В Лысково Хвалынский и его войско прибыли засветло. Князь Грузинский и макарьевские монахи встретили его хлебом-солью. Солдаты цыганским табором расположились на околице села. На зеленом лугу разожгли костёр, стали варить ужин. Из Волги натаскали и нагрели воды, и вскоре на вонзенных наискосок в землю жердях затрепали выстиранные портянки и мундиры. Ржали и фыркали лошади, громко разговаривали солдаты, зато село словно замерло — ни звука, как будто всем жителям отрезали языки. Закрыты ворота, занавешены окна. На улице ни души. Только стайка ребятишек вертелась возле батальонных котлов, от которых исходил вкусный запах каши.
Сергей Трубецкой и майор Калошин обошли полсела — навстречу им попался один лишь дряхлый старичок. Спросили, слыхал ли он что-нибудь о Кузьме Алексееве. Дед, кося глаза куда-то в сторону, ответил:
— На свете много народу, Кузьмов да Алексеев не счесть. Какой вам нужон — не ведаю. Окромя Лыскова я нигде не бывал. Какой с меня спрос?
— А почему двери домов на замках, куда народ подевался, это ты знаешь, дед? — обратился к нему Трубецкой.
— По миру народ пошел, куда ему больше идти? Засушливым нонче было лето, хлебушка уродилось мало …
Офицеры оставили старика и пошли к дому Грузинского, где остановился полковник Хвалынский. Но к князю их не допустили, пришлось повернуть обратно в лагерь.
— В нужде великой, погляжу я, это Лысково потонуло. Домишки, словно озябшие курицы, нахохлились, — задумчиво сказал Трубецкой. — И мой отец с матушкой из здешнего нашего имения все соки выкачивают. Отец нас сюда и послал! Вернее, пожаловался императору, что вотчину разоряют бунтовщики… А император разрешил солдат взять на их усмирение. А кого здесь усмирять? Грузинский и другие помещики людей до нитки обобрали.
Калошин в сердцах воскликнул:
— Из князей не бывает друзей, где князь, там кнут свистит да нужда гуляет. Тьфу!
Трубецкой понимал приятеля. Совсем недавно его деревенька в восемь дворов перешла за долги богатому соседу. Сергей каялся, что приехал в Нижний, что приходится участвовать в этой сомнительной операции.
Он вошел в состав карательного батальона добровольно, потому что страстно хотел взглянуть хоть краем глаза на места, где ни разу не был, хотя здесь находились деревеньки, принадлежащие их семье. Петербургские их дворцы нужды не ведают. Отец не столько хотел наказать Кузьму Алексеева, сколько желал навести порядок в своём имении, которое перестало давать доход.
Тяжелые думы мешали Сергею уснуть. Он еле-еле дождался утра, оделся и вышел из палатки. С реки поднимался легкий туман. Чернели дорога да вершина горы, только купола монастырских церквей освещали предрассветное небо золотистыми бликами. «Хвалынский в генералы метит. А мне что надо от этой поездки? Славу душителя народа?» — обвинял себя Трубецкой, ходя по берегу взад-вперед. В конце концов он решил, что сегодня же уедет в Петербург.
Хвалынский удерживать его не стал, сказал, что ломать судьбу молодого князя не имеет права. Полковник прекрасно знал: Куракин, министр внутренних дел, под чьей властной рукой он сам находится, Трубецким приходится близким родственником. Родион Петрович об одном лишь думал: как выполнить императорский приказ. Конечно, прав молодой Трубецкой, лучше быть подальше от этой не делающей чести миссии — душить народ. Но кому-то в государстве надо делать и черную работу! Что ж, он, Родион Хвалынский, честно исполнит свой воинский долг, возьмет грех на душу, раз того требует государь…
* * *
Восток уже заалел, когда в Медвежий овраг заявились двое конных. Под дремлющими древними соснами полыхали костры. Один из всадников громко крикнул:
— Ей! Хватит дрыхнуть! Мы вернулись …
Это были неразлучные друзья: Гераська с Вавилой. В Нижний их посылал Кузьма Алексеев «прощупать врага». По пути они к лесной ворожейке бабке Таисье наведывались. Старушка перевязала раненое плечо Вавилы, обработав его какой-то настойкой, и сказала, что до свадьбы заживет.
Медвежий овраг был весь в шалашах. У одного из них мужчины привязали своих коней. Из шалаша выбрался бородатый детина, в котором сейчас трудно было узнать Кузьму Алексеева.
— Недобрые вести мы принесли, дядя Кузьма, — повесил голову Гераська.
— Вернулись живы-здоровы, и то хорошо! — сказал в ответ Алексеев и, подойдя к бочке с дождевой водой, стал умываться. Гераська принялся рассказывать, что с ними случилось в Нижнем. Услышанное, судя по выражению лица, смутило бородача.
— Я же велел: только поглядеть! Зачем совались? — после недолгого молчания покачал головой Кузьма. — Из Петербурга солдат зря не пришлют. Теперь жди большой драки! Ну что, парни, выручать себя будем? Перегудов воевать предлагает.
— А где Роман Фомич? — спросил Вавила.
— За подмогой поехал. У него в Мурашкинском лесу свои люди прячутся. Тридцать всадников там — огромная сила. И ружья у них имеются… — Алексеев помолчал, потом, вздохнув, добавил: — Выходит, царь-государь решил в собственный народ стрелять! Ну, ничего, поможет нам Мельседей Верепаз — не пропадём. — Кузьма понял руки к небу, в ответ зашумели верхушки сосен, тронутые налетевшим ветерком, да беличьим рыжим хвостом блеснули первые лучи солнца. И слышно было лишь, как хрупали травой лошади, привязанные к соснам…
Потом зарядили дожди. Они принесли сырость, грязь, пронзительные ветры. А в лесу в такую погоду особенно худо. Сеськино далеко, одни непроходимые топи вокруг, овраги да проточины. Кузьма с Перегудовым, который привел своих людей сеськинцам на подмогу, пришли к единому мнению: сами за себя не постоят, никто им не поможет.
До самого утра дикий лес пугал криками филинов. Ветер наконец утих, из-за клочьев разорванных туч робко показалось солнце.
* * *
Никита Кукушкин и Адуш Кучаев верхом ехали по узенькой просеке. Мальчишкам нравились такие вылазки — в лесу сидеть скучно. Никита придержал свою старую кобылу, обратился к приятелю:
— Остановимся, что ли?
Адушу очень хотелось заглянуть в ту липовую рощицу, где на днях они собрали три корзины опят.
— Пойду, погляжу наше место. Ты тут побудь, я скоро! — Адуш развернул коня и скрылся среди деревьев.
Никита привязал свою лошадь к дереву, сел на пенек. Мысли его крутились вокруг Сеськина. Очень хотелось домой, к матери. Он вспомнил тепло печки и запах молочной лапши. На глаза навернулись слёзы. Где-то недалеко кричала цапля, иногда под ноги прыгали лягушки. Никита отбрасывал их веточкой: «Идите, идите отсюда, а то лошадь вас затопчет, глупые!» И тут тишину леса нарушил чей-то крик. Никита вскочил с пенька — сердце его от предчувствия беды затрепыхалось пойманной птицей. «Ой, Адуш! Не на медведя ли напоролся?» Вскочил на лошадь, поддал ей кнутовищем по боку. Скоро перед ним раскрылся клочок леса. Из-за деревьев виднелась широкая поляна, а на ней Адуш, живой и невредимый. Никита разозлился. Он прямо-таки закипел:
— Я думал, медведь на тебя напал, а ты …
— Тсс! Молчи! Смотри лучше! — И Адуш показал рукой влево. — Там солдаты.
Никита оцепенел. Долго стоял, онемев от страха, наконец, овладев собой, сказал:
— У них тут, похоже, привал. Наверное, ночевать будут. Тряпичные шалашики пошто им, скажи-ка?
— Надо нашим сообщить поскорее, — перебил его Адуш. — Время нечего попусту тратить.
Когда вышли, крадучись, из липовой рощи, Адуш другу сказал:
— Ты, Никита, старше меня, тебя дядя Кузьма послушает. Пусть нам ружья дадут. Рядом со взрослыми встанем. Слышь?
— Слышу, слышу, не безухий, — задумчиво ответил Никита.
* * *
От принесенной мальчишками новости лесной стан тревожно загудел. Стали судить-рядить, что им делать. И решили укрыться в каменных пещерах. Людей поделили на группы, в каждой назначили командира, выставили охрану. Ружей не всем хватило, пришлось дубины да рогатины выстругать. Верепазу помолились, верили — спасёт. Целый день ожидали появления солдат. Ночь укрыла лес темным покрывалом, даря надежду: авось солдаты пройдут мимо, не заметят их.
Кузьма не спал. Его оделевали сомнения. Сколько безвинных людей он под расстрел вывел? Имеет ли право распоряжаться чужими жизнями?
Его мысли прервал Перегудов:
— Возможно, и в самом деле Верепаз ваш поможет? — неуверенно сказал он.
— Неужели солдаты в живых людей будут стрелять? — спросил его Кузьма.
— Царь послал их сюда и, если приказал, будут стрелять, — буркнул себе под нос Перегудов.
— Послушай-ка, Роман Фомич, — после молчания Алексеев обратился к Перегудову с давно наболевшим вопросом, — хочу спросить: зачем ты богатеев убиваешь, много злости на них накопил?
Перегудов покачал головой и усмехнулся:
— Ты, Кузьма, святой человек. Думаешь, что все твои дела твой Бог переделает — и обидчиков накажет, и голодных накормит, и от лиха убережет. А я не верю в это. Потому что этого не было и не будет. Только сами люди могут помочь себе. Да, я вешаю помещиков, которые матерей молоденьких заставляют кормить грудью своих щенят! Я вешаю бургомистров, старост. Паразиты человеческие они, кровососы! Ваш управляющий, Григорий Козлов, думаешь, другой? Пёс он шелудивый, по-другому и назвать-то нельзя.
