«Этот мальчик теперь тоже работает у нас», – усмехается Андрей. – «У него в Америке молодая и богатая невеста. Когда его поставили перед выбором, – или компрометация в глазах невесты, а, следовательно, и верное расторжение брачного контракта и потеря солидного капитала, или незначительная помощь для нас, – то он предпочёл второе. Теперь поставляет нам довольно ценные материалы».
«Это тебе только один образчик из работы баронессы», – продолжает он. – «Всего у неё двадцать шесть женщин, которые рассчитаны для направленных знакомств, и тридцать четыре уличных проститутки, поставляющие случайный материал.
По типу баронессы у нас есть специальные инструктора, занимающиеся обработкой проституток во всех четырёх зонах Германии. Как видишь, предприятие поставлено на широкую ногу».
«Оправдывает ли это себя?» – интересуюсь я.
«Больше чем это можно предполагать», – отвечает майор Государственной Безопасности. – «Проституция и шпионаж испокон веков идут рука об руку. Мы только подвели под эти вещи новую идеологическую базу. В зависимости от каждого отдельного случая. Вместе с тем, почти у каждой из этих женщин имеется заложник в наших руках. Наша система – самая дешёвая в мире».
Стрелка часов перешла за полночь. Когда я поднимаю глаза от ярко освещённого письменного стола, все кругом теряется в полумраке. Окна задернуты глухими тёмными портьерами.
Из рамы портрета, висящего на стене за спиной Андрея, на нас смотрит лицо с низким лбом и тяжёлыми усами. Я возвращаюсь глазами к столу. Маленький мирок, замыкающийся в свете настольной лампы, говорит о человеке в цепях. Папки на столе сковывают судьбы сотен людей, которые не имеют выбора.
«Зажги, пожалуйста, верхний свет», – прошу я. Когда Андрей нажимает кнопку в стене и под потолком вспыхивает матовый шар, я спрашиваю: «Тебе, конечно, приходилось видеть людей, обречённых на смерть. Скажи часто ли ты видел людей, умирающих с верой в правоту своего дела?» «В начале войны я часто видел СС-овцев перед расстрелом», – говорит Андрей в раздумье и трёт лоб. – «Они кричали „Хайль Гитлер!“ Когда я был в партизанах, то мне приходилось видеть, как немцы вешали русских. Перед смертью они ругали немцев матом и кричали „Да здравствует Сталин!“ Некоторых из этих смертников я знал лично. И знал, что за всю свою жизнь они никогда не произносили подобных слов. А перед смертью вот кричали. По-моему, тут дело не в вере, а в личной храбрости. Просто они хотели выразить свое презрение к смерти и к врагу».
«Сейчас ты занимаешься истреблением врагов государства», – продолжаю я. – «Капиталисты и помещики, говоря языком истории ВКП(б), уже давно истреблены. Следовательно, те, с кем приходиться бороться сегодня, являются выходцами из нового общества.
Если они враги, то, что они из себя представляют. Как их можно классифицировать? Идейные ли это враги или люди, в силу обстоятельств совершившие проступки, караемые кодексом МВД?» «К чему это ты спрашиваешь?» – подозрительно косится Андрей.
«Меня с некоторого времени интересует этот вопрос», – говорю – «Кто на него может лучше ответить, как не майор МВД?» «А ты этого сам не знаешь?» «Мне хотелось бы знать твоё мнение…» «Чёрт бы тебя побрал, Гриша!» – неожиданно произносит Андрей со вздохом. – «Я хотел помучить тебя и облегчить собственную душу. А ты вместо этого сидишь как пень, да ещё ковыряешься в моей душе. Ты так, как будто невзначай, задаёшь мне вопрос, который уже давно висит надо мной, как топор».
Андрей говорит медленно. Слова выходят из его груди с трудом, как будто он не решается произносить свои мысли вслух. «Если говорить об идеологических врагах, то нашим идеологическим врагом сегодня является весь народ. Те же, кто осужден МВД, – это только жертвы жребия. Из ста обвинительных заключений МВД – девяносто девять являются чистым вымыслом.
Мы исходим из принципа, что каждый – это враг. В душе, в сердце – он враг. Для того, чтобы поймать врага с поличным, нужно дать ему совершить вражеское действие. Если мы будем ждать, то тогда будет поздно.
Ведь их – миллионы. Поэтому мы хватаем любого, обвиняем его в любом преступлении. Он этого не сознаёт, что в душе он созрел для всех тех антигосударственных преступлений, в которых мы его обвиняем.
Этим мы ликвидируем некоторую часть потенциальных врагов и одновременно парализуем волю к действию у остальной массы врагов. Это – превентивный метод. Понимаешь?! Ходом истории мы были вынуждены прибегнуть к этому. Одновременно обнаружились побочные положительные факторы подобной системы…» Майор Государственной Безопасности задумчиво чертит карандашом по полям папки на столе, затем, не поднимая головы, спрашивает: «Как ты думаешь – каково общее число заключённых в лагерях МВД?» «Для любого нормального человека эта цифра покажется фантазией», – продолжает он, не дожидаясь моего ответа. – «Около пятнадцати миллионов. Степень точности плюс-минус три миллиона. Получается колоссальный резервуар рабочей силы.
Почти одновременно с переходом к превентивному методу работы органов госбезопасности, развитие промышленности потребовало огромного количества рук в тех местностях, куда добровольно ни один человек не пойдёт.
Таким образом, превентивный метод идеально разрешил проблему рабочей силы. Впоследствии потребности лагерей в рабочей силе стали одним из факторов, определяющих работу следственных органов. Как видишь – получилась система устойчивого равновесия. Система несколько аморальная, но жизненно необходимая и, кроме того, рентабельная для государства.
Для высшего командного состава МВД даются специальные секретные бюллетени, где подо все эти вещи подводится идеологическая база. Закон и Право исходят из генеральной линии Партии. Число заключённых диктуется не Законом и Правом, а потребностями лагерей и политическими соображениями».
«Ты лекции по марксизму-ленинизму ещё не забыл?» – спрашиваю я. – «Помнишь теорию государства в коммунистическом обществе?!» «А-а-а-а… В коммунистическом обществе государство постепенно отмирает» – криво усмехается Андрей. – «И как первое отмирают органы принуждения государства – полиция и прочее…» «Выходит всё в порядке», – говорю я.
«Да, по мою сторону стола – все в порядке» – произносит Андрей, снова возвращаясь к действительности. – «Если смотреть на проблему с другой стороны этого стола… Иногда тяжело бывает».
«Ты так и не ответил на мой вопрос», – говорю я. – «Приходилось ли тебе встречать настоящих врагов. Таких, чтоб смотрел тебе в глаза и говорил – да, я против».
Майор Государственной Безопасности смотрит на меня исподлобья: «Почему ты не пойдешь сам работать в МВД? Из тебя вышел бы идеальный следователь», – ворчит он. – «Я нарочно старался избегнуть этой темы. У меня сейчас есть живой ответ на твой вопрос… Только я не хотел тебе его показывать. Боюсь, чтобы это не повлияло на твои отношения ко мне лично».
Андрей выжидающе смотрит на меня и колеблется. Стрелка часов, когда я поднимаю голову от стола, маячит где-то вдалеке. Все предметы в комнате расплываются. Уже далеко за полночь. Здание в глубине сада живёт своей ночной жизнью.
По коридору раздаются приглушённые звуки, понятные только людям, знакомым с работой МВД. Несколько раз в дверь раздаётся осторожный стук. Тогда Андрей выходит из комнаты, замыкая дверь на ключ. Наш разговор прерывают частые телефонные звонки.
«Хорошо!» – говорит, наконец, Андрей. – «Но я тебя прошу… Не думай при этом ничего обо мне…» Он снимает трубку телефона и звонит в одну из соседних комнат: «Товарищ капитан, что у Вас нового по делу 51-В?» Он выслушивает рапорт, затем говорит: «Всё по старому? Хорошо. Вызовите его на допрос. Я приду к Вам ещё с одним офицером».
Мы спускаемся этажом ниже. Здесь уже нет ковров по коридорам. Стены, окрашенные серой масляной краской. Двери с номерами. Здесь рабочие кабинеты следователей.
Мы заходим в одну из комнат. За письменным столом лицом к дверям сидит капитан с пехотными погонами. Над столом тот же портрет, что и в кабинете Андрея. Андрей кивком головы отвечает на приветствие, затем проходит к дивану, стоящему у стены, и молча углубляется в папку следствия. Я так же молча сажусь на другом конце дивана.
Стук в дверь. Сержант в зелёной фуражке рапортует: «Заключенный 51-В по Вашему приказанию, товарищ капитан!» Следом на пороге появляется тёмная фигура со скрещенными на спине руками. Второй конвойный закрывает дверь.
«Ну! Как дела, Калюжный?» – приветливо спрашивает капитан.
«Что…? Давно меня не видел, собака…?!» – раздаётся хриплый клокочущий голос. В нём смесь бесконечной ненависти и презрения, затаённая боль и смертная тоска. И всё это покрывают звучащие из глубины души вызов и угроза. Таким голосом говорят люди, которые уже простились с жизнью и желают только одного – продать свою жизнь подороже.
