Так продолжалось несколько лет. Правительство занимало миллиарды долларов и тем или иным способом ссужало ими людей, чтобы они их тратили, что они и делали, и таким образом банки и крупные предприниматели имели удовольствие начинать все сначала. Казалось бы, что это как раз то, чего им хотелось, и что они будут благодарны президенту, которому пришла в голову такая замечательная идея; но по какой-то странной причине, как только они снова почувствовали себя вне опасности, — банки открыты и набиты деньгами, фермеры продают свои продукты по хорошей цене и компании выплачивают самые большие дивиденды за все время своего существования, все они напустились на того, кто их спас, стали обзывать его диктатором, мотом и еще разными словами, которых нельзя напечатать.
Возьмите, к примеру, Генри Форда: в конце 1934 года, по прошествии полутора лет "нового курса", Генри выступил в печати с заявлением, что кризис миновал и что он намечает выпуск миллиона автомобилей, — такой цифры не было с 1930 года. И на этот раз это была святая истина, а не игра на психологии. У людей были деньги, чтобы сменить старые автомобили, на которых они ездили многие годы, и Генри начал набирать рабочих и повышать минимум заработной платы. Разве не естественно было ожидать, что он внесет некоторые изменения в свою экономическую философию и попытается сотрудничать с новым главой правительства?
Куда там! Президент ввел было так называемую Н.А.В. ["Национальная администрация восстановления" — специальный правительственный орган, созданный президентом Рузвельтом], которой надлежало заставить промышленников отказаться от снижения заработной платы, бессмысленного перепроизводства и всех неразумных затрат, вытекающих из анархии в промышленности; и Генри, упрямейший из индивидуалистов, уперся, как мул посреди дороги, не желая подписывать соглашение, не желая сообщать о своих намерениях, предоставляя правительству бойкотировать его автомобили и бросать в корзину его заявки на подряды.
Что мог Эбнер Шатт понять во всем этом? Разумеется — ровно ничего. Эбнер тоже напоминал мула, но впряженного в привод, мула, который ходит и ходит по кругу, поддерживая работу механизма. В час он делал много кругов и кружил восемь часов в день, пять дней в неделю, и желал только одного на свете — ходить вот так по кругу, пока хватит сил, и каждую пятницу получать чек Фордовской автомобильной компании и кормить и одевать свою семью, платить налоги задом, и нет-нет да положить несколько долларов в банк — на этот раз с гарантией правительства, — чтобы, если на Америку снова налетит шквал кризиса, Эбнера с больной женой не смело с лица земли.
В это время еще один член семейства Шаттов попал в газеты. В Мичиганском университете была группа студентов, которая выражала недовольство по поводу военного обучения, и эти студенты созвали "митинг протеста против войны и фашизма" и для наглядности инсценировали суд и сожгли портрет Вильяма Рэндольфа Херста. Газеты подняли шум, и ректор университета счел нужным заявить, что впредь подобных нарушений спокойствия допущено не будет. Беспорядок, сказал он, был вызван "подрывной деятельностью нескольких профессиональных агитаторов". В газетах упоминались имена некоторых организаторов митинга и среди них имя студента старшего курса Томаса Шатта.
Эбнер не читал больше газет и впервые услышал о митинге, когда к нему явилась делегация из трех сограждан. Это были его старые знакомые, которые когда-то носили на шляпах ленты "клуба борьбы за президентство Форда" и ходили с Эбнером сжигать воспламеняющийся крест. Деятельность ку-клукс-клана замерла, и состарившийся, измотанный Эбнер потерял интерес к политике; но посетители сказали ему, что он пренебрегает своими обязанностями гражданина и что ему следовало спустить шкуру с мальчишки, чтоб оградить его от влияния "красных".
Бедняга Эбнер Шатт был в отчаянии и с жаром заверил посетителей, что для него это полная неожиданность. Пряча в глубине сердца тайну о своем участии в демонстрации "красных", он заявил, что остался таким же хорошим и верным патриотом, каким был; но как может он уследить за сыном, если не понимает, чему тот учится? "Все такие ученые слова говорит", — сказал Эбнер. И что он может поделать с таким верзилой, да еще футболистом, который с двумя такими, как его отец, справится?
Посетители сказали, что, если понадобится, они придут и помогут выпороть парня. Они торжественно сообщили Эбнеру, что создана новая организация, еще более мощная, чем ку-клукс-клан, которую поддерживают многие крупные компании и которая позаботится о том, чтобы Детройт не попал в руки "красных". Они не стали распространяться об этой организации, потому что ему нельзя было больше доверять, но делали грозные намеки, и несчастный старик с перепугу нацарапал своему сыну письмо, которое наполнило сердце Тома жалостью, но не изменило его взглядов.
До Эбнера то и дело доходили слухи о новой организации, о "Черном легионе", сильно разраставшемся, особенно за счет белых рабочих из глухих горных селений Южных штатов, которых автомобильные компании вербовали и привозили на осенний сезон десятками тысяч. Эти рабочие были по большей части неграмотны, но исполнены шовинизма и расовой гордости; они ненавидели католиков, евреев, негров и всех, кого можно была назвать "красным". Один из приезжих работал с Эбнером в Хайленд-Парке, они часто ездили вместе домой, и он нет-нет да и заговаривал о "Черном легионе", хотя и поклялся под угрозой смерти не выдавать его тайн. Очень страшное дело эта "черная клятва", которую надо подписывать своею кровью. "Клянусь именем бога и дьявола во всем повиноваться моим начальникам и положить все силы на истребление анархистов, коммунистов, католиков и их соучастников". Надо быть "христианином-протестантом, стопроцентным белым американским гражданином" и отвечать жизнью за клятвопреступление: "разорвут на части и прах развеют по ветру". Надеваешь черный балахон и начинаешь "карать кнутом, огнем и смертью" инакомыслящих.
"Черный легион" становился большой политической силой; среди его руководителей были судьи, прокуроры, мэры, муниципальные советники, полисмены и члены Американского легиона. Бедняга Эбнер не давал никакой клятвы, но он пребывал в великом страхе из-за своего непокорного сына. И зачем только он позволил парню учиться в колледже, где он набрался опасных мыслей и научился говорить ученые слова!
Атмосфера сгущалась с каждым днем; даже забитый и недалекий Эбнер чувствовал это. В Дирборне, где находился завод Ривер-Руж, подручные Форда создали еще одну организацию под названием "Рыцари Дирборна", в которую вошли несколько сот человек, находящихся у Форда на содержании; в их обязанности входила политическая агитация и выполнение всей "черной работы", какая требовалась. Фордовский завод охватила шпиономания. Если трое рабочих разговаривают между собой — значит, тут пахнет заговором. Молодчики из "служебной организации" вскрывали судки с завтраками рабочих в поисках крамольной литературы. Они даже разламывали на куски сандвичи!
Том Шатт окончил колледж. Он расхаживал в черной шапочке и такой же мантии и в блеске славы; веселые песни теплыми весенними вечерами, рой хорошеньких девушек в легких очаровательных платьях, папы и мамы, все представительные и нарядные; знаменитый адвокат раздает свидетельства о присуждении степени бакалавра и говорит тысяче юношей и девушек, что Америка нуждается в их идеализме и беззаветной преданности, особенно теперь, когда миру угрожает дух беспорядка и недовольства.
Только один член семейства Шаттов был свидетелем этого великого события в жизни юного Шатта — Дэйзи Бэггз. Она колебалась, следует ли ей появляться среди такой светской публики, но Том пригласил ее, и она попросила соседку присмотреть за ребенком и надела платье подруги-маникюрши. Она воспользовалась семейным фордом, проехала миль тридцать до Энн Арбор и поставила в сторонке свою потрепанную машину.
Роскошь и великолепие, среди которых она очутилась, повергли ее в трепет. Она точно перенеслась в волшебный мир грошовых журналов. Брат ее был так величествен, что она едва узнавала в нем того малыша, которому, бывало, утирала нос. Он познакомил ее с очаровательной соученицей в бледно-голубом шифоновом платье, дочерью промышленника, которая смотрела на Тома с почти собачьей преданностью; тут Дэйзи поняла, что значит университетское образование. Она была так потрясена, что решила совершить самоотверженный поступок, достойный героинь прочитанных ею романов; она незаметно исчезнет, и Тому не придется краснеть, знакомя бедную и невежественную сестру со своими богатыми и учеными друзьями.
Но Том и слышать не хотел. Он сказал, что едет сегодня домой, и просил ее подождать до вечера и подвезти его. По дороге домой он сделал все от него зависящее, чтобы охладить ее восторг. Колледж — вздор; шапочка и мантия были взяты напрокат за два доллара, а знаменитый адвокат, так растрогавший ее своим идеализмом и красноречием, — наймит электрических и газовых компаний, которым помогает держать в руках республиканскую партию и проводить своих людей в законодательные и судебные органы штата. Если бы он говорил правду, он сказал бы тысяче юношей и девушек, что их поколение лишнее и, если папа не подыщет им местечка, надеяться им не на что.
