Толстой также понял, что теперь Марии не миновать беды: он хоть и знает Марию с детства и даже считается её крестным отцом, а разберётся досконально, проведёт розыск так, как будто и знать не знает Марию, знать не знает Кантемирово семейство...
Но прежде поехал он к самой Марии, чтобы допросить её не в застенках Тайной канцелярии, а запросто поговорить да и намекнуть на недовольство царя.
Мария с жаром обняла своего крестного, расцеловала в обе румяные пухлые щеки, накормила отменным обедом, а после напросилась на шахматную партию, благо отца с мачехой не было: уехали к родственникам в гости.
Они сели за небольшой столик, за шахматную доску, выполненную ещё царём и сделавшему такой необычный подарок девчонке Марии, рядом стояли напитки, лежали трубки с душистым табаком и неизменный кальян, к которому ещё в Турции привык прикладываться Пётр Андреевич.
Играли они молча, сосредоточенно, и Толстой всё искал повода, чтобы завести разговор об ассамблее.
— Небось только об ассамблеях и думаешь, — неожиданно сказал он, когда Мария сделала не совсем удачный ход.
Она в недоумении подняла на него свои сверкающие зелёные глаза и с пониманием вгляделась в его маленькие, заплывшие жиром глазки.
— Скучно там, — призналась она, — словно на манёврах, туда-сюда ходят шеренги. Мастер танцев мог бы придумать и что-то более весёлое.
— Да ведь молодые люди там и могут познакомиться, увидеть друг друга, — возразил Пётр Андреевич. — И царь сам затеял это лишь для того, чтобы скрасить для молодёжи досужее время...
— Танцы — да, танцевать я люблю, — рассмеялась Мария, — но вот бы игры ещё какие-нибудь, чтобы не только поглядели люди друг на дружку, но ещё и узнали бы, кто чем дышит.
Толстой недовольно поглядел на Марию — все её слова он будет обязан доложить Петру.
— Нет, правда, — оживилась Мария так, что забыла про очередной ход слоном, — каждому дать по цветку, а кто-то пусть по залу ходит и другие цветки разносит. Помните, как было в Турции? — внезапно спросила она. — Каждый цветок своё значение имеет, и кто пошлёт другому какой цветок, тот и выскажет без слов своё отношение...
Толстой поскрёб в лысой голове: так-то оно так, да как скажешь царю о такой вот мысли?
Он снова углубился в игру, и больше между ними не было сказано ни слова об ассамблее...
Пётр Андреевич обстоятельно доложил царю обо всех мыслях Марии, но более всего Пётр заинтересовался цветами.
— Как это — значения цветов? — переспросил он.
Хорошо, что в этот раз они беседовали без Екатерины — уж она не упустила бы случая сказать свои два-три насмешливых слова.
— А так, — сообщил Толстой. — Она, когда была девчонкой, помогла мне по цветам определить, кто в посольской части предателем оказался.
И Толстому пришлось во всех подробностях рассказать царю о давней стамбульской истории, обо всех её перипетиях.
— Выходит, дело-то серьёзное? — насмешливо спросил Пётр. — Я, признаться, ничего в этом не понимаю, а девицам вроде Марии такие тонкости с детства известны.
Он призадумался.
— Может, и права она, — наконец произнёс Пётр, — надо будет потолковать с ней, может, ещё что придумает.
Пётр Андреевич был очень рад, что царь не вспыхнул от критики его ассамблей, что цветы увели его в сторону от гнева и наказания.
И тем же вечером, отложив все свои спешные дела, царь без всякого сопровождения отправился к Марии — его давно тянуло к ней, да всё как-то не находилось и повода, и времени, чтобы снова увидеть эту тоненькую стройную девчонку с такими длинными и изящными пальчиками...
Толстой был вместе с ним: его одного взял с собой в дом к Кантемирам царь и был рад этому сопровождающему — Кантемир с Толстым сразу же уселись за шахматы, а Пётр прошёл в комнату Марии и завёл неприятный для себя и для неё разговор.
— Расскажи-ка мне, что ты о цветах знаешь, — сразу приступил он.
Мария удивлённо глядела на Петра. Что вдруг приспичило царю знать о цветах? Но потом, сопоставив разговор с Толстым за шахматами и теперешний вопрос царя, поняла, что избежала большой беды — её в застенок не взяли, не стали допытывать, почему не ходит на ассамблеи.
Она было испугалась, но умные, серьёзные большие глаза Петра сочувственно смотрели на неё, и Мария успокоилась.
— Если вы дарите человеку астры — это значит, что душа ваша полна любви к нему и нежности, и это объяснение в любви изысканно и благопристойно, — начала она.
— Терпеть не могу астры — осенние это цветы, — пробормотал Пётр, но больше уже не перебивал Марию, постигая сложности в науке распознавать оттенки цветочного букета.
— Белые астры подарила бы вам я, — печально сказала Мария, — а вы и не ведаете, что это значит.
Пётр со смехом покачал головой.
— А это значит, что я люблю вас больше, чем вы меня, — потупила глаза Мария, — это ведь и в самом деле так.
— А вот если синий василёк? — шутливо спросил Пётр.
— Не смею выразить свои чувства, — мгновенно откликнулась Мария.
— Век живи, век учись, — пробормотал Пётр.
— Ноготки подарите — жестокость вам будет, ревность, горе, а жёлтый лютик — неблагодарна ты и скрытна.
— Скажи, пожалуй, а я и не знал, не было в нашей науке таких вот искушений.
— На востоке женщина готовится к любви и браку с первого дня своей жизни, — грустно сказала Мария, — она знает, как содержать своё тело, когда надушиться розой, когда мятой. А я была на ассамблее, так чуть не задохнулась: рядом девицы вроде бы знатные, а пахнет от них, как в конюшне. И если случайно задерётся подол — там исподница такая засаленная, что любая коровница чище в коровник надевает...
Пётр слушал с любопытством и изумлением: когда, как успела она подметить все эти тонкости, если он сам ничего этого не замечал?
— А ног, — расходилась Мария, — под длинными юбками не видно, вот и надевают растоптанные башмаки...
— А ты? — внезапно спросил Пётр.
Тут Мария и вовсе забылась — вытянула ногу, подняла до колен широкую пышную юбку, и Пётр увидел её крохотную ножку в золотой туфельке и чудесном шёлковом чулке — никогда не видел он таких ног у своих нимф.
Он не выдержал, схватил её за эту изумительную ножку, поцеловал, а потом стал забираться всё выше и выше — и вот уже губы его достигли ложбинки между её нежными округлыми грудями.
На этот раз их соитие было долгим и нежным, и поцелуи Марии доставляли Петру несказанное наслаждение...
«Умна, нежна, прекрасна, — думал Пётр, лёжа в её широкой атласной постели, — такую бы мне вот жену да смолоду...»
Но вспомнил дебелую, раздавшуюся Екатерину, её пышную грудь, на которой он засыпал, как на пуховой подушке, и со вздохом сказал себе:
«Нет, не солдатская это жёнка, а царёва супруга, а мне от моей Катерины отказываться не след: сколько ходила со мной в походы, сколько делила и кровь, и пот, и труды, настоящая она жёнка солдатская, а я солдат».
И опять пожалел, что не встретилась ему смолоду такая вот красавица да с такой удивительной родословной.
«Порода чувствуется, — опять вздохнул он, — а Катерина самого подлого происхождения, да прошла со мной полжизни».
И сразу почувствовал себя виноватым перед Екатериной — теперь, когда она постарела, он утратил уже интерес к ней как к женщине, но дорожил её вниманием и заботой.
Да и привычка сказывалась: без неё не мыслил себе и дня...
— Значит, так, — остановился он перед погруженными в перипетии шахматной партии Толстым и Кантемиром, — указ об исподницах женских я сам издам, а про игры и цветы спросите у Марии, да пусть не ленится, а к следующей же ассамблее подготовит всё...
Толстой так и разинул рот от изумления, а Кантемир как будто только сейчас понял, что дочь его стала царской наложницей.
Лицо его было сумрачно: он любил свою старшую и мечтал выдать её замуж, а теперь, коли царь на ней свой глаз остановил, и выдать нельзя, и мучайся, что дочка стала полюбовницей.
Пусть царя, самого главного в государстве человека, но всё равно отдалась без венца, без законного брака...
И Пётр ясно прочитал на лице Кантемира эти его тайные мысли и тихо сказал ему:
— Не суди, князь, так уж случилось.
А Мария как будто и не подозревала о тайных мыслях отца — она была счастлива тем, что Пётр опять обратил на неё внимание, что он был нежен и осторожен с ней, что и она заняла пусть ещё не прочное, но хоть какое-то положение в его душе.
И она с громадным наслаждением отдалась устройству цветочной почты на ассамблеях.
Приказала выпилить несколько больших гладких досок — коротких и толстых, усадила всех братьев за разрисовку их и написание текста значений цветов, и скоро на столе у неё появились эти разукрашенные доски с текстом, написанным крупными рисованными буквами.
