Мы устроили Елизавету на подушках перед самым огнем. Жар шел такой, что мы все пропотели. Вся мокрая («Даже если и у меня начнется жар, я все равно не покину Елизавету!»), я много часов неподвижно сидела рядом с ней, молилась, гладила ее руку, говорила с ней. Королева еще два раза назвала меня мамой, причем один раз — глядя затуманенным взором прямо мне в глаза.
Но ведь это правда — в каком-то смысле я и была ей матерью. Ее родная мать и при жизни, и после смерти просила меня помогать ей, заботиться о ней; что я и делала, даже с опасностью для своей жизни.
Жар у Елизаветы спал только на рассвете, и мы снова уложили ее в постель.
— Ах, Кэт, — проговорила она, глядя на меня прищуренными глазами, — ты вернулась.
За спиной я услышала вздохи облегчения после того, как Джон и Сесил что-то кому-то сказали, — вероятно, они настояли на том, чтобы снова появившийся в опочивальне Роберт Дадли вышел и ждал в приемной комнате вместе с другими членами Тайного совета.
— Как хочется пить, — произнесла Елизавета.
— Ja[81], ви перешивайт оспа, — сказал ей доктор Буркот. — Я думайт, ви не иметь много шрам.
— Шрамы… слишком много шрамов на сердце, Кэт, — прошептала королева, когда доктор Буркот передал мне кубок с вином, сдобренным специями. Елизавета жадно выпила, и я подумала, что теперь она уснет, но королева спросила: — А где Мария? Она тоже обо мне заботилась.
На миг мне показалось, что она снова бредит и вообразила, будто за ней ухаживала не только ее матушка, но и покойная сестра, королева Мария. Потом до меня дошло, что Елизавета спрашивает о сестре Роберта Дадли, своей верной подруге Марии Сидней.
— Она пошла спать, — сказала я. — И вам тоже надо отдохнуть.
Елизавета слабо пожала мне руку, кивнула и забылась сном.
Шесть дней спустя Елизавета сидела в постели и ела самостоятельно. Я не стала говорить ей о том, что ее Робин, человек, которого она назначила лорд-протектором своего королевства, пытался помешать мне увидеться с ней, когда она так в этом нуждалась. Он ведь сумеет убедить ее, что просто беспокоился, как бы я не заразилась оспой. Возможно, я не пожаловалась на него еще и потому, что мне представлялась единственная возможность держать этого негодяя в своих руках. К тому же Дадли был глубоко опечален, как и все мы, тем, что его сестра, ухаживая за королевой, тоже заразилась оспой. Мария также осталась жива, однако спаситель королевы, забавный коротышка доктор Буркот, которого сумел где-то разыскать Сесил, объявил, что Мария, в отличие от своей царственной госпожи, на всю жизнь останется изуродованной.
— Кэт, либо дай мне зеркало, либо скажи сама, сколько у меня оспин на лице, — потребовала Елизавета, к которой вернулся прежний голос и повелительный тон. — На руках и ногах я сама сосчитала. Ты, Мария и Сесил с Джоном — мое маленькое семейство — вот и все, кому я верю. Вы скажете мне правду, даже если мне не захочется ее слышать. Итак?
Ей еще никто не рассказал о беде, постигшей Марию. Доктор Буркот настаивал, чтобы королеву ничем не огорчали. Насколько я понимала, огорчений в грядущие годы будет еще немало, зато Англию в царствование Елизаветы ожидает и много радостей. Если она спросит меня о Марии, я отвечу ей правду.
— Вижу одну оспину на лбу, — сказала я, наклоняясь ближе и прищуриваясь. — Нет, две — не очень большие. Одна на левой щеке, еще одна на подбородке — эта довольно глубокая. Но готова поклясться, их можно замаскировать белилами, так что никто ничего не заметит.
— Спасибо тебе, — произнесла Елизавета и схватила меня за руку. — Кэт, расскажи мне правду о том, что скрывают лекари. Мария Сидней — она что, больна?
— Да, ваше величество. Она будет жить, но следы от оспы у нее будут куда заметнее, чем у вас.
— Ах, красавица Мария! Она ведь ухаживала за мной! — воскликнула Елизавета, и по ее щекам покатились слезы. — Служба мне навлекла за долгие годы беды и несчастья на многих, вот и на нее тоже. Ну, как бы Мария ни выглядела, я ее не покину, так же как ты никогда не покидаешь меня. Но прежде чем пойти и утешить ее, я кое о чем тебя попрошу. Ты должна кое-что для меня сделать.
— Разумеется, ваше вели…
— Кроме того, не стесняйся называть меня своей любушкой и своей девочкой, как раньше. — Королева легко сняла с пальца перстень, заключавший в себе двойной портрет, — Елизавета всегда отличалась стройностью, а из-за болезни совсем исхудала. Она нажала крошечную пружинку, и мы вдвоем вгляделись в лица королевы в младенчестве и отважной Анны Болейн.
— Ты знаешь нас обеих, обеим ты служила, обеих любила — и в добрые времена, и в лихие, — прошептала Елизавета, из глаз которой струились слезы. — Она оставила этот перстень мне, но ведь и тебе тоже.
— Только для того, чтобы я сохранила его для вас. Я много лет носила его, помните?
— Ты носила этот перстень ради нее и ради меня, вот я и хочу, чтобы ты носила его снова.
Елизавета протянула перстень мне. Я не пошевелилась, тогда она взяла меня за руку и попыталась надеть его мне на палец.
— Ваше величество… любушка моя, моя девочка…
— Нельзя спорить с королевой, Кэт.
На этот счет я имела немало возражений, но была тронута до глубины души. Меня всегда трогала блестящая, красивая и дерзкая Елизавета Тюдор, далеко превосходившая всех своих предшественников — настолько, что это с лихвой искупало все те испытания, какие мне довелось претерпеть из-за ее ужасных родственников.
— Я стану носить этот перстень в память о… обо всей моей жизни, проведенной близ Тюдоров, — пообещала я Елизавете, и она надела перстень мне на палец рядом с обручальным кольцом, подаренным мне единственным за всю жизнь, кроме нее, человеком, которого я так же горячо любила.
— Ну вот, а теперь мне предстоит столько дел, — сказала Елизавета, сбрасывая одеяло и торопливо вытирая мокрые щеки. — Подай мне, пожалуйста, одежду — я пойду утешать Марию. Готова поспорить, там сейчас доктор Буркот. Надо убедиться, что его достойно вознаградили за умело проделанную работу… Да, и моего дорогого Сесила тоже.
Она казалась бледной, ослабевшей после болезни, без обычного блеска. Но вот моя девочка встала на ноги, я набросила ей на плечи накидку и расчесала корону золотисто-рыжих волос. Никогда еще Елизавета не выглядела такой царственной.
Читателям всегда интересно узнать, что же произошло с героями после того, как закончилось действие романа, поэтому добавлю несколько слов. Через два года после того, как Елизавета едва не умерла от оспы, она пожаловала Роберту Дадли титул графа Лестера — но все же не титул графа Уорика, которого он так настойчиво добивался. Она подарила ему также дворец Кенилуорт, а граф расширил его и затем много лет развлекал там королеву. Роберт неизменно стоял близко к трону. Умер он в 1588 году, оставаясь, как мне кажется, единственным мужчиной, которого Елизавета Тюдор любила всем сердцем. Она заботливо хранила все его письма — их обнаружили после ее смерти. Роберт женился вторично, но остался бездетным. Пасынок его стал графом Эссексом; стареющая королева к нему благоволила, но он, как и Роберт, доставил ей немало горьких переживаний.
Не могу не отметить, что королева всегда оставалась благосклонной к Марии Сидней, не раз навещая ее (после болезни Мария предпочла удалиться от двора). Хотя Мария по большей части жила затворницей, не желая демонстрировать свое изуродованное оспой лицо, королева всегда оставляла для нее покои во дворце, а когда та соглашалась прибыть ко двору, лично навещала ее.
Что касается Уильяма Сесила, то ему Елизавета всю жизнь доверяла безоговорочно. Его она наделяла все новыми полномочиями и назначила лордом казначейства, а также пожаловала ему титул барона Бэрли. Когда Сесил был уже смертельно болен, королева навещала его и собственноручно кормила с ложечки. Хотя его наследник Томас, сын от первого брака, оказался никчемным бездельником, второй сын (от Милдред) — Роберт, граф Солсбери, — стал после смерти отца в 1598 году его преемником на посту главного секретаря Елизаветы. Сесилы отдали некоторые свои поместья преемнику Елизаветы, королю Якову I, в обмен на старый Хэтфилд-хаус, и сохранили первоначальное здание, хотя и выстроили рядом новый роскошный особняк для себя. Там стоит побывать. Еще несколько лет назад в усадьбе доживал свои дни старый могучий дуб — как утверждают, тот самый, под которым Елизавете сообщили о том, что она стала королевой.
Если же кому-нибудь интересно, что стало с дочерью Тома Сеймура и Екатерины Парр, Марией, оставшейся в возрасте семи месяцев круглой сиротой, то здесь, как и во многих случаях с другими Тюдорами, в документах имеются противоречия. Одни исследователи утверждают, что она умерла, прожив на свете всего два года, и была погребена в поместье герцогини Суффолк, приютившей девочку. Другие же доказывают, что Мария выжила и была вывезена во Францию герцогиней Суффолк, стремившейся избежать религиозных репрессий во времена царствования королевы Марии. Нет единства и в описании дальнейших событий: то ли по возвращении в Англию девочка умерла в раннем возрасте от чахотки, то ли вышла позднее замуж за сэра Эдуарда Бушела, который впоследствии служил королю Якову I.
