От Доброго Мха шайка приютилась на ночлег у помещика Маковецкого в фольварке Мошках.
Шайка была совершенно деморализована. В тот жe вечер двое подали пример побега и поворотили назад; но крестьяне Доброго Мха захватили их, обезоружили и отобрали найденные при них 7.055 рублей серебром денег.
На рассвете было назначено выступление; но в течение недели скитаний по лесам и болотам жар поостыл значительно: семнадцать человек отказались от дальнейших странствований. Впрочем Жверждовский уже не нуждался в шайке; он имел достоверные сведения о совершенном фиаско мятежа по всему своему Могилёвскому воеводству. Он успел списаться с Михайлом Оскерко. Шайка была еще нужна ему от Придорожной станции, чтобы конвоировать его воеводскую особу, рисковавшую пробираясь без прикрытия, быть схваченной и связанной толпой крестьян; впрочем, теперь недалеко был фольварк, где Оскерко назначил ему свидание, чтобы безопасно и без возбуждения подозрения выпроводить его на почтовых: шоссе было близехонько, можно было снова Топору преобразоваться в капитана Величко. Шайка, ни о чем не догадываясь, сопровождала воеводу еще верст пятнадцать, до Культицкого леса; но там 30-го апреля неожиданно последовало курьезное прощание. „Должен я вам сказать правду, — произнес воевода, — что если б я набрал баб, то более сделал бы с ними чем с вами — трусами. Я уезжаю, а вам советую положить оружие, сдаться и воспользоваться манифестом. Прощайте!" Тележка была готова, и он укатил в своем форменном сюртуке; Жуковский преобразился в денщика и, как новый Санчо Панса, вскочил на облучек.
Опасаясь крестьян, подозрительности станционных смотрителей и деятельности рогачёвского исправника Блохина, оба великих ревнителя предпочли прямо ехать в Могилёв, где нет необразованных крестьян, что и было исполнено. Из Могилёва Оскерко нашел случай безопасно выпроводить воеводу далее.
Долго в размышлении стояла осиротевшая шайка; наконец решили выбрать трех уполномоченных послов и послать к становому в Пропойск с предложением сдачи без всякой капитуляции, только с просьбой прибыть поспешней, дабы предупредить нападение крестьян. Ночью прибыл становой, насчитал 140 человек оставшихся под ружьем{21}, обезоружил их и на другой день торжественно вступил в Пропойск с приведенной им главной армией, положившей перед ним оружие.
Обратимся к подвигам второстепенных довудцев.
Нападение на батарею у Кричева было, как мы уже упомянули, поручено Жуковскому-Косе, бежавшему из Смоленска артиллерийскому поручику. Около половины апреля, Коса расположился в Чериковском уезде в имении помещика Сигизмунда Бродовского в фольварке Лущевинке, в пятнадцати верстах от Кричева. Прибытие довудцы оживило окрестность: начались съезды, ежедневно помещики катили с разных сторон, чтобы людей посмотреть, себя показать и вдоволь наслушаться привезенных из Литвинова разных нелепых слухов и нелепых планов. Жуковский говорил как начальник сильного отдельного корпуса великой армии, и его собеседники развешивали уши, когда он излагал перед ними теории военного искусства всех времен и свои стратегические соображения. Среди простого, по их мнению глупого белорусского населения, им и в голову не приходило принимать какие-либо предосторожности, а это население, возбужденное слухами о событиях в Польше и Литве, стало однако сильно толковать, что паны что-то не даром разъездились, что-то недоброе замышляют, и что за ними надо поприсматривать.
Согласно общему распоряжению, 22 число было назначено для выездов из домов. Собралась большая компания в Лущевинке; в числе прочих был и помещик Мицкевич; дворовым было сказано, что собирается большая охота.
Сбор шайки был назначен у Ратоборского кладбища и близ околицы Свиное, в девяти верстах от Кричева. Околица эта могла служить, с соседними лесами и возвышениями, удобным операционным базисом, местом расположения обоза и, в случае неудачи, первым опорным пунктом для обороны.
23 числа утром выехал довудца со своею компанией из Лущевинки; с Мицкевичем был его дворовый человек Платон Плесаков.
Плесакову по запасам бинтов и корпии не трудно было догадаться, что дело идет вовсе не об охоте. Прикинувшись готовым за своего барина в огонь и в воду, он вызвал на более откровенный разговор своего словоохотливого и хвастливого или отуманенного пана; выведав что нужно, Плесаков в то же утро бежал, и явясь в Кричеве к командиру батареи, полковнику Карманову, объявил ему о замысле напасть на батарею, и о том, что собирается огромная шайка где-то около Свиного.
В назначенное время, к вечеру 22 числа, шайка, человек до 100, тайком собралась в лесу. На другой день многие паны, соскучившись ждать, разбрелись по соседству в ожидании ночи; а крестьяне, давно уже недоверчиво смотревшие на панские съезды, начали хватать возвращавшихся одиночных вооруженных искателей приключений. Та же участь постигла и четырех человек, посланных узнать расположение умов околицы Свиное и склонить жителей к мятежу. К ночи у крестьян этой околицы уже восемь человек сидело запертыми по хлевам. Не более счастливы были и повстанцы, посланные довудцем, вечером 23 числа, в Кричев высмотреть состояние местечка и расположение батареи. Между тем в Кричеве была большая тревога. Рассказ Плесакова привел в ужас еврейское население, ожидавшее вешаний и грабежа. Командир батареи выкатил орудия и зарядные ящики на площадь, роздал своим людям хранившиеся при батарее 30 ружей и послал нарочного за 30 верст в Чериков просить прикрытия, откуда к шести часам вечера и были присланы на подводах 50 человек. Жители вооружились кто чем попало, кругом местечка расставили караулы; но население не успокоилось и тревожно ожидало утра.
Ведеты около местечка еще с вечера схватили одного пешего лазутчика; другой конный наткнулся на артиллерийского фейерверкера, посланного объездом, и был им также приведен в Кричев; затем ночью приехал смотритель из Свиного, объявил, что у крестьян сидят под стражей восемь вооруженных повстанцев, просил послать за ними конвой и объявил, что в окрестностях где-то скрывается шайка. Полковник Карманов тотчас же послал фейерверкера Шитенина с пятнадцатью артиллеристами-солдатами (из них пять были с ружьями); становой усилил команду двадцатью вооруженными крестьянами. Перед рассветом на 24-е число команда Шитенина вернулась благополучно с пленниками и подтвердила слухи о скрывающейся по соседству шайке. Полковник немедленно приказал Шитенину с другой такой же командой артиллеристов вторично идти в Свиное и добыть положительные сведения о месте укрывания шайки; команду усилили двадцатью пятью крестьянами, вооруженными ружьями.
Коса получил известие, без сомнения преувеличенное, о движении команды солдат в Свиное и счел себя в критическом положении; противник был у него в тылу, ни из Свиного, ни из Кричева не возвращались посланные: тут было уже не до нападения. Оставалось замаскированным обходом, пользуясь местными холмами, у деревни Горбатки предупредить противника и выйти на дорогу в Красное. Но и тут неудача: со всеми своими стратегическими соображениями пришлось Косе набрести если не на камень, то на фейерверкера Шитенина.
Шитенин, придя в Свиное, не получил никаких положительных сведений, но к нему присоединилось много крестьян с проживающим в околице отставным коллежским регистратором Головко-Улазовским. Все изъявили готовность идти вместе и помогать в поисках. Решили пошарить в гористой местности около деревни Горбатки, лежащей верстах в полутора от Свиного. Едва вошли в деревню, как увидали поспешно следующую шайку Косы, предпринявшего на эту деревню свое обходное движение. Разместясь и укрывшись около крестьянской бани, отряд Шитенина открыл внезапно огонь.
В эту решительную минуту Коса, видя ключевую позицию в руках неприятеля, смело повел на него свою дружину и затрещал частый ответный огонь; крестьянин Парфенов упал раненым. Тогда Улазовский прибег к хитрости, увенчавшейся полным успехом. Он выскочил на улицу и громко закричал: „Подавай орудия!", а Шитенин прибавил: „Заряжай картечью!" Одного этого громкого возгласа было достаточно, чтобы панический страх овладел храброю дружиной. Напрасен был глас вождя; без выстрела, без оглядки все кинулось "до лясу": ему оставалось только последовать общему примеру.
Крестьяне рассыпались по лесу, три дня ловили мятежников, привели до семидесяти человек; остальные тридцать успели избегнуть облав и погони, в числе их и Коса, на другой день прибывший в Красное к воеводе.
Когда крестьяне после поражения шайки обыскивали лес, с ними поравнялась нагруженная телега: ею правила какая-то пани. Шитенину показалось это сомнительным, он вскочил на телегу и, несмотря на просьбы и увещивания пани, взял вожжи и поехал в Кричев. Ни о чем не догадываясь, спокойно проехал он пять верст, сидя на мягкой перине; но подъезжая к местечку, он выстрелил, чтобы разрядить пистолет, и вдруг почувствовал, что перина под ним подскочила: там оказался эконом соседнего имения, которого жена хотела скорее вывезти с театра военных действий отряда Косы.
