— А Блондель? Где же он?
Контрабандист хотел было ответить, но из спальни вышла Клодия, она, очевидно, только что проснулась. Свой округлившийся живот она поддерживала обеими руками, как бы опасаясь за его целость.
— А когда сроки? — спросил Барбера.
— Скоро, — ответил Бизонтен, — в конце нынешнего месяца.
Контрабандист покачал головой, но Бизонтену почудилось, будто он даже и не дослушал ответа. И в столь явном отсутствии внимания со стороны этого человека, живущего лишь настоящей минутой, было что-то тревожное.
Клодия присела у очага на табурет, здесь она просиживала почти целые дни с тех пор, как Мари посоветовала ей поменьше ходить.
Снова воцарилось молчание, потом Ортанс, не сдержав волнения, повторила свой вопрос:
— Где же Блондель?
Широкие плечи контрабандиста поднялись, словно бы он желал сбросить наземь непомерную тяжесть. Огромными ладонями он начал растирать свои волосатые ноги, чтобы разогнать кровь. Тянулось молчание, бесконечно долгое молчание, видно было, что Барбера ищет и не находит нужных слов. Потом, сплюнув в огонь, он выпалил одним духом:
— Около Муарана это было. Дела шли не очень хорошо… Попросту говоря, совсем даже плохо. Снова пошла зараза, никто не знал, чума это или нет, но на всякий случай заболевших отправляли в пещеру Жаржиляр… В окрестных селениях прятались люди из Лакюзона и Лаплака, которые бежали из родных мест в долины. Война — она над всем верх берет. Так вот, надо было ребятишек спасать. И Блондель часто туда к ним отправлялся… Младенцев-то в Муаране оставляли. Всегда он находил людей, чтобы те за малышами присматривали.
Он замолк, взгляд его, напоминавший взгляд затравленного зверя, обежал всех присутствующих, и он снова опустил глаза вниз, на иззябшие свои ноги, которые по-прежнему мял и тер ладонями. Потом мрачно и так, словно он желал бы, чтобы никто не понял его слов, слитых в одну неясную фразу, он буркнул:
— Так вот, Блондель и пошел в низину детей искать… Он туда не пойдет больше… Он свои счеты кончил.
Снова наступила тишина. Никто не посмел шевельнуться. Даже Мари, чтобы снять уже закипевший котелок с огня. От лица Ортанс разом отхлынула вся кровь, однако ресницы ее не дрогнули. Она сидела выпрямившись, застыв, как застывал в такие минуты Блондель.
Только одна Клодия казалась безучастной, она словно бы не поняла, о чем идет речь.
После долгой паузы Бизонтен вполголоса произнес:
— Вот тебе и на, да разве такое возможно!
— Да, — ответил Барбера, — он кончил свои счеты.
Потом, медленно поднявшись с места, горец присел к столу и обратился к Мари:
— Если похлебка согрелась, можешь мне налить.
Пока женщины кормили младенцев и укладывали их спать рядом с Жюли, Бизонтен налил похлебки Барбере, который сидел, опершись на стол, устремив взор в такие дали, что доступны были лишь только ему одному. Когда Бизонтен поставил перед ним полную миску, Барбера принялся за еду, он фыркал, громко втягивал в себя жидкость, долго и упорно жевал кусочки репы и капусту, их он вытаскивал из похлебки прямо руками. Когда миска опустела, он пробурчал:
— Еще.
Из спальни вернулись женщины. Мари налила гостю новую порцию похлебки, и он начал хлебать ее все так же истово и все так же устремив в даль, доступную только ему одному, невидящий взор. Тишину, уже слившуюся с непрекращающимся шумом дождевых струй, нарушало лишь чавканье и причмокивание Барберы. Бизонтену даже почудилось, будто сюда к ним забрело какое-то огромное животное, у которого только взгляд и был человеческим. Быть может, сейчас этот его отсутствующий взгляд был человечнее, чем когда-либо прежде.
Расправившись с едой, Барбера посмотрел на Ортанс, и Бизонтен уловил в глазах его какой-то горестный и в то же время боязливо-тревожный блеск.
Мари подала ему сыру и хлеба. Он все так же молча съел и это, вытер ладонью лезвие своего ножа и сунул его за пояс. Потом выпил залпом подряд две чарки вина и, ворча себе что-то под нос, поднялся с места. Затем молча подошел к низенькой дверце, ведущей в конюшню: появляясь здесь, в Ревероле, он обычно там и заваливался спать.
Тишина. Медленно угасает огонь. Тусклый дневной свет, пробивавшийся в окошко, и тот стал теперь каким-то более живым, чем притихающее пламя очага. Казалось, тишина гонит перед собой влажную холодную сырость дождя и заполняет ею весь дом. И не было в доме ничего, кроме этого вялого шума, наталкивающегося на тяжкую, пока еще не дающую о себе знать боль, порожденную скупыми словами Барберы. Бизонтен ощущал это особенно ясно. Боль эта была сродни хищнику, ждущему своего часа в засаде, и хищник этот может затаиться там на долгие часы, не показывая своих страшных когтей. Бизонтен знал, что горе сразило Ортанс, но она вся словно окаменела. Чувствовалось, что она и слезинки не уронит, что с губ ее не сорвется жалобный стон.
Наконец Бизонтен поднялся с места. Стараясь не шуметь, он подложил в очаг два полена. Отсыревшая, позеленевшая от мха кора не желала разгораться и медленно тлела в клубах серого дыма, так что пришлось подсунуть под дрова прямо на уголья пучок лучинок, и сразу три языка яркого пламени пробились между поленьями, прогнали дым и принесли в комнату жизнь. Бизонтен посмотрел на Клодию, о которой, откровенно говоря, совсем и забыл. На лице ее не отражалось ничего. Обхватив обеими руками свой округлившийся живот, вдвое согнувшись, скорчившись, словно бы охраняя своего будущего младенца, она, казалось, наглухо отрезана от того, что происходит вокруг.
Бизонтен встал и, стараясь двигаться бесшумно, направился к дверям. Тут только он заметил на пороге два пустых ведра. Решив, что Мари собралась выстирать мокрые пеленки, он взял ведра и вышел прямо под ливень. Холодные капли дождя, ожегшие ему лицо и руки, усилие, с каким он крутил ворот колодца, звяканье цепи, даже эта всесветная серятина словно бы расшевелили его. И было приятно ощущать, что хоть так удалось вырваться из мертвящей тишины дома. Он принес ведра и пошел на конюшню докончить начатую работу. Из кучи соломы, наваленной в углу, около перегородки амбара, доносился храп Барберы. Здесь, в конюшне, от тепла животных, от их запаха стало как-то чуть легче на сердце. Бизонтен осмотрел доски, он их заранее принес сюда, чтобы починить стойло. Но решил, что первым делом следовало бы укрепить деревянную перегородку со стороны амбара. И, подумав об амбаре, он вдруг вспомнил о мертвой девочке и сказал себе, что нужно поскорее сколотить ей гробик.
Он вошел в амбар. Там в углу под маленьким круглым оконцем стоял верстак. Чуть подальше лежала куча планок и досочек. Он взглядом измерил маленькое тельце, прикрытое простынкой, и сразу же принялся за дело. И вот именно здесь, только тогда, он воочию увидел Блонделя. Увидел его у пристани в Морже в ту самую минуту, когда он говорил с толпой.
Внезапно это видение стало более реальным, чем все, что его сейчас окружало: молчание толпы, молчание ветра, белая рука лекаря, вскинутая вверх. И тот свет, что излучал он.
А правда ли, что от него исходило сияние? Правда ли, что он сумел отвести от города северный ветер? Хоть сейчас найдешь в Морже сотню людей, которые готовы в том поклясться… Сотню людей, которые думают также, что он не просто человек, а нечто большее.
Бизонтен пожал плечами и горько усмехнулся. Поклонение, которое у многих вызывал Блондель, всегда его немножко раздражало, и однако сейчас он чувствовал какое-то душевное смятение. Смятение это, на минуту овладевшее им вопреки его воле, было ему неприятно, и, встряхнувшись, чтобы прогнать ненужные мысли, он принялся строгать доски с такой злобной яростью, какая редко нападала на него в часы работы.
Он сколотил гробик, вырезал маленький деревянный крест и уже совсем собрался положить трупик в этот ящик, от которого так хорошо пахло свежим деревом, как вдруг спохватился и пошел в дом. Клодия, которая в его отсутствие так и не переменила обычной своей позы, сказала ему, что женщины возятся с детьми. Он тихонько вошел в спальню. Мари стояла, наклонившись над новопривезенными младенцами, которых они рядком положили на один большой лежак. Чуть подальше стояла Ортанс, по-прежнему напряженная, застывшая, и не спускала глаз с улыбающейся во сне малютки Жюли. Обернувшись к Бизонтену, Ортанс прошептала:
— Счастье может быть и в том, что видишь хоть одного счастливого ребенка… Спасенного ребенка.
Все они перешли в большую комнату, и Бизонтен спросил:
— Вы на погребение малютки придете?
Обе женщины отправились за ним, и Ортанс своими руками положила крошечное тельце в гробик. Потом они все вместе прочитали молитву в этом амбаре, на который с размаху обрушивались холодные удары ветра. И Бизонтену так и не удалось по-настоящему разобраться в том, молился ли он и впрямь за усопшую. Он забил крышку гроба, и ему почему-то показалось, будто он закрыл крышкой коробку, где лежит кукла.
