Ознакомительная версия.
– Образа целы? – хрипло спросил Юрий.
– Целехоньки, невереженые. С греком как велишь обойтись – по справедливости либо мягше?
Князь смотрел на боярина непонимающе, будто сказанное о философе еще не проникло в него.
– С рассветом грузите иконы на возы, – надрывно вымолвил он, мотнув головой, – и в Радонеж, к Сергию!
Прихрамывая на подвернутой ноге, Юрий пошел к коню.
– А с греком-то как?
– Не удерживать. Пусть идет куда хочет.
Протасьев-Храп удивления не выказал. Но, запустив пятерню в квадратную бороду, решил по-своему. Если Юрию Дмитричу нет дела до нечистого на руку приблуда, то хотя б полусправедливое обхождение тот сполна заслужил. Ну а после пускай грядет куда хочет. Чего уж.
Князь же, пустив коня шагом, бормотал никому не слышное:
– Отче Сергие, не гневай на мя, но соблюди молитвами твоими…
13.
– Жалует тебя великий князь и московский государь за труды твои, к Богу преусердные и ему, великому князю, излиха по сердцу прошедшие, ездой в пресветлый Царьгород в посольской свите государевой дочери, княжны Анны, помолвленной с наследником греческого престола царевичем Иваном, сыном царя Мануила. И там, в первенствующем граде державы греческой велит тебе, иконник Андрей, прозванием Рублёв, показать себя и свое искусное изощрение в писании святых икон перед синклитом царских вельмож и патриаршего клира. И дотоле тебе, иконник Андрей, в Царьграде оставаться, доколе не окончит своих дел в сем городе, при Палатии великих царей и дворе святейших вселенских патриархов, московское посольство, бояре великого князя Михайла Жеребцов и Василий Минин, да боярин владыки митрополита Фотия Родион Ослебятев, да дьяки великого князя Алферьев и Собакин, да дьякон Свято-Троицкой обители, что у Радонежа, Зосима. А после того повелено тебе неотложно вернуться в град Москву и явиться перед лицом великого князя и московского государя…
Гонец свернул пергамен и сунул за пазуху кафтана. Андроньевские монахи, вышедшие послушать княжью волю, враз загудели приглушенными голосами. Едва не всяк когда-либо мечтал оказаться в столице христианского мира, да не всякому выпадало.
– Поторопись, чернец, – от себя добавил служилец, – лодейный обоз на утренней зоре уходит. Так с вечера будь.
Андрей, стоявший посреди братии, пребывал в растерянности. Оглядывал на Данилу, игумена Савву. Порывался сказать, но слова не шли и вздетая было рука опускалась. Данила подошел, сложил ладонь ему на плечо.
– Ничо, сдюжишь, Андрей. Ты ж хотел в греках побывать, посмотреть. Вот и дал Бог. Авось и на Афон попадешь. А я и рад за тебя. Отощаю душой без тебя, ну да стерплю как ни то…
– Да не хочу ведь я, Данила…
Андрей в расстройстве ударил пятерней по груди. Слова прозвучали слишком громко, так что и служилец, пошедший к своему коню, обернулся. Монашье гуденье так же враз смолкло.
– Чего? – удивился гонец.
Иконник зашагал к нему. Данила пытался удержать, но не преуспел.
– Ты это… – в страшном смущении обратился Андрей к дружиннику, – подожди… Не могу я… Понимаешь…
– Чегой-то? – тот не понимал.
Отказываться от чести, дарованной великим князем?! Положить на княжье жалование?.. Ополоумел чернец…
– Ну не могу, и все… – отчаянно пытался втолковать ему иконник. – Ты передай там, пусть скажут князю… Благодарствует, мол, Андрейка за почесть… Да просит обождать с жалованием…
– Ну ты… – тоже не находил слов гонец. – Такой наглости… Меру-то знай… А-а, – отмахнулся он как от прокаженного, – чего мне тут с тобой! Мне-то… Мое дело – жалованье зачесть…
Пятясь, он уперся спиной в коня. Взялся за седельную луку, махом вознесся.
– Ну и чернецов ты развел, отче, – крикнул он напоследок игумену и пустил жеребца в намет.
Иноки, качая клобуками и скуфьями, расходились.
– А может, и правильно, – со вздохом заключил Данила.
Андрей ощутил у себя в руке маленькую ладошку. Олфера преданно смотрел снизу вверх.
– Ну да, как же я тебя оставлю? – с полуулыбкой сказал иконник.
…Обложные сизые тучи неслись вдаль, но не торопились опростаться холодным осенним дождем. Вольно гулял ветер, мел палую листву, подгонял случившихся на дворе иноков и послушников.
Андрей, прильнув к открытому оконцу, наблюдал за двумя молодцами, игравшими на голой земле в тычку. Проигравший расплачивался собственным лбом.
– Князь ко мне приставил. – Старец Прохор тоже поглядел, зайдя с другой стороны. – От московских людей оберегать. Ох, грехи наши тяжкие…
– А что, опасается нижегородский князюшка, будто украдут тебя на Москве, Проша? – усмешливо вздел брови Данила.
– Опаса-ается, как ему не опасаться. Да и сам могу сбечь, вот что! – так же шутейно отвечал старец, усевшись опять за стол. – Переметнусь к московскому князю, вовсе без сведомых иконников останется наш Данила Борисыч. Отпускал меня к вам – как от сердца отрывал. Все простить не может, что я кремлевское Благовещенье Василью Дмитричу расписывал. А боле некого посылать, знает, что я один сговорить вас могу.
Андрей заволок оконце задвижкой. Темноту в келье разгоняла лучина.
– А ну как не сговоришь? – предположил Данила, починяя кисть: прилаживал к основе метелку из волосков беличьего хвоста, тщательно подобранных и скрепленных у конца клеем. – Не похочет ли ваш буй-тур нижегородский выкрасть нас с Андреем, чтоб расписали ему церкви? Как о прошлом лете за владыкой поохотился?
– А всяко может.
Прохор покивал, умолчав о том, как его самого послужильцы Данилы Борисыча вывели без долгих разговоров под руки из монастырской кельи в Городце, вздынули на конский круп позади одного из них и поскакали в Нижний.
– Да и то сказать, обширен замыслами ваш князь. Эка – два собора горелых наново ему подписать да с иконостасами. Это ж не на один год работы!
– Ну не ворчи, Данила.
Голос Андрея был неожиданно весел, хотя наружно он оставался спокоен.
– А ты что так оживился-то? – снедовольничал старший. – По душе тебе это приглашенье? В разоренном дотла граде расписывать храмы невесть для кого! Народ-то там остался какой? – спросил Данила гостя и ответа ждать не стал. – Город из рук в руки князья тягают, а прибыль вся татарам идет. Останется ль что от Нижнего в скором времени, окромя развалин и могил? Мало у нас на Руси такого запустенья градского? Еще прибавится.
– Неправда твоя, Данилушка, – вздохнул Прохор, поморгав блеклыми старческими очами. – Буй-тур наш, как ты баешь, печется о своей вотчине. Отстраивает усердно. В лепоте хочет зреть свой град.
– Да он-то хочет. И наш Василий Дмитрич того же хочет. Только к тому еще одного желает – чтоб духу вашего Данилы Борисыча в Нижнем не было. Вот же незадача!
– Так что, – опечалился городецкий иконник, – не пойдете?
– А надо пойти, Данила, – как о решенном высказался Андрей, внимательно исследуя свои пальцы. – Ведь надо!
Черно-серая метелка, так и не вправленная за разговором в гнездо кисти, упала на стол. Деревяшка-основа покатилась и сорвалась на пол.
– Не пойму тебя, Андрейка. То ты в царьградскую сторону не рад плыть, а то в иную рвешься неудержимо. Подумай прежде – князь-то с владыкой отпустят ли нас с тобой к своему ворогу?
– Ну помнишь, я просил князя обождать с его жалованьем?
– Чего ж не помнить. Княжьего гонца от твоей просьбы аж перекосило, будто все зубы разом заныли… – Тут Данилу и самого передернуло. – Да ты что, об этом просить хочешь?!
– Завтра же в Москву пойду. – Андрей горел затеей. – А лучше вместе пойдем!
– Плоха задумка, – сомневался Данила.
Но видел, что упершегося товарища не отговорить. А на язык запросилась другая, вовсе неожиданная мысль.
– Постой. Ну-ко скажи. Что у тебя на уме было, когда княжье жалованье отсрочивал?
Данила даже привстал от внезапной догадки.
– Да ничего не было, – словно бы удивился Андрей и полез под стол за укатившейся деревяшкой кисти.
Старец Прохор взирал на них простодушно, не вникая глубоко. Ему достало и того, что посольское дело его как будто выправилось. Остальное же – как Бог велит и московский князь скажет. А сие простым смертным неподвластно.
– Вот и сговорились, братчики. Известь в Нижнем с весны выдерживают. Зимой вымерзнет, по весне ямчугу выбьют. К лету и почин можно положить… Ну, мне теперь к вашему игумену – молить, чтоб пристроил на ночь мою сторожу. Жаль, что с Феофаном не повидаюсь…
– Помирать Феофан собрался, – повестил старцу Данила.
– Да неужто? – всплеснул тот руками.
– В монастыре Сергиевом лежит на одре. С самого освященья новой церкви… Одр по всякое утро возле алтаря в ней ставят, под Андреевым деисусом. – Данила смахнул нечаянно выплывшую слезу. – Тверд Феофан в своем слове. Великий изограф!
– Таких уж не будет, – горевал вместе с ним Прохор, собирая ветхое лицо в густые морщины.
Андрей безмятежно и любя смотрел на обоих.
Ознакомительная версия.
