Разговор Гуюка с Ярославом не шёл у Сбыслава из головы. Хан переиграл великого князя по всем статьям, переиграл легко, одними посулами, ничего, по сути, не дав, но получив слово о военном союзе, подтверждённое клятвой на кресте. Случилось то, чего так опасались в Золотой Орде: завтрашний великий хан монголов обеспечил своё наступление на Запад поддержкой всех русских сил, и теперь помешать этому могла только внезапная и, главное, своевременная смерть Ярослава.
Не впрямую, намёками и беспощадным анализом обстановки как Бату, так и Чогдар давно подготовили к этой мысли Сбыслава. Но оказалось, что быть готовым и осуществить подготовленное и продуманное на деле — разные вещи. Бестрепетно размышляя об этом, Сбыслав и представить не мог, сколь трудно придётся ему, когда настанет пора действовать. Отчаяние и реальная, физически ощутимая боль в сердце вдруг разом обрушились на него, мешая сосредоточиться, подумать, сплести хоть какие-то силки, попав в которые, Ярослав оказался бы клятвопреступником, за что, по монгольским законам, полагалась только смертная казнь. Тогда бы встал вопрос о новом великом князе, что потребовало бы много времени, и Русь была бы спасена.
Да, Русь была бы спасена от второго нашествия…
Он не думал о своей жизни. Он думал о жизни великого князя Ярослава, которую необходимо было оборвать. И Сбыслав почти не спал и почти не ел, худел, мрачнел и метался, напрасно надеясь убежать от самого себя.
— Опять не ешь ничего, Сбыслав? Что с тобой?
— Мутит меня что-то.
На третий день Сбыслава разыскал есаул Кирдяш:
— Хан Орду ждёт тебя вечером.
Сбыслав помолчал. И молчал, когда Кирдяш зашёл за ним, чтобы проводить в юрту своего хана.
— Холодно у них тут, — возмущался есаул. — Вроде лето, а по ночам зуб на зуб не попадает. Непутево живут!…
— Гуюк сказал, что ярлык на великое княжение князю Ярославу передаст его мать, ханша Туракина.
Всем послам положено чтить её и славить, а она угощать славящих на том пиру будет. Обычай такой. А меня Гуюк попросил представлять всех потомков великого Чингисхана. Как старшего внука.
Последние слова Орду сказал, раздувшись от важности. Но Сбыслав ясно расслышал почему-то только одно: угощать. И белкой шмыгнула мысль: «Травиться там у вас…» Он сразу же изгнал её из головы, постарался тут же забыть…
— Я передам князю Ярославу.
Орду явно ждал каких-либо поручений или хотя бы вопросов, но Сбыслав вдруг заторопился, словно рассчитывал на то, что мелькнувшая нечаянно мысль останется здесь. А ночью опять не спал, опять вздыхал и ворочался, но эти два слова — «травиться там» — время от времени вдруг возникали в голове. А под утро в тягостной полудрёме подумалось, что хорошо бы, князь Ярослав съел на пиру что-то, заболел бы и помер. И никто бы не был виноват: на роду, видать, такая смерть написана ему.
Утром он постарался избавиться от предрассветных мыслей, впервые почувствовал, что проголодался, ел и пил вдосталь. А великий князь Ярослав очень радовался:
— Слава Богу, Сбыслав, слава Богу! То хворь местная из тебя выходит, я тоже два дня есть ничего не мог. Как на руки их гляну, так с души воротит.
Двумя днями позже вдруг объявился Негой. Князь обрадовался старому знакомцу, сразу же принял. А Негой сказал:
— Посол от самого Папы Римского прибыл. С тобой, великий князь, встретиться хочет, толмач его говорил.
— Зачем? — Ярослав испугался: Гуюку могла не понравиться такая встреча.
— Вроде из самого Владимира тебе посылка.
— Посылка?… Какая посылка?
— Не знаю, великий князь.
— У ханши Туракины сами собой встретитесь. — У Сбыслава вдруг зачастило сердце. — Там все послы будут, никто и внимания не обратит, князь Ярослав.
— Да, да, у ханши Туракины, — Ярослав обрадовался столь простому решению щекотливого вопроса. — Так и скажи толмачу. Там и договоримся, где посылку передать. А сюда нельзя ему, никак нельзя.
Он уже хотел было выгнать Негоя, как выгоняют дурного вестника. Но помедлил, досада прошла, да и давний знакомец рассказывал вещи любопытные.
— Золотых дел мастер из Ростова Кузьма говорил мне, что новый шатёр хану Гуюку ставят. Богатый шатёр, столбы золотом окованы. Кузьма в нем трон из слоновой кости соорудил.
И трон, и шатёр Гуюку понравились. Он милостиво улыбнулся золотых дел мастеру из Ростова, велел Бури щедро отблагодарить его, но домой пока не отпускать.
— Со мной на Русь вернётся. Хватит ему на Бату работать.
Этот разговор случился как раз в тот день, когда Негой приходил к князю Ярославу. А когда последние приготовления в коронационном шатре был завершены, Гуюк назначил час великого курултая.
— Допусти к войлоку почёта князя Ярослава, мой добрый Орду.
— Он — не монгол.
— Правильно. Но потому-то и допусти. Его одного из немонголов Единственного. От такой чести он до самой смерти пить из моей ладони будет.
Орду был очень недоволен нарушением древних обычаев. Но спорить с будущим великим ханом не решился, только сопел, вздыхал и гонял приближённых, поскольку отвечал за всю церемонию.
— Скажи князю Ярославу, что Гуюк удостоил его великой чести, — велел он Кирдяшу.
Есаул доложил, и это известие вызвало смятение как у князя, так и у его ближнего боярина. Ярослав едва не лишился речи, а Сбыслава бросило в жар: он понял смысл дерзкого хода Гуюка. Хан вынуждал единственного официального представителя Руси принимать участие в церемрниале провозглашения Гуюка великим ханом всей Монгольской империи. Это возмутило бы и русских князей, и русскую Церковь, неминуемо раскололо бы все русское общество, внесло смуту и расчистило бы Гуюку путь к окончательному покорению русского народа. «Невскому конец, — с ужасом думал Сбыслав. — Зачем тогда Ледовое побоище? Зачем столько жертв? За что погиб отец'…» Ему стало так плохо, что он бы, вероятно, упал или натворил Бог знает что, если бы не вовремя пришедшая мысль: «Бату и Чогдар предполагали именно это. И поручили мне спасти Русь. А с нею и Золотую Орду. Из двух зол выбирают наименьшее…»
3
Накануне Великого курултая — церемонии провозглашения Гуюка великим ханом Монгольской империи — Сбыслав не сомкнул глаз. Сказать, что он строил планы, о чем-то думал, значило бы не сказать ничего. Он ни о чем не думал. Он не мог думать— перед ним разверзлась бездна, и ничего, кроме черноты, он в ней не видел. Просто метался без сна.
Утром 24 августа тысячи людей в парадных одеждах двинулись к коронационному шатру Гуюка, стоявшему на берегу ручья в горделивом одиночестве. С рассветом началось славословие, перемежаемое хвалебными песнями. Это продолжалось мучительно долго, до полудня, когда все вдруг смолкло, и старый седой шаман повернулся лицом к югу, подняв руки. И тотчас же все монголы, а вслед за ними и остальные присутствующие на церемонии тоже повернулись лицами на юг и тоже воздели руки. Началась длинная заунывная молитва с резкими выкриками шамана и хором голосов, пока верховный шаман вдруг не развернулся лицом к северу, дико выкрикнув:
— Вот он, светлый!
Все повернулись. За их спинами на белом, без единого пятнышка, жеребце сидел Гуюк в торжественном ханском наряде.
— Объявляю вам сына своего! — выкрикнула ханша Туракина, поднятая офицерами на золототканом ковре.
Орду, как старший, подошёл к Гуюку, подержал стремя и протянул руку, на которую и опёрся будущий великий хан, спешиваясь. В полном молчании повёл его в шатёр, занавеси которого были высоко подняты, где и усадил его на отделанный золотом трон из слоновой кости работы русского мастера Кузьмы Ростовчанина. Следом за ним двинулись остальные приглашённые, но в сам шатёр вошли только чингисиды, видные полководцы и — самым последним — князь Ярослав. А войдя, преклонили колени.
— Мы хотим и требуем, чтобы ты повелевал нами! — громко провозгласил Орду, и все присутствующие в шатре повторили его слова.
— Желая иметь меня великим ханом, готовы ли вы исполнять мою волю? — спросил Гуюк. — Являться, когда позову вас, идти, куда велю, и предать смерти всякого, кого наименую?
— Готовы! — хором ответили ханы, полководцы и толпа за шатром.
— Слово моё да будет отныне разящей саблей монголов! — выкрикнул Гуюк.
Орду и Бури подошли к трону, помогли Гуюку спуститься вниз и усадили на расстеленный по полу белоснежный войлок Почёта. Вельможи, находившиеся в шатре, тотчас же подняли войлок, а с ним вместе и нового великого хана. И князь Ярослав тоже держался за уголок этого белого войлока.
— Над тобою Небо и Всевышний, под тобою земля и войлок! — торжественным хором возвестили ханы и полководцы. — Если будешь любить наше благо, уважая ханов и вельмож по их достоинству, то царство Гуюка прославится в мире, земля покорится тебе, и Бог исполнит все желания твоего сердца. Но если обманешь надежду подданных, то будешь презрен и столь беден, что самый войлок, на котором сидишь, обратится в дыру.
