— Вот что я подумал. Не отправиться ли мне завтра поутру в Штаде? У соседа займу кобылу с коляской — здесь езды несколько часов, — до полудня доберусь. И скажу в замке маркграфини, кто находится у меня под кровом. Вы наверняка с ее светлостью Агнессой знаете друг дружку?
Ксюша рассмеялась:
— О, еще бы! Ведь она тоже киевлянка и приехала в Германию как моя наперсница. Звали ее по-русски Мальга, а по-гречески — Фёкла.
— Превосходно! Значит, не откажется вам помочь.
Евпраксия ответила:
— Я надеюсь. Впрочем,, утверждать наверняка не могу. У людей, бывает, изменяются взгляды и вкусы.
Но мясник заверил:
— Нет, дурная слава об Агнессе не шла. Вот супруг у ней был большой болван. Слава Богу, сгинул где-то в походе. И сынок, видно, в папочку пошел — любит пошалить и покуролесить. А мамаша-то ничего, вроде бы не вредная.
— Вредной не была никогда.
Следующий день прошел в ожидании. Снарядили Йоханнеса в путь и затем коротали время, приготавливая еду. Нет, конечно же, готовила фрау Фладен, не давая Опраксе подойти к продуктам («Это не ваших нежных ручек дело, сударыня!»), и княжна только помогала советами, да еще играла с кошкой Мурхен. Та ее признала безоговорочно, сразу подошла, словно бы к хорошей знакомой, прыгнула на колени и доверчиво свернулась клубком.
— Сколько лет ей? — спросила русская с интересом.
— Много, очень много! Почитай, уж двадцать, — поразмыслив, сказала немка.
— Неужели? Нет, невероятно. Ни собаки, ни кошки столько не живут.
— Я вас уверяю. Мы нашли ее вскоре после похорон прежнего хозяина Штаде — графа Генриха Длинного, вашего супруга.
Евпраксия задумалась:
— После похорон? Генрих умер в восемьдесят седьмом... Получается, правда двадцать лет!
— Ну, вот видите! Очень умная тварь, смышленая. Добрая и чистоплотная. Но к чужим относится с подозрением. Иногда кто-нибудь зайдет незнакомый — так потом полдня киску из-под кровати не выманишь. Всё сидит и зыркает своими зелеными глазищами из темноты. А вот вас ни капли не испугалась.
— У нее глаза, как у Генриха покойного.
— Это вам виднее. — Помолчав, хозяйка добавила: — Говорят, что души людей после смерти переселяются в птиц и животных. Может, ваш покойный супруг поселился в Мурхен?
Бывшая императрица провела ладонью по мягкой шерсти и с улыбкой произнесла:
— Трудно утверждать, но догадка ваша забавна. — Позвала негромко: — Генри, Генри, уж не вы ли это?
Кошка посмотрела на нее с любопытством.
— Да она ничего не слышит, — пробурчала Фла-ден, стоя к ним спиной.
— А по-моему, слышит. Вы взгляните сами. Генри, Генри!
Но когда немка обернулась, Мурхен уронила голову на колени гостьи и лежала совершенно невозмутимо.
— Значит, показалось.
— Ясно, показалось. Потеряла слух года три назад. И мышей не ловит. Только спит и лопает. Что ж теперь поделаешь! Старость уважать надо, даже если старость кошачья.
Ждали возвращения мясника и не ели, но потом, под вечер, сели за обеденный стол без него. На душе было неуютно.
— Может, что случилось? — спрашивала хозяйка. — По дороге? В Штаде? Нынче время тревожное: мало ли, на кого напорешься!
Ксюша тоже нервничала, но старалась не подавать вида:
— Ой, не надо нагнетать страхов! Пресвятая Дева Мария не оставит нас. Без Ее защиты я давно бы уже погибла.
— Дал бы Бог, дал бы Бог, вашими молитвами...
С тем и спать легли. А наутро не успели подняться, как услышали под окнами цоканье копыт, трубные звуки рога и торжественный бой барабанов. Выглянули на улицу — Господи Иисусе! — гвардия маркграфа Штаденского на конях под флагом, где, как прежде, был изображен непокорный единорог в обрамлении дубовых листьев.
Йоханнес, раскрасневшийся, шумный, топал по ступенькам внутренней лестницы и кричал на ходу:
— Ваша светлость, ваша светлость! Тут за вами приехали! Соблаговолите собраться!
Отдышавшись, объяснил гостье и жене: маркграфиня Агнесса, как узнала о появлении прежней своей подруги, так велела везти ее к себе; но пока снаряжали
гвардию, ехать стало поздно и решили перенести отправление на сегодняшнее утро. Тут поднялся и командир гвардейцев; поклонившись и церемонно представившись, он сказал:
— Мне поручено вас доставить в замок фон Штаде. Все готово к вашему торжественному приему.
— Крайне польщена. Подождите меня внизу. Я спущусь через четверть часа.
Ксюша попрощалась с гостеприимной четой. Вынув золотую монетку, подарила хозяйке. Та вначале принимать не хотела, говорила, что само пребывание в их убогой хижине столь высокопоставленной особы было им наградой.
Киевлянка, улыбнувшись, кивнула:
— Хорошо, пусть тогда подарок будет для Мурхен. И пойдет на ее достойную старость и приличные похороны.
Йоханнес заметил:
— На такие деньги можно прокормить и похоронить целый выводок кошек!
— Нет, не надо выводок. Лишь ее одну, остальное — вам.
Появилась на улице под приветственные крики гвардейцев. Все соседи таращили глаза, стоя возле окон или в створах ворот: в их квартале ничего подобного никогда не происходило. Радостные Фладены кланялись ей вслед и напутственно махали платками. Командир помог Евпраксии сесть в повозку, а затем сам вскочил в седло. И под звуки военной музыки поскакал во главе процессии к городским воротам.
Ехали небыстро, но чинно. И погода благоприятствовала: не было дождя, выглянуло солнце, утренний, чуть морозный воздух нежно щекотал ноздри, а раскисшая прежде болотистая дорога, схваченная ледком, превратилась в твердый грунтовый путь. Ксюша, глядя по сторонам и дыша полной грудью, думала с восторгом: «Всё, что ни случается, к лучшему. Если бы поехала в Гданьск, не смогла бы встретиться с Фёклой. Значит, это судьба!»
Около полудня кончились болота, потянулись рощицы, а за ними вскоре возник и Штаде, с теми же башнями и подъемным мостом, что княжна запомнила с ранней юности. Это же без малого четверть века прошло! Старики поумирали, дети выросли... Интересно, жива ли еще тетя Ода? Сын ее, Ярослав Святославич, возвратившись на Русь, правил давно в Чернигове и с Опраксой никогда не встречался...
Адельгейда с эскортом вновь проехала по улице Поросячьей Коленки, у колодца едва не перевернувшись в колоссальную грязную глубокую лужу, и, проследовав мимо церкви Святого Вильхадия, по базарной площади, покатила к замку. Там, внутри, у дверей дворца, сразу разглядела вышедшую ей навстречу Мальгу — сильно располневшую, несколько кургузую из-за этого, но с такими же веселыми, озорными глазами, как прежде. Позабыв про все этикеты-церемонии, с радостными криками бросились на шею друг другу. Плакали, смеялись, обнимались, как дети. Говорили по-русски.
— Ух, какая ты сделалась жирная, подруга! — хохотала, глядя на нее, Евпраксия. — Сала много кушаешь.
— Да какое сало! — отмахивалась товарка. — Я уже забыла, с чем его едят. Ты попробуй народи четверых детей и не растолстей!
— С этим я согласна.
— Ну а ты зато совершенно не изменилась. Всё такая же стройная, словно тополек.
Евпраксия махала ладошкой:
— Ой, да будто бы! Вон смотри, сколько седины!
— Почему в монашеском одеянии?
— Год назад постриглась — после смерти Генриха Четвертого. И теперь называюсь сестрой Варварой.
— Разумеется, у Янки в монастыре?
— Нет, оттуда сбежала в Печеры.
— Господи, да как же?
— После расскажу.
— Ну, пошли под кров. Чай, проголодалась с дороги-то?
Длилась трапеза несколько часов. Выслушав историю Евпраксии, Фёкла объявила:
— Я тебя на Русь не пущу. Нечего там делать. Будешь жить со мной — и кататься как сыр в масле. Ты мне помогла обрести семью и богатство, я тебе отплачу лаской и заботой.
Ксюша улыбнулась:
— Радостно услышать. Но, прости, не останусь.
— Как так — не останешься? Почему?
— Не хочу да и не могу делаться твоей приживалкой.
— Ой, о чем ты! О какой приживалке речь ведешь? Мы с тобой подруги и почти что сестры, породнились, выйдя замуж за братьев фон Штаде. Да, конечно, я не ровня тебе по крови — ты великая княжна и была королевой, я простая боярышня и всего лишь графиня... Но, по-моему, титулы и звания никогда нас не разобщали?
Евпраксия ответила:
— Дело тут не в титулах и не в крови. Просто я хочу вернуться домой. В Киев, к матери, сестре и приемной дочке, к сестрам и братьям во Христе. Умереть на чужбине не желаю. — Посмотрела на нее извинительно: — Ты не думай, я сказала так не в упрек тебе. У тебя иная судьба — ты нашла в Германии новую Родину. Обрела детей, ставших немцами, говоришь по-немецки чище, чем по-русски... У меня не вышло. Я осталась русской. Православной русской. А еще моя половецкая половина крови не дает мне покоя в тесных замках, серых городах — жаждет на простор, на свободу, на родную Русь.
Покачав головой, Агнесса произнесла:
— Это всё фантазии. Ты придумываешь сказки, веришь в них, а потом, когда они погибают в столкновении с жизнью, переживаешь. Я давно избавилась от иллюзий. Пару раз схлопотав от мужа по зубам и своими силами воспитывая детей, быстренько избавилась. Сделалась практичной и трезвой. Настоящей немкой. И тебя призываю опуститься из заоблачных сфер к нам на грешную землю, здраво оценить свое положение в мире и остаться коротать старость у меня.
