— Ваше высочество, — начала она, стараясь казаться совершенно спокойной, хотя высокий вибрирующий тон голоса свидетельствовал, насколько она была взволнованна, — в силу своего положения я должна воздерживаться от лишних волнений, которые могут пагубно отразиться на ребенке, а потому я отказываюсь вступать в пререкания с вами. Скажу только, что один дурак может предложить вопросов больше, чем в состоянии ответить десять мудрецов. До свидания! — и она вышла, с силой хлопнув дверью.
— Вот всегда она так! — сконфуженно и жалобно сказал принц. — Ей говоришь дело, а она только ругается. Ах, женщины, женщины!.. Какой-то древний мудрец говорил: "Моя жена — лучшая женщина в мире; вот потому-то я считаю себя вправе утверждать, что и лучшая женщина в мире ровно ничего не стоит". Я всецело могу присоединиться к нему… Но надо же что-нибудь предпринять! — перебил он сам себя. — Вот что: нам надо привлечь к совещанию одного человека. Это — большая умница и очень преданная душа. Кстати, он должен быть где-нибудь здесь.
Действительно, Семен Никанорович Кривой, которого имел в виду принц Антон, оказался во дворце. Его приход принес как раз то, чего так опасался Мельников: было решено, что капитан сделает вид, будто склоняется к увещаниям Ханыкова, постарается проникнуть в заседания заговорщиков, вызнает досконально все их планы и намерения и будет по мере накопления сведений сообщать через Головкина принцу. Пока что никаких арестов производить не будут, чтобы не испугать пташек, которых потом накроют сразу всех. Кроме того, Мельников получил еще одно специальное поручение от Кривого: ему поручалось между прочим разведать, где именно и под каким обличием скрывается некий дворянин Столбин, какова на самом деле роль переводчика Шмидта при шведском посольстве и не представляют ли оба одного и того же лица?
Что же было делать? Мельникову приходилось подчиниться необходимости и взять на себя роль шпиона, которая крайне претила ему. Конечно, он не боялся выдать себя — полная интриг и подводных камней жизнь дворян, так или иначе близко стоявших к трону, приучила их скрывать свои истинные чувства и отлично играть комедию. Но дорого дал бы Мельников, чтобы не быть вынужденным пускаться на это дело. Даже мысль о счастье назвать через каких-нибудь полгода своей женой Наденьку меркла перед сознанием, какой ценой покупается это счастье…
Прошел май, кончался июнь, но в положении наших героев ничто существенно не изменилось; если же и изменилось, то скорее к худшему, а не к лучшему.
Маркиз де ла Шетарди начинал серьезно думать, что ему придется уехать из России ни с чем. Его домогательства получить аудиенцию у малолетнего императора были решительно отклонены, и он жил теперь на положении частного лица, так что был вне покровительства личной неприкосновенности посла. Между тем, из сообщений Любочки Олениной он узнал, что граф Линар настаивает на принятии решительных мер против маркиза-интригана, вплоть до ареста последнего. Правда, Шетарди был не из трусливых. Узнав о том, что его собираются арестовать, он привел свою дачу на Островах, где жил с наступлением теплого времени, в боевое положение и сумел довести до сведения правительницы, что выбросит за окно первого, кто дерзнет явиться к нему помимо его желания. Это произвело свое впечатление: нерешительная Анна Леопольдовна побоялась открытого скандала, и распоряжение об аресте было отменено. Однако это мало гарантировало спокойствие маркиза. Он понимал, что если ему предложат выехать из русских пределов, то сопротивление будет невозможно и бесполезно. А в таком решении не было ничего невероятного. Ведь у Линара были старые счеты с маркизом, влияние красавца-графа все росло и доходило до открытого скандала. Так, правительница издала указ, запрещающий входить в Летний сад кому бы то ни было, кроме ее самой, лиц, сопровождавших ее, девицы Менгден и графа Линара. Однажды принц Антон, предполагавший, что это распоряжение не может касаться его, вздумал прогуляться в саду, но часовой штыком загородил принцу дорогу и наотрез отказался пропустить августейшего рогоносца. Эта история вызвала большие толки, и поведение правительницы возбудило негодование и неодобрение даже тех, кто до того всецело прилежал к ней душой. Но негодование разрослось до размеров скандала, когда с наступлением сильной жары Анна Леопольдовна приказала вынести свою постель на балкон дворца, выходивший на Летний сад. Один из современников упоминает в своих мемуарах о следующем: "Хотя перед постелью ставят экран, но из окон вторых этажей ближних домов все можно видеть". А что было это «все», нетрудно догадаться, если принять во внимание, что Линар жил в доме Румянцева, непосредственно примыкавшем к Летнему саду.
Шетарди понимал, что раз отношения правительницы к Линару доведены до степени открытого скандала, то от влияния саксонского посланника можно ждать всего. Таким образом, было весьма вероятно, что в один прекрасный день ему действительно предложат выехать на родину, а тогда — прощай дальнейшая дипломатическая карьера!
Если Шетарди должен был опасаться только за будущее, но никак не за личную безопасность, то Лестоку приходилось бояться и за то, и за другое. Он знал, что правительница считает его главным коноводом заговора. Мало того, однажды Анна Леопольдовна накинулась на цесаревну с упреком, обвиняя ее в том, что она держит около себя такую темную, вечно интригующую и злоумышляющую личность, как Лесток.
— Но помилуйте, ваше высочество, — с полным спокойствием и самообладанием ответила Елизавета Петровна, — если Лесток кажется вам подозрительным, то почему вы не прикажете арестовать его, пытать, даже казнить? Для меня он — очень опытный врач, но и только, и я не вижу причин прогонять его.
Этот ответ царевны, ставший сейчас же известным Лестоку, мало ободрил бедного врача. Лесток дошел до такой нервной возбужденности, что при малейшем шуме в соседней комнате кидался к окну, готовый выброситься на улицу. Он совершенно не знал, что ему делать. Бездействовать? Но это значило отказаться от мысли обеспечить свое будущее возведением на престол царевны. Действовать? Но ведь за ним следили теперь особенно упорно, и это могло дать врагам оружие против него!
Столбин и Оленька жили радостной мечтой о близком счастье. Переводчик Шмидт исчез однажды ночью из дома шведского посла, зато во дворце царевны Елизаветы появилось новое лицо: гоф-фурьер Воронихин. Это новое превращение Петра Андреевича было признано самым целесообразным. Ведь сношения с Шетарди почти совершенно прервались; Нолькен собирался уезжать, так как война Швеции с Россией была только вопросом времени; таким образом, Столбину было безопаснее жить около своей Оленьки, от свиданий с которой он все равно не отказался бы. Впрочем, в скором времени им предстояло и вообще-то поселиться вместе: свадьба молодых людей была назначена царевной на конец июня, то есть сейчас же после Петровок.
Такой же мечтой жили и Мельников с Наденькой. Их будущее казалось совершенно обеспеченным и верным. Наденькино приданое исподволь заготовлялось, свадьбу предполагали сыграть в начале ноября, перед рождественским постом; что же касалось графа Головкина, то он, казалось, окончательно отказался от мысли мешать счастью молодых людей. И Мельников, сначала отчаявшийся от навязанной ему роли шпиона, мало-помалу освоился и с этим.
Но пока ему еще не удавалось добыть существенные сведения. С одной стороны, в интриге наступил период сравнительного затишья, когда все как-то съежились и притихли; с другой — кружок близких к Елизавете Петровне лиц не решился сразу ввести Мельникова во всю полноту интриги. Быстрота, с которой капитан вдруг склонился на сторону царевны, тот факт, что это произошло непосредственно после денежного подарка со стороны принца Антона, не могли не внушить заговорщикам известной осторожности, и было решено, что сначала к Мельникову приглядятся, сначала его поиспытают, а уж потом можно будет окончательно зачислить его в "конспиративный штат", а пока что довольно было и того, что его принимала запросто царевна.
Таким образом, его шпионаж пока еще не принес ярких результатов. Но довольно было и того, что надлежащим сферам была известна роль Ханыкова, как подстрекателя, и было решено, что придет подходящий момент, Ханыкова схватят и под пыткой выведают все, что нужно.
Впрочем, и Мельникову удалось кое-что вызнать; он сообщил Кривому, что гоф-фурьер Воронихин кажется ему подозрительным, что голос Воронихина имеет сходство с голосом исчезнувшего купца Алексеева и что фурьер почему-то усиленно сторонится его, Мельникова. Это сообщение Василий Сергеевич сделал между прочим, так как особенного значения ему не придавал. Зато для Кривого это было целым откровением, а потому он немедленно приказал Ваньке Каину денно и нощно сторожить дворец цесаревны и, если Воронихин в ночное время куда-нибудь выйдет, немедленно схватить его и доставить куда следует.
