— А вот и так же! — передразнила его хозяйка. — Сколько вас всех-то с тобой вместе?
— Девок восемь да я, вроде как девятый…
— Так нехай пять в кунацкой полягут, две — здесь, ты — в сенцах, а она ко мне в хозяйскую хату идет.
— Нет, так нельзя! — подумав немного, сказал Бык. — Чего это она одна пойдет… Не полагается одной, и опять же Прохор Карпович велел…
— Вот кобель немытый, заладил одно: Прохор да Прохор, а мне чихать на твоего Прохора! Вот что, милая, с этим дураком не сговориться, — тыча в Агафона пальцем, продолжала она, — бери себе в компанию какую-нибудь подружку, да и айда в нашу хату! Ну, что, чертов караульщик, теперь спокойней будешь?
— А чего ж? Вдвоем коли, это сподручней, вернее будет, — сбитый с толку энергичными окриками казачки, согласился Бык.
— Ну так кого ж с собой берешь? Да живее, время-то ночное, и нам, и людям спать охота, — заторопила Нюшу мамука.
— Пойдем со мной, Машенька, — умоляюще глядя на толстушку, попросила Нюша.
— Пойду, хоть и боюсь дождя.
— Ну, так вы обе вот этим кожухом прикройтесь да быстренько через двор побежим. А вы, девки, ложитесь спать да только огонь тушите, кабы, хорони бог, хату не спалить! — приоткрывая дверь, сказала хозяйка.
— Обожди немного, я тоже с вами, — поднялся Агафон.
— А ты чего, черт рыжий, за нами увязываешься?
— А для порядку. Погляжу, что и как, а после сюда вернусь, — флегматично ответил Агафон.
— Службу, значится, справлять верно хочешь? Ну валяй, шлепай за нами! — И под смех и шутки девушек Нюша с толстушкой в сопровождении хозяйки и Агафона вышли во двор.
Девушки стали раскладывать на полу кунацкой постели, по двое и по трое укладываясь на ночлег.
— А ты, Донька, чего не ложишься али тоже в хозяйкину хату ночевать пойдешь? — спросила одна актерка другую.
Донька пожала плечами и тихо, словно своим мыслям, сказала:
— Чудно как-то! Мы — здесь, а они двое — там. Потеснились бы, теплее б было… — Она расплела косу, медленно разделась и опять повторила: — Чудно! И хозяйка-то, ровно ей было велено, чуть ли не волоком утащила Нюшу.
Но ее уже никто не слушал. Девушки, утомленные скучным днем и однообразным шумом затянувшегося дождя, уснули. Донька устроилась рядом с тихо посапывавшей во сне подругой. Минуту-другую она продолжала еще думать о Нюше, а затем быстро и безмятежно заснула.
Перебежав под дождем двор, хозяйка с обеими девушками вошла в низкую простенькую турлучную хату с низкой и толстой камышовой крышей. В сенцах горел ночничок. Открыв настежь дверь, мамука впустила девушек в теплую, чистую, с невысоким потолком комнатку, вторая, еще поменьше, шла влево от сенец. Широкий топчан был застлан чистым, хорошо выстиранным рядном, большая взбитая подушка и цветное одеяло покрывали постель.
— Ну девоньки, раздевайтесь да спать, а ты, караульщик, погляди под стол, нет ли кого из хлопцев! — насмешливо крикнула Агафону хозяйка.
Бык покачал головой, почесал затылок.
— Раз полагается, надо делать. Мне что! Кабы не наказ барина, так хоть в лесу пусть ночуют.
Нюша и толстушка, обнявшись, ждали, когда наконец Агафон уйдет.
— Ну, скорей, скорей, черт рыжий, не видишь, девки спать хотят, — торопила его хозяйка.
Агафон потоптался на месте, мотнул для чего-то головой и взялся было за шапку.
— Постой ты, кавалер, вот что мне пришло в голову, — подтолкнула его в бок мамука, — мой-то казак сейчас на постах возле Терека, в патруле ходит. Нехай девки тут спят, а ты, рыжая борода, ночуй у меня, — подмигнула казачка.
— Чего, чего? — озадаченно переспросил Агафон.
— Чаво, чаво, — передразнила его мамука. — Малый ребенок какой, не понимает! Ему пожуй да в рот положи. Оставайся, говорю, со мной зоревать, сторож лохматый!
— Тьфу ты, вот чертова баба! — наконец сообразил Агафон. Он даже отступил от хохотавшей казачки. — Стыда в тебе нет, окаянная! Муж в карауле, а ты чего предлагаешь?
— Ох и ду-ра-ак, ох и телок, даром с бугая вырос! Не хочешь, не надо. Лягу одна, а ты геть отселе, праведник чертов! — распалилась хозяйка.
— И пойду, а тебя, паскуду, и слушать не буду! — выскакивая как ошпаренный, закричал Агафон.
Шаги его стихли.
— Ушел, черт рыжий! Я знаю, как таких дураков налаживать.
Мамука подошла к Маше-вострушке, молча взяла ее за руку и потянула к себе, затем ногой отворила дверцу во вторую комнатку и спокойно сказала:
— Иди, ваше благородие, выходи сюды!
Машенька ахнула, а Нюша, зардевшись от смущения и счастья, подалась вперед. В дверях стоял Небольсин.
— Пойдем, дочка, спать, нехай люди счастьем надышутся, — оказала казачка, увлекая за собой оцепеневшую от неожиданности толстушку.
Дождь давно уже стих. Через щели неплотных ставен стало проглядывать начинавшееся утро. В хате было еще темно, и серые неясные тени ползли по комнате.
— Пора, Нюшенька, пора, моя радость, — целуя в последний раз девушку, сказал Небольсин.
— Еще чуточку, Саша, солнышко мое светлое, счастье мое единственное, — прижимаясь к груди поручика, шептала Нюша. — Всю ночь с тобой пробыла, а кажется, будто только-только встретились… Мало мне такой радости, бесценный мой! — гладя его руки, целуя глаза, продолжала она шептать.
— Бог даст, скоро все станет по-иному. Увезу тебя, и заживем с тобой хорошей, новой жизнью.
— И так до самой смерти.
— До конца наших дней… Вместе, всегда вместе.
— Дал бы бог нам деточек, Саша. Я хочу, чтобы у нас был сын, и такой хороший, добрый, честный, как ты. Нет ведь больше на свете таких, как ты. Один такой, единственный!
— Ну уж «единственный», — улыбнулся поручик. — Есть еще немало людей в сто, в тысячу раз лучше меня!
— Нет, — прервала его Нюша, — нет таких. Ты — самый лучший, ты — самый честный и хороший… Нет тебя лучше!
— Просто ты любишь меня, родная, вот тебе и кажется, что я лучший на свете!
— Может быть, может быть и так. А как ты? Как ты думаешь, есть лучше меня? — заглядывая Небольсину в глаза, спросила она.
— Дурочка, — с нежностью сказал Небольсин. — И не думай об этом. Люблю тебя крепко. Одна ты у меня. Нет и не надо мне никакой другой.
Нюша засмеялась тихим, счастливым смехом и спрятала на его груди свое радостное, светившееся счастьем лицо.
В ставню чуть-чуть постучали, в сенцах послышались осторожные шаги.
Нюша вздрогнула и крепче прижалась к Небольсину.
— Не бойся, девочка, это Сеня или Савка. — Он взглянул на свой брегет, но сумрак комнаты помешал разглядеть время.
Тихий стук, но уже в дверь, повторился.
— Александр Николаевич, пора! Развидняет! Пятый час, — услышали они шепот за дверью.
— Это ты, Сеня?
— Я, Александр Николаевич!
— А где Саввушка? — одеваясь, спросил через дверь поручик.
— Возле той хаты сторожит, на случай ежели Агафон или кто другой из нее выйдет. Свиристелем запоет, сигнал такой у нас назначен.
Нюша блаженно и радостно засмеялась.
— Ох этот Савка, как дитя малое, вечно у него блажь да выдумки в голове. Ну, милый Саша, дай еще раз поцелую тебя. — Она крепким и долгим поцелуем приникла к нему. — А теперь иди, дорогой, храни тебя бог!
— Будь спокойна, все будет так, как объяснил тебе!
— Ваше благородие, пора, светает. В станице уже казаки да бабы проснулись, гляди, как бы бугай тот рыжий сюда не заявился, — входя в комнату, сказала хозяйка.
— Иду, иду… спасибо тебе, милая. — И, сунув казачке еще две золотые монеты, поручик вышел из хаты.
Воздух был свеж, чуть сыроват и прозрачен. Солнце поднималось над горами, но мгла еще висела над станицей.
Они быстро прошли к перелазу и под лай неожиданно набежавших собак скрылись в садике Гостева.
— Рада, что с любушкой свиделась? — глядя на озаренное лицо чему-то улыбавшейся Нюши, спросила казачка, тронув ее волосы теплой и мягкой ладонью. — Только и есть у нас, девонька, счастья, что со своим любушкой тишком да негаданно встретиться!
В комнату в одной рубашке вбежала Машенька и, беззвучно плача, бросилась к удивленно взглянувшей на нее Нюше и крепко обхватила ее руками.
— Что с тобой, родная? — гладя ее по голове, спросила Нюша. — Или боишься чего?
— Не-ет… Кого боюсь-то? — всхлипывала толстушка, глотая слезы и целуя Нюшу. — Радуюсь я за тебя… от счастья плачу… Любишь ты его, да?
— Люблю… больше жизни люблю… — еле слышно ответила Нюша.
— Я ведь всю ночь не спала. Все о тебе думала… Умная ты да смелая… Так этому негодяю, кабану, и надо, — вспоминая Голицына, с ненавистью сказала Машенька.
— Полегли б вы, девки, спать, еще только развидняет, — заглянула в дверь хозяйка.
— И то верно, давай спать, Машенька.
Толстушка молча обняла ее, и девушки, накрывшись одеялом, уснули.
