чего он ждал от них? А может, его никогда и не было среди них? Но почему же? Что-то ведь еще сохранялось в нем. Что же?.. А хотя бы ноющая тревога о сыне, которому он поручил, когда пришло известяие о походе Святослава, сохранять мир и спокойствие во второй столице Хазарии Семендере. Да, только это еще и сохранялось, впрочем, не очень-то расталкивая в душе. Она точно бы одеревенела и уж ни к чему не влекла, разве что к странно тяжелому, угнетающему недоумению. В какой-то момент он обратил внимание на золоченую колесницу с восседающим в ней каганом Хазарии и противно тому, что знал о нем, подумал: а он-то что тут делает, отчего он-то не в Белой Башне?.. Силился что-то вспомнить, и не мог. Через какое-то время он заметил, как в опасной близости появились всадники на маленьких юрких конях, они вознамерились пробиться к нему, но, столкнувшись с бессмертными из охранной сотни, отступили. Песах пришпорил старого боевого коня, кажется, тоже осознавшего, что время его вышло, отчего глаза у него потускнели и в большом, все еще сильном теле ощутилась слабость, и подъехал к золотой коляске и спросил у кагана, почему тот не в Белой Башне? Каган не ответил, а потом показал слабой рукой в ту сторону, где под ударами росских мечей гибли агаряне.
— Я хочу быть с ними, — сказал он, почти с ненавистью глядя на Песаха. — И никто не помешает мне!
— Ты ищешь смерти?
— Я уже давно умер.
И то, что Песах услышал от кагана, в свое время втайне от соплеменников принявшего другую веру, еще больше разожгло в нем тягостное недоумение. Кто мог ожидать, что каган, сделавшийся игрушкой в его руках, вдруг обретет голос и заявит о своем желании? Удивительно еще и то, что каган Хазарии не выглядел теперь слабым и беспомощным стариком, поменялся, в прежде тусклых и невыразительных глазах зажглось что-то. Это неприятно поразило Песаха, он растерялся, все же нашел в себе силы сказать везирю:
— Как бы чего натворил каган? Проследи за ним!..
Везирь промолчал. Он видел, как отъехала золотая колесница, влекомая тройкой гнедых рысаков, а чуть погодя оказалась среди агарян, в кольце, невесть почему пропущенная россами. И эта неизвестность испугала везиря, теперь-то и он понял, что сражение проиграно, и хмуро посмотрел на царя Хазарии, с напряженным вниманием следящего за тем, что происходило на поле сражения, точно бы выискивая приметы, которые сказали бы, что еще не все потеряно. Но тщетно!.. Все говорило о другом. Ахмад еще долго не сводил глаз с мэлэха, и, кажется, только теперь заметил старческие морщины, густо испещрившие лицо правителя. И ему сделалось тоскливо. Кто же мог подумать, что все так закончится?
Он еще какое-то время наблюдал за тем, как умирали его соплеменники, а потом поглядел в ту сторону, где стоял со своими людьми каган Руси. Ему показалось, что он увидел усмешку в хмуром лице его, и в груди все сжало, стало нечем дышать. О, как он ненавидел Великого князя Руси! Раз пять он посылал лучников, чтобы те сразили предводителя росских дружин. Но тяжелые каленые стрелы оказались бессильны против него.
Больно на сердце! А что впереди? Кто примет его? Он, отрекшийся от веры отцов, вдруг оказался выброшенным на обочину дороги. Ему теперь ни с кем не по пути. Правоверные Параса или Самарканда, откуда пришли его предки, уж точно не примут везиря Хазарии, как не примует его и те, кому он отдал себя в услужение. Он для них так и останется гоем.
Ахмад с неприязнью посмотрел на мэлэха, сидящего в седле, опустив поводья и уже не наблюдающего за полем сражения, как если бы для него все было ясно. Песах сидел, закрыв глаза и весь уйдя в себя, словно бы стремясь уловить растолкавшее в душе у него, но, кажется, уже не способного сделать и этого последнего усилия. Странно все-таки… Еще день-другой назад Ахмад верил в неугасимость звезды правителя. И вот теперь ничего этого в нем не осталось, одна пустота, и он с едва сдерживаемой досадой наблюдал за Песахом и что-то томящее своей неслучайностью накапливалось на сердце.
А на поле сражения тем временем происходило что-то странное. Песах видел сидящего в колеснице кагана и даже слышал его голос, призывающий правоверных прекратить сопротивление.
— Каган Руси примет заблудших посреди белого дня и простит нас, — говорил старец. — И мы уйдем в свои земли и станем жить, полагаясь только на себя. И да будет на то воля Аллаха!
Он воздел руки к небу, и из уст его полились подобно освежающей влаге после жестокой засухи тихозвонные молитвенные слова. И все те, кто слушал его, пали на колени. И было удивительно и страшно смотреть на то, что ныне вершилось на поле сражения, и Ахмад сказал дрогнувшим голосом:
— Я не могу… Все кончено!
— Да, кончено, — согласился Песах и взял в руки поводья, развернул коня и отъехал… Сердечное угнетение в нем не сделалось больше, хотя тяготность недоумения возросла.
Итиль поразил Песаха мертвенно сонной тишиной на улицах. Он хотел бы спросить, куда подевались жители города, но везирь ехал позади него вместе с бессмертными и спросить было не у кого. Он уже запамятовал, что многих горожан сам отправил встречь Святославу. Но чуть погодя он увидел толпу иудеев, запрудивших узкую улочку, ведущую к воротам Джора, и понял, что люди покидают город. К нему подъехал везирь и сказал хмуро, как бы даже с досадой:
— Надо бы посетить хранилище, оберегаемое горцами Мезендарана, и взять царскую казну, если ее еще не похитили.
Мэлэх не ответил.
Время спустя решив, что медлить нельзя, и, если царь Хазарии не озабочен состоянием своей казны, то кто-то же должен взять на себя эту ношу, везирь с бессмертными свернул в ближайший заулок. Песах остался один, но даже не заметил этого. Он миновал каменный мост и оказался в Белой Башне, тут он слез с седла и по узкой, прогибающейся под ним лестнице поднялся на широкую стену, и уже отсюда увидел везиря и бессмертных, и догадался по досаде, решительно поменявшей в их лицах, что они не нашли казны, и жестко, одними губами, усмехнулся. Бессмертные тоже увидели его и о чем-то горячо заговорили, бросая на правителя недобрые взгляды. Песах понял, что они, скорее всего, сговариваются, чтобы выдать его россам, и тем уберечь свои головы. «Так нет же! Нет!..» — сказал он и посмотрел вниз, туда, где, подступая к стене,
