Ему рассказали, что доктор Кано теперь редко появляется в до-дзе: занят своими философскими трудами, все больше становится теоретиком созданного им единоборства.
– Это не совсем так, – поправили говорившего, – сэнсэй каждый день бывает в Кодокане и принимает активное участие в тренировочных схватках, давая наглядные уроки и борцам, и тренерам. Просто никто не знает, в какое время и в каком из тренировочных залов он появится, поэтому ты можешь долгое время не сталкиваться с ним.
И все-таки однажды Василию повезло.
Он, стоя в стороне, поправлял свою дзюдогу – борцовский костюм, – готовясь к выходу на татами, и наблюдал за схватками молодых, которые с азартом стремились добиться победы. Вдруг в какой-то момент обстановка в зале переменилась: тренерские окрики прекратили схватки, и центром внимания стал неизвестно когда незаметно появившийся в дверях немолодой человек в белой дзюдоге с красным поясом. «Сэнсэй!», «Доктор Кано!»– зашелестели и стихли почтительные голоса.
Вместе со всеми склонился в приветственном поклоне и Василий. Распрямляясь, заметил, что мастер чем-то рассержен: на высоких жестких скулах проступили красные пятна.
– Вы сражаетесь, как молодые быки, которые сталкиваются рогами! – голос сэнсэя отрывисто прозвучал в абсолютной тишине до-дзе. – Ни в одном из приемов, которые я сейчас видел, не было ни отточенности, ни изящества. Я никогда никого не учил такому дзюдо! Если все вы будете думать только о победе и надеяться лишь на физическую силу, наступит конец Кодокана.
И он резким взмахом руки призвал не прекращать занятия, продолжая стоять в дверях.
Василий также занял место на татами. Его противником был явно не новичок: даже сквозь плотную ткань кимоно было видно, как перекатываются тренированные литые мышцы. Обменявшись традиционными поклонами, борцы начали обычную «разведку» обманными движениями и ложными выпадами. В этот момент Василий уже не слышал обычного разноголосого шума до-дзе, не помнил о присутствии доктора Кано, которое так волновало его еще секунды назад.
Наконец соперник решился провести бросок через грудь и, захватив пояс Василия, поднял его в воздух. Однако Василий успел зацепиться ногой за опорную ногу противника и лишил его возможности подбросить себя вверх. Японец был вынужден опустить его на землю. Прием был сорван, и Василий не замедлил воспользоваться этим: обвивом назад он провел успешный, завершающий схватку, бросок.
Тренер резко хлопнул в ладоши: Василий поднял голову и увидел, что к нему направляется доктор Кано.
– Вы применили прием, которого нет в дзюдо, – доктор Кано пристально смотрел в глаза Василию, но было непонятно, узнает ли он своего русского питомца. – Это ваше собственное изобретение?
– Нет, сэнсэй, – с поклоном ответил Василий. – Это прием национальной татарской борьбы. Так борются татары.
– Татары? – вопросительно повторил Кано.
– Да, это одна из национальностей, входящих в состав России.
– Россия… – задумчиво произнес мастер. – Мы мало знаем о ее национальных единоборствах…
«Мы сами далеко не все знаем о них», – чуть не вырвалось у Василия, но он только молча наклонил голову.
– В общем-то, это естественно, что каждый народ, начиная заниматься классическими единоборствами, вносит в них свой национальный элемент, – продолжал доктор Кано. – Я столкнулся с этим еще во время своих поездок по Европе. Более того, мне кажется, что именно благодаря этому, распространяясь по миру, дзюдо избегает опасности закостенеть раз и навсегда в своих канонах. Правда, начиная внедрять принципы дзюдо, я лишь во вторую очередь имел в виду их спортивное применение, – с оттенком горечи добавил он. – Ну что ж. Рад, что не зря потратил на вас свое время в пору вашего ученичества, «русский медведь», – закончил он, и на губах мастера мелькнула чуть заметная усмешка.
– Мастеру не нравится, что программы Кодокана военизируются, – разъяснил Василию тренер, провожая его в раздевалку. – Упрощаются приемы, делается упор на преимущество физической силы: так проще готовить солдат. Недаром свою единственную рукопись по руководству занятиями дзюдо он передал своему французскому последователю мсье Фельданкрэ, а не оставил ее на родине. В то же время мастер понимает, что все-таки дзюдо – боевое единоборство. Ему не нравится и тот вариант, когда из правил выхолащиваются, скажем, болевые приемы и остается театрализованная форма без содержания. А главное, вы же слышали: сэнсэй ожидал, что единоборство будет лишь средством этического совершенствования личности. А об этом, в общем, уже мало кто и вспоминает…
«Как раз это и понимал Владыка Николай, благословляя меня на ученье в Кодокане, – подумал Василий. – И я этого никогда не забывал».
Апрель 1926 года, который, казалось, сначала был таким продуктивным на новые знакомства, на интересную информацию, вдруг стал приносить один за другим весьма неприятные сюрпризы.
Сначала ухудшилось здоровье Маши: к ее быстрой утомляемости и легкому покашливанию прибавилась невысокая, но постоянная температура по вечерам, а утром она просыпалась разбитая, в мокрой от пота ночной сорочке.
Наконец, несмотря на все ее бодрые отговорки, Василий отвел ее к русскому врачу при православной миссии. Тот долго выслушивал и выстукивал ее грудь и спину, а потом, попросив больную подождать в приемной, строго сказал Василию:
– Вы, конечно, оба знаете, что у вашей жены туберкулез? Я подозреваю, что обострение началось не сегодня. Как же вы могли так легкомысленно тянуть с приходом сюда? Сейчас ей необходимо пройти лечение в стационаре. Я думаю, удастся устроить вашу жену в лечебницу при нашей миссии. Это, как минимум, три месяца. А потом на полгода в санаторий – ей нужен горный воздух.
Несмотря на Машины протесты, Василий настоял, чтобы предписания врача были выполнены.
Он долго не мог заснуть в ночь перед ее отправкой в больницу. Сидел на стуле возле постели и с тревогой всматривался в ее лицо с яркими пятнами румянца на скулах. Предостережения Никольского вспоминались ему: все-таки не уберег он Машу, не уследил, когда снова подкралась к ней эта проклятая болезнь. Наверное, не на пользу ей пошли и влажный климат Шанхая, и отравленный миазмами воздух разрушенного Токио. А сколько она пережила от этой постоянной слежки, от необходимости вечно быть настороже и начеку… И все-таки Василий убеждал себя, что Маша молода, что она, в конце концов, постоянно занималась спортом. У нее должно быть достаточно сил, чтобы победить болезнь. Василию нужно было верить, что жена справится и одолеет недуг. Да и Бог не попустит, чтобы что-нибудь стряслось с ней, такой юной и жизнерадостной.
* * *
Не успела немного улечься тревога за Машу (все-таки ее лечат и за ней тщательный монастырский уход; она в руках опытных врачей; наконец, о ее здоровье молятся там, в миссии), как пришла срочная телеграмма «из Совкино»: Ощепкову предлагалось немедленно приехать во Владивосток для переговоров об организации кинопрокатного дела в Японии. Условный смысл телеграммы был ясен Василию: его хотят срочно видеть в Центре. Однако сама форма вызова его изумила: неужели там не понимают, что его приезд в Советскую Россию сразу разрушит его «легенду» независимого обеспеченного кинобизнесмена, служащего немецкой кинофирмы?
Оставалось одно: Василий отвечает на вызов телеграммой о том, что не может выехать в связи с болезнью жены и обещает объяснить подробности письмом. Он надеется, что через связного ему удастся доказать всю неразумность своего приезда.
Но через несколько дней, вернувшись из больницы от Маши, он нашел в своем почтовом ящике официальный вызов в консульство СССР: ему предлагалось явиться якобы «для выяснения вопросов, связанных с пребыванием в Японии его жены».
В консульстве его приняли холодно и, ссылаясь на полученную телеграмму, потребовали немедленного отъезда.
Уже сама постановка вопроса привела Василия в недоумение: он формально не был гражданином Советской России, и, как любому иностранцу, ему предстояло выполнить массу формальностей для получения въездной визы. Всякая спешка с оформлением документов бросила бы на него нежелательную тень в глазах местных властей. Но все попытки что-нибудь доказывать были бесполезны. Оставалось принять все возможные меры предосторожности при отъезде и попробовать все выяснить на месте.
Он как мог успокоил Машу и выехал налегке, рассчитывая вернуться через неделю-другую. Не успел даже предупредить о своем отъезде «Чепчина» и сообщить о своем временном отсутствии остальным знакомым, во встречах с которыми был заинтересован.
* * *
Во Владивостоке его встретил Заколодкин, и это уже само по себе было дурным знаком: с этим самоуверенным, не терпящим чужих доводов и мнений человеком Василию было всегда тяжело общаться.
