Лорд Кингскорт чувствовал нёбом соленую горечь. Голова болела, глаза застилала пелена. Вот уже несколько недель он страдал от неизвестной мочевой инфекции, и после того как он в Кингстауне взошел на судно, состояние его существенно ухудшилось. Сегодня утром ему было больно мочиться: он даже вскрикнул от нестерпимой рези. Он жалел, что перед отъездом не побывал у врача. Теперь ничего не поделаешь: придется ждать до Нью-Йорка. Не доверяться же этому пьяному идиоту Мангану. Быть может, ждать еще месяц. Надеяться и молиться.
Доктор Манган, днем унылый старый брюзга, разрумянился от выпитого, и сальные волосы его блестели, точно ремень для правки бритв. Сестра его, похожая на карикатурного кардинала, методично обрывала лепестки с бледно-желтой розы На миг лорду Кингскорту показалось, что она намерена их съесть, но она бросала их один за другим в стакан с ведой. За нею с угрюмой улыбкой недоучки наблюдал Грантли Диксон, журналист из Луизианы, в смокинге, который явно позаимствовал у человека крупнее и выше ростом: плечи его казались квадратными. Мерридит его терпеть не мог: он невзлюбил Диксона с тех самых пор, как вынужденно выслушал его разглагольствования о социализме на очередном богомерзком литературном вечере, какие Лора устраивает в Лондоне. Прозаиков и поэтов вынести еще можно, но начинающие прозаики и поэты поистине нестерпимы. Грантли Диксон с его воинственными лозунгами и заимствованными мнениями был клоун, избыточно-прилежный попугай и, как все радикальные пустомели, сноб в душе. Он бахвалился романом, над которым работал: дилетантов Мерридит распознавал с первого взгляда и сейчас как раз смотрел на одного из них. Узнав, что Грантли Диксон будет на одном с ним судне, он едва не отложил поездку. Но Лора сказала, что это просто смешно. Она еще ни разу не упустила случая сказать ему: это просто смешно.
Ох и компания подобралась ему за ужином — ну да придется терпеть. Мерридит вспомнил любимую отцову присказку: «Нельзя требовать слишком многого от белого человека».
— Что с вами, дорогой? — спросила Лора. Ей нравилась роль обеспокоенной жены, особенно если случались зрители, способные оценить ее беспокойство. Мерридит не возражал. Ведь ей это приятно. Порой ему это тоже бывало приятно.
— Вам больно? Вас что-то тревожит?
— Вовсе нет. — Он сел за стол. — Я всего лишь проголодался.
— Аминь, — сказал доктор Манган.
— Прошу прощения за опоздание, — произнес лорд Кингскорт. — Два моих знакомых малыша упросили меня рассказать им на ночь сказку.
Почтовый агент, сам отец, отчего-то недобро усмехнулся. Жена Мерридита закатила глаза, точно кукла.
— Нашей служанке Мэри опять нездоровится, — пояснила она.
Мэри Дуэйн была их няня, уроженка Карны, графство Голуэй. Дэвид Мерридит знал ее всю жизнь.
— Не знаю, что нашло на эту девицу, — продолжала леди Кингскорт. — С самой посадки почти не выходит из каюты. Хотя всегда была здоровая, как коннемарский пони. И такая же вредная. — Леди Кингскорт подняла вилку и пристально уставилась на нее, зачем-то потрогала пальцами кончики зубцов.
— Наверное, скучает до дому, — предположил лорд Кингскорт.
Жена его коротко рассмеялась.
— Едва ли.
— Я видел, как матросы строили ей глазки, — весело проговорил доктор. — Она недурна, жаль, что все время в черном.
— Она недавно потеряла мужа, — пояснил Мерридит. — И вряд ли обратит внимание на матросов.
— Боже мой, Боже мой. Такое горе, совсем молодая.
— Да.
Налили вино. Взяли хлеб. Стюард внес супницу и принялся разливать вишисуаз [12].
Лорду Кингскорту было трудно сосредоточиться. В его чреслах медленно ворочался червь боли, слепая личинка всепроникающего яда. Рубашка липла к плечам и животу. Стоялый воздух отдавал пеплом, точно из обеденного зала откачали кислород и заменили свинцовой пылью. Сквозь приторный запах мяса и отцветающих лилий пробивался мерзкий душок. Что же это за вонь такая, прости Господи?
Когда пришел Мерридит, доктор явно рассказывал очередную нескончаемую историю. И сейчас продолжил рассказ, то и дело принимался хихикать, не в силах сдержаться, слабо покрякивал, довольный собою, да оглядывал покорно улыбающуюся компанию. Что-то о свинье, которая умела говорить. Или танцевать? Или, стоя на задних лапах, петь что-то из Тома Мура. В общем, как и все истории доктора, эта была об ирландских крестьянах. Джентельмены. Прощеньица просим. Храни вас Хасподь. Доктор дергал себя за невидимый чуб и надувал щеки, откровенно гордясь своим талантом пародиста. Мерридит с трудом выносил насмешки богатых ирландцев над своими деревенскими соотчичами: как бы ни уверяли первые, что это лишь доказывает их зрелость в национальных вопросах, лорду виделось в этом омерзительное низкопоклонство.
— А теперь скажите мне, — доктор фыркал от удовольствия и даже прослезился от избытка веселья, — где еще могло произойти такое, как не в старой доброй Ирландии?
Последние три слова он произнес так, словно заключил в кавычки.
— Удивительный народ, — согласился обильно потеющий почтовый агент. — Замечательная логика в своем роде.
Махараджа скучливо молчал, мрачный в тугом своем наряде. Затем что-то уныло пробормотал и щелкнул пальцами, подзывая своего слугу, который, точно ангел-хранитель, дожидался в нескольких шагах позади него. Слуга подал ему серебряный футлярчик, махараджа благоговейно его открыл. Достал очки. Уставился на них с изумлением, будто не ожидал их увидеть. Потом протер салфеткой и водрузил на нос.
— Лорд Кингскорт, вы намерены провести какое-то время в Нью-Йорке?
Мерридит не сразу понял, к кому адресуется капитан.
— Именно так, — откликнулся он. — Я намерен заняться коммерцией, Локвуд.
Разумеется, Диксон устремил на него многозначительный взгляд.
— С каких это пор дворяне унижаются до того, чтобы зарабатывать на хлеб?
— В Ирландии голод, Диксон. Вы ведь наверняка и сами это заметили?
Капитан тревожно засмеялся.
— Я уверен, лорд Кингскорт, наш американский друг не имел в виду ничего дурного. Он лишь подумал…
— Догадываюсь я, о чем он подумал. Разве граф может опуститься до торговли? Моя драгоценная супруга время от времени высказывает ту же мысль. — Он посмотрел на сидящую напротив жену. — Не так ли, Лора?
Леди Кингскорт промолчала. Ее муж вернулся к трапезе. Мерридиту хотелось доесть суп, пока тот не загустел.
— Да. Видите ли, Диксон, я оказался в затруднительном положении. Вот уже четыре года никто из тех, кто живет на моей земле, не платит мне денег. После смерти отца мне осталась половина болот в Южной Коннемаре, куча камней и дурного торфа, кипа просроченных счетов и неуплаченные жалованья. Не говоря уж о налогах, которые нужно внести в казну. — Он отломил кусок хлеба, пригубил вино. — Смерть нынче обходится дорого. — Он мрачно улыбнулся капитану. — В отличие от этого кларета. Что за гадость.
Локвуд обвел смущенным взглядом стол. Он не привык общаться с аристократами.
Какая-то девушка принялась перебирать струны богато украшенной арфы, которая стояла посередине зала, подле столика с десертами и тающей ледяной статуей Нептуна Победоносного. Арфа дребезжала, немного фальшивила (впрочем, на слух Мерридита, так звучали все арфы), но играла девушка с трогательной серьезностью. Ему вдруг захотелось, чтобы в зале не осталось никого, кроме него и арфистки. Как приятно было бы сидеть здесь с бокалом вина, пить и слушать фальшивую мелодию. Пить, чтобы не чувствовать ничего.
Коннорс? Маллиган? Ленихен? Моран?
Днем за чугунной решеткой, отделявшей трюмных пассажиров от чистой публики, он увидел человека, которого не раз встречал на улицах Клифдена. Тот был в цепях, то ли пьяный, то ли полоумный, но Мерридит все равно узнал его: ошибки быть не могло. Этот человек жил у Томми Мартина из деревни Баллинахинч. Методистский священник из Лайм-Риджис сказал, что бедолагу посадили под замок за пьянство и драки. Мерридит удивился, услышав об этом. На его памяти за тем человеком ничего подобного не водилось.
