанских вершин.
Я же, слушая эти песни, иногда задумывался, и большей частью приходил в страшное волнение и не мог устоять на месте. Глаза у меня сверкали, руки дрожали. Мне представлялось, что я принимал участие в этих схватках, что я разбивал римские и греческие шлемы, что римские сенаторы и цари Эллады с ужасом бежали от меня, что я приступом брал Капитолий, что я заставлял литься потоки крови и реки золота.
— Довольно! Довольно! Больше не надо! — кричал я иногда Вандило. — Дай срок, — я вырасту. Тогда ты увидишь, что мне отвесит какой-нибудь Камилл.
Я внезапно покидал Вандило и отправлялся к воинам отца, — с отцом я не осмелился бы говорить так, — и кричал им:
— Да ведь я уже больше не ребёнок! Когда полетят журавли, мне минёт десять лет. Научите меня бить по щиту и бросать копьё. Я ведь тоже хочу пойти в Рим сразиться с римлянами.
Самый младший из них, смеясь, отвечал:
— Незачем так
