— Ты голоса-то на меня, боярин, не подымай, — сказал Одноок с ухмылкой. — Разговора-то у нас ишшо не было, разговор-то ишшо будет. А во дворе слуги бродят, отроки мои опять же — как бы слухи не поползли…
Образумился Конобей. И впрямь, ославит его сосед на весь город, с него все станется. Верно, сила на его стороне.
— Что ж, входи, — отступил он от порога.
Вошли бояре. Мужичка вслед за ними впихнули в терем, вышли за дверь отроки.
— Садись к столу, — пригласил Конобей.
Одноок сказал:
— Вот и ладно.
Сел, расправил на груди бороду, руку положил на столешницу. Молчал.
Конобей тоже молчал, изредка бросал косые взгляды на мужичка. Тот втягивал голову в плечи, виновато глядел в пол.
Ключница принесла в братине холодного меду, жареного гуся, поставила посреди стола блюдо с крупно нарезанным хлебом.
— Пей, дорогой гостюшко, ешь, хозяина не обижай, — с притворной лаской в голосе потчевал Одноока Конобей.
Ели с аппетитом, пили во здравие друг друга, догладывать кости бросали мужику.
— Тоже божья тварь, — говорил Конобей.
— Какой-никакой, а подарочек, — кивал Одноок.
Наелись, напились, мужика попотчевали, срыгнув, приступили к серьезной беседе.
— Твой это мужик? — спросил Одноок.
— Впервой вижу, — отвечал Конобей.
— Видишь, может, и впервой, а мужик-то из твоей деревни…
— Из моей ли, не из моей — того не ведаю.
— Эй ты! — окликнул мужика Одноок. — Боярина свово признаешь ли?
— Как не признать, — ощерился мужик и поклонился Конобею. — Как благодетеля не признать?.. Конобей это.
— А ежели побожишься?
— И побожиться могу…
Мужик поискал глазами икону, перекрестился:
— Пропасть мне на этом месте, ежели это не Конобей.
Клятва перед иконой — дело серьезное. Одноок кивнул и снова уставился на соседа. Конобей растерянно смахнул пот с лица.
— Приехал я вчера в свои Потяжницы, — медленно заговорил Одноок, — а там — беда. Мужички твои в моей деревеньке озоруют. Рожь потоптали, попа прирезали, насильничают, — ну ровно поганые… Что на это скажешь, боярин?
— У мужиков одно на уме — как поозоровать, — ушел от прямого ответа Конобей. — Спасибо тебе, Одноок. Слова твои попомню — завтра же кликну тиуна, велю расправу чинить.
— Э, куды как ловко повернул ты, боярин, — засмеялся Одноок. — Да у меня силки крепкие. Просто так ты от меня не уйдешь. Эко выдумал — расправу чинить… А мужиков кто наставлял?
— Ивач все это, — подал голос мужик. — С тиуна все и пошло…
— Цыц ты! — выдав себя, налился багровой кровью Конобей.
Верх взял Одноок, сердце запело у него петухом.
— Как же рядиться будем, боярин? Али ко князю с челобитьем идти?
Как сказал Одноок про князя, тут и совсем оробел Конобей. Дело простое, и послуха имать не надо — свой же мужик донес, от него не отмашешься. Придавил бы его, яко клопа, да не в силах боярин. Улыбнулся Конобей, как мог, приветливее:
— Почто же ко князю идти? Небось и сами урядимся…
Долго рядились, Одноок на темном деле свою выгоду искал:
— Ты мне за рожь-то потоптанную свою землицу возле россечи отдашь. Да за попа, да за то, что ко князю не пойду.
— Эко сколь нагреб, — пробормотал Конобей. — А не много ли будет?
— Да за мужика твово, — не слушал его Одноок, — за мужика сколь дашь.
— За мужика не дам ни ногаты… На что мне мужик?
— Разговорчивой он…
Все продумал Одноок, крепенько прилип к его паутине Конобей. Куда ни повернись боярин — везде пропал.
— А помнишь ли, как приходил я к тебе свататься? — наседал Одноок.
— Как не помнить…
— Срамил ты меня.
— Ничего не забыл…
— Да как позабыть-то? Должок за тобой, должок за тобой так и остался, боярин.
Почти нежно ворковал Одноок, еще крепче опутывал Конобея своею паутинкой. — Ты вот что, боярин. Ты мне всю деревеньку-то откажи… Она у тебя подле моих Потяжниц одиноко стоит.
Конобей вытаращил глаза:
— Еще чего захотел!
— А ты не шибко поспешай, — охладил его Одноок. — Ты ладком подумай да пораскинь умом. А за то я тебе откажу лесное угодье за рекой…
— Осина там да болонья, мне ли про то не знать.
— Да разве осина не дерево? Лыко опять же на лапти — вона твой мужичишко совсем разут, смотреть тошно, на коробья там да на лукошки… Осина — дерево тож. Не упрямься, боярин.
Ай-яй-яй, сник Конобей, слова в горле застряли, рот разевается без звука. Сперло ему дыхание, глаза вот-вот вылезут из орбит. Жаль отдавать ему деревеньку, а видно по всему, что придется.
— Ты бы мне в ином месте угодье-то… Соснячок там какой али ельник.
— И, чего захотел! — помотал головою Одноок. — Бога не гневи, соглашайся, покуда не передумал.
— Ладно.
Били бояре по рукам, договор свой скрепляли клятвою, попа звали, целовали крест.
Уехал Одноок от Конобея, радовался: ловко обошел соседа — и землицы себе прирезал, и за мужика получил откупное.
— Так, — сказал Конобей, сидя обескураженный у себя в тереме на лавке. — Нынче ты, Одноок, сверху, а завтра я.
— Так, — повторил он зловеще, обращая взоры свои к мужику, все еще стоявшему перед порогом на коленях. — С тобой-то что делать мне? Куды тебя подевать?..
Понял мужик, что не будет ему пощады. Заюлил перед боярином, подполз к нему на четвереньках, облизал сапоги.
— Помилуй, боярин, — просил без надежды.
— Куды там! Осрамил ты меня, а милости ждешь.
— Не по своей ведь воле…
— Попа резал ты, не мой был на то указ.
— Не хотел я попа-то.
— Того, что сделано, не вернешь. Подь ты!
Смазал боярин мужичонку сапогом по губам. Отполз мужичонка на прежнее место, кровь размазывает по лицу. Совсем тошно сделалось боярину.
Затухала в нем злоба — трезвые мысли приходили на ум. Стал Конобей прикидывать, как бы на чем другом Одноока обойти. Никак не мог он смириться с потерей. И так вертел и эдак, но ничего путного не придумал.
Тогда кликнул он дворского:
— Холопа вот мово прихвати. Поезжай на Клязьму подале куды. Камень ему на шею — да в воду.
Возвращаясь от Конобея, встретил сына своего Звездана на улице Одноок. Не вдруг признал, посторонился перед дружинниками, ехавшими во всю ширину улицы. Словишу сразу приметил — плечист, светловолос, улыбчив, да и конь под ним особой масти — тонконогий, высокий боевой конь. Выторговал его Словиша у византийских купцов, что возвращались в прошлом году от булгар. Много дал он им соболей и лисьих шкур — две недели про то шли суды да пересуды по городу. Когда проезжал он мимо, выходили взглянуть на Словишиного коня стар и млад.
Раньше-то, бывало, боярин едет — все перед ним расступаются; нынче побаивался лишний раз соваться княжеским милостникам на глаза. Обнаглели бывшие холопы и каменщики, а после того, как высмеял Одноока Веселица, и вовсе отпала у него охота показываться дружинникам.
Свернул Одноок на обочину, глаза долу опустил. Только когда сам наехал на него Словиша, когда сам закричал: «Здорово, Одноок! Аль старого знакомца своего не признал?!» — воспрянул боярин.
Тут только и увидел боярин рядом со Словишей Звездана, заколотилось сердце — растрогался старик, подъехал ближе. Звездан тоже пришпорил своего коня, привстал на стременах, вытянув шею, вглядывался в лицо отца. Перегнувшись с седел, поздоровались они, коснувшись друг друга руками.
— Сколь уж времени прошло, а не кажешь носа ко мне на двор, — упрекнул сына Одноок.
Не хотел обижать его Звездан, отвечал невнятно:
— Служба княжеская — не ежедень пир.
— Аль и минутки свободной не выдалось?
— Так и не выдалось…
— Обижаешь меня, сын. На весь город ославил, а мне каково?
— Снова ты, батюшка, взялся за старое. Сколь раз говорено было — на твоей усадьбе я человек подневольный, а здесь — сам себе хозяин. У князя служба хоть и тяжела, а — почетна.
— Служи у князя, кто ж тебе не велит? Вона сколь боярских сынов у него в дружине.
— Однооков сын я один.
— Нешто род наш не знатен? Нешто мы хуже других?
— Род родом, а честь честью. Не вернусь я к тебе, и не проси.
Приблизившийся Словиша попытался их примирить:
— Как погляжу я на вас: вместе тошно, а розно скучно. Что снова распетушились?
Боярин отвел глаза:
— Кому скучно, да не Звездану. Никак не пойму, чем приворожил ты его, Словиша?
— Не сладким пряником, не красной девицей…
Дружинники, сдерживая коней, посмеивались издалека:
— Живем — не тужим, меды пьем — не хмелеем. Шибче уговаривай, боярин, сына…
Махнул Одноок рукой, печально тронул коня:
— Прощай, Звездан.
— Прощай. Не поминай лихом…
