составом, повилявшим на прощание задом, как дешевая привокзальная шлюха.
-- Ты что, совсем помешался? Куда несешься, как угорелый? Нас же по рельсам чуть не размазало!
-- Иди ко мне, -- позвал он тихо, -- посмотри, красота какая! Не злись.
-- Мы прозевали поезд.
-- Ничего страшного, другой придет. Иди ко мне, -- низкие нотки в голосе подчинили бы себе и медузу Горгону. – Вот умница, садись, -- похлопал ладонью примятые пшеничные колосья. Она опустилась рядом, на землю, еще не остывшую от дневного зноя. – Смотри сюда, видишь?
Внизу мерцало огромное озеро. Вечерний сумрак не скрывал неподвижной зеркальной поверхности, отражавшей кусты и деревья, кругов, кое-где расходившихся по воде, потемневших от времени деревянных мостков. К одному была привязана лодка.
-- Поплаваем? Давно не плавали вместе.
Она поежилась.
-- Я боюсь.
-- Ты же со мной! А кто говорил, что будет мне доверять? Пойдем, сейчас луна
появится. Плавала когда-нибудь голышом под луной?
-- Нет.
-- Увидишь, как это здорово!
-- А ты-то откуда знаешь?
-- Знаю.
…Вода льнула к ней, как опытный любовник приникает к обнаженному телу, стараясь не оставить без ласки ни единой клеточки кожи. Трепетно, нежно, бесстыдно. Она не плыла – с восторгом отдавалась мягким, прохладным прикосновениям, предвкушая другие – нетерпеливые, жаркие.
-- Холодно?
-- Нет.
-- Хочешь на берег?
-- Да.
-- Тогда плыви. И жди меня.
-- А ты?
-- Там, на берегу, чуть правее растет тутовник. Ты же любишь шелковицу, -- и резко взял вправо, широкими взмахами загребая воду.
-- Какая шелковица?! Я не хочу! Мне страшно одной. Вернись!
-- Ничего не бойся, -- прокатилось над озером. – Подожди, я быстро!
Она поплыла за ним, стараясь не потерять упрямца из виду. Вот он приблизился к дереву, нависшему над водой, вскарабкался, обезьяной запрыгал по веткам, выискивая плоды. Тишину нарушили шорохи, прерывистое дыхание охваченного азартом человека и глухое ворчание тутового дерева, недовольного появлением бесцеремонного чужака.
-- Осторожно, не упади, – верхушка дерева обломилась, и человек полетел вниз. – Подожди, я сейчас! -- она изо всех сил замолотила по воде руками, стараясь быстрее плыть. – Держись, любимый, держись… Я сейчас, -- сверху падал шелковичный дождь, черные ягоды градом барабанили по песку…
Разбудил стук. Сердце колотилось, готовое выскочить из груди, мокрые щеки горели. Она открыла глаза и увидела ставшую привычной обстановку: белые стены, потолок, шторы на окнах, тумбочка с недочитанной книгой. Антонина с облегчением вздохнула: это был сон. Идиотский ночной кошмар, который закончился с обычным стуком, сообщавшим, что жизнь продолжается.
-- Завтрак! – в приоткрытой двери приветливо улыбалась повариха.
-- Спасибо. Я сегодня выписываюсь, дома поем.
-- Нет-нет, надо покушать. Выписка будет не раньше двенадцати. Вы хоть у нас и на особом счету, но счета счетами, а порядки порядками. Приходите, я вам горяченького какао налью, -- голова в белой косынке снова улыбнулась и исчезла.
После завтрака позвонила Лера.
-- Привет, дорогая! Как ты?
-- Сегодня выписываюсь.
-- Я в курсе. Тошка, ты меня, Бога ради, прости! Хотела за тобой приехать, но не получается: репетиция. Отменить никак невозможно, сама понимаешь. Не обижаешься?
-- Нет, конечно.
-- Пыталась дозвониться Олегу Антоновичу: то не отвечает, то аппарат выключен. И Степана в Москве нет, он сейчас в Питере. Слушай, солнышко, у меня просьба: если Боровик по каким-то причинам не сможет забрать тебя из больницы или машину прислать, пожалуйста, позвони до двенадцати. Я закажу для тебя такси.
-- Не нужно. Прекрасно доберусь сама.
-- А почему голос грустный?
-- Сон дурацкий приснился.
-- Не верь в эту чушь! У меня, например, сон никогда не бывает в руку. Все наоборот: если снится хорошее – к неприятностям, если плохое – к удаче. Не бери в голову и не вздумай расстраиваться. Пока, мой хороший, я побежала, ненавижу опаздывать. Созвонимся завтра, договорились?
-- Хорошо. Только у меня к тебе тоже есть просьба.
-- Выкладывай.
-- Пожалуйста, не говори об Олеге Антоновиче как о человеке, который должен заботиться обо мне. Он – чужой и ничем не обязан. Ни машиной, ни вниманием, ни чем-то другим. Понятно?
В трубке послышался вздох.
-- Жаль, времени нет, чтобы выяснить, какая муха тебя укусила. А то бы я постаралась вправить тебе мозги.
-- Прекрасно, значит, договорились. А мозги мне уже вправили. Надеюсь, обойдется без рецидива. Пока!
Она еще долго не могла успокоиться. Почему Валерия, умная, деликатная, неплохой психолог, решила, что ее подруга способна принимать услуги постороннего человека как должное? Без зазрения совести эксплуатировать его порядочность и доброту. Разве она, Антонина Аренова, давала повод подобному мнению о себе? Одно дело – пристроить в хорошую больницу человека, сбитого твоей же машиной, другое – позволить безмозглому пешеходу усесться себе на шею и всю оставшуюся жизнь соглашаться, чтобы тебя использовали в своих интересах. Олег Антонович, наверняка, состоятельный человек: не у каждого есть личная охрана. И, конечно же, многие пристают к нему с просьбами: деньги, связи, работа. Люди часто ищут лазейку проползти в благополучие и комфорт, но они заблуждаются. Ползает – пресмыкающееся, тащит, бедное, по земле свое брюхо и брюхом живет. А человек должен идти по жизни прямо, с совестью и умом, как бы судьба ни старалась сбить его с ног. К тому же удача уже находила ее в таежной избушке, нет смысла снова взывать к Фортуне.
Ближе к полудню в дверь снова постучали. Стук был уважительным, даже робким.
-- Входите!
В дверную щель просунулся Володя, один из охранников Боровика.
-- Можно?
-- Конечно, -- улыбнулась она, – здесь не офис, Хотя, как вы знаете, прием посетителей тоже ограничен.
-- Антонина Романовна, -- проигнорировал шутку телохранитель, – я приехал за вами. Олег Антонович приказал вас аккуратно доставить.
-- А разве я чемодан? – развеселилась она.
-- Вы можете шутить сколько угодно, но у меня приказ. И я его выполню, даже если придется применить силу. Олег Антонович, между прочим, сказал: «Будет упрямиться, тащи силком».
--Так и сказал?
На тумбочке зазвонил сотовый телефон.
-- Да,
