Алесь засмеялся.
— Вон оно что, — заметил он. — Я так и думал, что не в нации здесь дело, что я ударил вас не по национальной чести, а по карману.
— Слышите? — спросил Лизогуб.
— Слышим, — мрачно ответил Гальяш Телковский. — Я думал, ты врал.
— Я тоже думал, что все преувеличено, — отозвался фон дер Флит. — Извините, граф.
— Ясно, — мрачно сказал Корвид.
Воцарилось молчание. Потом Лизогуб прошипел, весь дрожа от ярости:
— И ты еще хочешь, чтоб я назвал себя твоим скотским именем, хам с титулом?
— Нет, для тебя это слишком большая честь.
— Кто вас принимает всерьез? — наклонил голову Лизогуб. — Кто вас уважает, безразличные к себе люди? Правильно сказал Ходзька: мы вас терпим как форпост против варваров. Все вам оказывают милость, опекая да присоединяя. Просто жаль, что пропадете. И напрасно, потому что только лишние хлопоты с вами. Руководи, по-отечески опекай, корми…
— Сволочь! — Алесевы губы побелели. — Грабили, жрали, да еще…
— Что у вас грабить? — издевался Лизогуб.
Лицо Алеся сделалось неузнаваемым. Приступ страшного дедовского бешенства подступил откуда-то изнутри.
— Оставь, — испугался фон дер Флит, — они опасны.
Но Игнаций не обращал внимания:
— Милость! Милость вам оказывают! Чем бы вы были без нас?
Чувствуя, что теперь он не сдержится, Алесь размахнулся и, вложив всю свою силу, треснул ему по щеке левой рукой, поддав под челюсть снизу правой.
Лизогуб взвизгнул, отлетая.
Весь вид Алеся был так страшен, что компания медлила наброситься на него. Один только Корвид мелькнул где-то в стороне, собираясь, очевидно, нанести один из своих грозных незаметных ударов.
Метил в голову.
Но у Загорского реакция против шпаги, против кулака была мгновенная.
Алесь дернул головой, и кулак Ольгерда с маху налетел на медную острую задвижку вьюшки.
Корвид отскочил, согнувшись. Из ладони ручьем лилась на пол кровь.
Отбросив ногой Язэпа Телковского, Алесь стал в угол и приготовился. Налетел фон дер Флит — по морде, по морде сушеной треске. Ногой в пах Гальяшу Телковскому… Приближается Лизогуб… Опять в челюсть.
Все же его вырвали из угла, окружили. Кто-то, — наверное, фон дер Флит, — ударил сзади по голове. Лизогуб двинул в грудь…
И вдруг все утихло. Дверь уборной открылась, и оттуда вышел учитель гимнастики, отставной офицер из молодых, подобранный и широкогрудый, с удивительной фамилией Крест. Креста большинство гимназистов даже любило, потому что он не кичился, не корчил из себя учителя, а поскольку спорт едва-едва начал входить в моду и никто не считал его серьезной дисциплиной, а преподавателя полноценным, Крест держался с гимназистами просто и ровно, скорее не как с учениками, а как с младшими товарищами. Это проявлялось во многом. Между прочим, и в том, что он никогда не пользовался уборной для учителей.
Все отскочили. Крест стоял, вытирая влажные руки платочком, и белозубая улыбка лежала на его розовом лице.
— Курите в уборной, балбесы? — обратился он к Телковским. — Все курят, халдеи вы… Будете иметь куриную грудь, вот что.
Все, кто нападал, опустили головы. Только Алесь смотрел прямо в глаза Кресту. Видел, как плавала на красивом лице учителя добродушная улыбка.
— Извините, джентльмены, — сказал Крест, — я случайно слышал все. Я не хотел бы мешать вам. В таком случае мне пришлось бы просидеть в уборной до конца рекреации. Не обращайте внимания.
Пошел прочь. Потом остановился возле Лизогуба. Доброжелательно посоветовал:
— Разве так бьют? Если бьешь, бей в живот.
Крест завернул за угол, и вокруг Алеся опять забурлило. Он раскидывал тех, кто цеплялся за него, как мог, получая за каждый удар четыре. В груди свистело. И вдруг мелькнул перед глазами Лизогуб, а потом в глазах вспыхнул острый мрак…
Игнаций воспользовался советом.
Держась за солнечное сплетение, Алесь качался на ногах и не мог вздохнуть. Все вокруг то темнело, то прояснялось.
Лизогуб стоял перед ним и цедил сквозь зубы слова, которые тоже то исчезали, то долетали откуда-то издали, то вдруг жужжали в самом ухе:
— Слушай, ты, дерьмо… ты, мужицкая кукушка… ты, грязное белорусское быдло… Мы тебя для твоей же пользы немного потопчем ногами, поучим… А перед этим ты запомни мои слова…
Загорского наконец отпустило. Еще мгновение — и он задохнулся б. Невероятно сладкий воздух ворвался в грудь. Начало светлеть перед глазами.
— Иуда! — со всхлипами хватал воздух Алесь. — Мразь!
И тут Влесь увидел за спиной Лизогуба, в дверях уборной, светлоглазого Сашку Волгина. Волгин стоял, поправляя ремень, и смотрел на то, что происходило, с недоумением.
— Ты слушай, — тявкал Лизогуб, — запоминай. Ты запомнишь, потому что потом мы тебя… для памяти…
— Зап-омню, — впервые выдохнул Алесь. — За-помню.
— Запомнишь… Не вякай про это свое «крепостничество». Не вякай про эту свою «Беларусь»… Знай, кто тебя терпит… Знай, кому ты раб… Великой Польше, а не Москве…
Ярость взорвалась вдруг пламенем, что у Алеся побелело в глазах. Она пришла как будто с воздухом, который вдохнул он.
— Сашка! — крикнул он. — Что же ты смотришь?! Бей сволоту!
Но не успел он окончить фразу, как Сашка неожиданно поднял ногу, как страус, и сильно лягнул в поясницу Лизогуба. Словно переломившись, Игнаций подался животом вперед, и тут Алесь, окончательно придя в себя, ударил Лизогуба под нижнюю челюсть.
В ладони Гальяша Телковского блеснул большой медный кружок: оболтус натягивал на руку каучуковый тяж накладки. Не давая ему опомниться, Алесь дал Гальяшу правой рукой в висок, и тот покатился по полу.
И тогда остальные с воплями ринулись на них. Молотили, хрипели, стремились пробраться ближе.
Было совсем плохо, хотя Алесь и Волгин стояли спиной к стене. Алесь увидел, как Корвид дубасит Сашку. Увидел, что глаза у всех бешеные и что в пылу драки могут кого-то и убить.
И тогда он схватил плевательницу и, размахнувшись, запустил ею в окно. Стекло со звоном посыпалось во двор. Сашка подскочил ближе к окну и в два пальца свистнул разбойничьим четверным посвистом.
Над двором, над площадкой для игры в лапту резко, как нож, пролетел гимназический клич о помощи.
Внизу, во дворе, а потом на лестнице раздался и стал нарастать грохот десятков ног. Ближе. Ближе.
…Первым ворвалось в гулкий коридор, побежало к месту драки «Братство шиповника и чертополоха». Летел, словно одержимый, Мстислав.
— Алесь! Браток! Сашка! Держитесь!
За ним рука к руке мчались Петрок Ясюкевич и Матей Бискупович, тяжело сопел мешковатый Всеслав Грима.
С маху ударили сзади. Алесь увидел рядом ясные глаза Мстислава. Мстислав расшвыривал «аристократов лакейской». Грима наскочил на Дэмбовецкого, дал ему по шее.
— На одного?! На двоих?!
Коридор уже грохотал бегом сотен ног, гулко взрывался голосами. Прибежали «мазунчики», друзья Лизогуба из седьмого и шестого. Их было много.
Братство стало стенкой. Бежали и бежали новые гимназисты. В коридоре стало тесновато, и драка на миг утихла, как пламя, в которое положили слишком много дров.
— Друзья, что случилось?
— Панове, цо?
— Кто кого?
Сашка сбросил с себя Корвида и сразу же получил по зубам от Лизогуба. Крикнул:
— Били белоруса за то, что белорус!!
Толпу просверлил худым, жилистым телом шестиклассник Рафал Ржешевский. Выбился из месива. Стал, взглянул на Алеся безумно-спокойными синими глазами.
— Тебя?
— И я тоже, — улыбнулся распухшими губами Алесь. — Потерпел за идею великой Польши.
Щеки Рафала словно высохли. Он обвел глазами стоящих рядом. Синие глаза встретились с табачными Лизогуба.
— Этот, — словно подтвердил Рафал. — Конечно. Кто же еще?
И приблизился к графу.
— Что же ты наделал, вонючка! — сказал Рафал. — Холуй! Сволочь! Предатель!
…Драка вспыхнула в разных местах коридора, который дрожал, как будто в нем гремела канонада. Учителя и надсмотрщики суетились где-то в конце и не могли прорваться к дерущимся. Крест пытался что-то делать, ловко разбрасывая задних, но поток гимназистов с лестницы и верхнего этажа плыл и плыл.
Перед глазами Алеся мелькали лица. Он, словно в калейдоскопе, видел, как замахнулся на него накладкой Гальяш и как Мстислав перехватил руку Телковского и ею вместе с накладкой смазал врага по носу… Потом странный звук поразил Алеся. Он оглянулся. Плакал одной глоткой Петрок Ясюкевич. Кадык судорожно подергивался. И Алесь всем сердцем понял, что они присутствуют при величайшем чуде, когда тебе казалось, что ты и друг твой одинокие, а обнаружилось, что большинство думало так, как и ты, но молчало, потому что каждый считал, что он одинок со своими смешными мыслями.
