– Когда ты получила рану?
– Я была ранена у окопов, перед Парижем, во время приступа.
Следующий затем вопрос покажет вам, куда метил Бопэр.
– Был ли то праздничный день?
Видите? Его мысль такова: голос, ниспосланный Богом, едва ли мог советовать или разрешать кровопролитие в священный день.
Жанна смутилась на минуту, но потом ответила:
– Да, то было в праздничный день.
– В таком случае ответь мне: считаешь ли ты праведным делом – идти в такой день на приступ?
Это был выстрел, который мог пробить первую брешь в стене, до тех пор стоявшей несокрушимо. В зале мгновенно воцарилась тишина, и на всех лицах отразилось напряженное ожидание. Но Жанна разочаровала судей. Она лишь слегка махнула рукой, как бы отгоняя муху, и произнесла с невозмутимым равнодушием:
– Passez outre.
Улыбка на минуту осветила даже наиболее суровые лица, а иные из присутствующих рассмеялись громко. Ловушку приготовляли долго и тщательно; она захлопнулась – и оказалась пуста.
Судьи встали. Они сидели несколько часов подряд и к концу заседания смертельно устали. Большая часть времени была посвящена на первый взгляд несущественным событиям в Шиноне – спрашивали об изгнаннике, герцоге Орлеанском, о первых воззваниях Жанны и так далее, но вся эта якобы случайная канитель в действительности изобиловала скрытыми ловушками. Однако Жанна всякий раз благополучно выбиралась из беды; то ей приходила на помощь удача, оберегающая неопытность и невинность, то – счастливая случайность, то – ее наилучшие и вернейшие пособники: ясная прозорливость и молниеносная проницательность ее необычайного ума.
Эта ежедневная травля и выслеживание беззащитной девушки, пленницы, закованной в цепи, должна была еще тянуться долго-долго: достойная забава для стаи гончих и ищеек, преследующих котенка! И я, на основании подтвержденных присягой показаний, могу рассказать вам, как велось дело, с первого дня до последнего. Бедная Жанна двадцать пять лет пролежала в могиле, когда папа созвал тот Великий суд, который должен был пересмотреть ее дело, и чей нелицеприятный приговор смыл, до последнего пятнышка, всю грязь с ее лучезарного имени и заклеймили вечным проклятием приговор и деяния нашего руанского трибунала. Маншон и некоторые члены этого суда попали в число свидетелей и предстали пред судом Восстановления. Вспоминая о тех непристойных ухищрениях, о которых я вам только что рассказывал, Маншон заявил следующее (вы можете найти все это в правительственном отчете): «Когда Жанна говорила о своих видениях, то ее прерывали почти на каждом слове. Ее томили длительными и повторными допросами, касавшимися самых разнообразных предметов. Почти каждый день утренний допрос длился три или четыре часа; затем они извлекали из этих утренних допросов все наиболее трудные и щекотливые места, которые служили материалом для дневных допросов, длившихся два или три часа. Поминутно они перескакивали с одной темы на другую. И, несмотря на это, каждый ее ответ был примером поразительной мудрости и памяти. Нередко она поправляла судей, говоря: «Ведь я уже ответила на этот вопрос раньше; справьтесь у регистратора» – и отсылала их ко мне».
А вот показание одного из судей Жанны. Не забудьте, что свидетели говорили не о двух или трех днях, а об утомительной, бесконечной веренице дней.
«Они задавали ей глубоко ученые вопросы, но она справлялась с ними как нельзя лучше. По временам допрашивающие внезапно переменяли тему и переходили к совершенно другим предметам, как бы желая узнать, не станет ли она сама себе противоречить. Они изнуряли ее долгими допросами, тянувшимися два или три часа, после чего сами судьи уходили крайне усталыми. Из тех сетей, которыми ее окружали, самый сведущий человек в мире не смог бы выпутаться иначе, как с великим трудом. Все ее ответы были в высокой степени благоразумны, так что в течение трех недель я считал ее вдохновенной свыше».
Сказал ли я правду о достоинствах ее ума? Вы слышали, что заявили под присягой эти попы, эти нарочно подобранные люди, призванные ради их учености и опытности, ради их острого и изощренного ума, ради их сильного предубеждения против подсудимой! Они признали, что молодая бедная крестьянка одержала победу над шестьюдесятью двумя испытанными законоведами. Не так ли? Они явились из парижского университета, а она – из овчарни, из коровника! О, поистине, она была велика, удивительна. Понадобились шесть тысячелетий, чтобы произвести ее на свет; но другой, подобной ей, земля не увидит и через пятьдесят тысяч лет. Таково мое убеждение.
Глава VII
Третье заседание суда состоялось в той же обширной зале на следующий день, 24 февраля.
Как же началось оно? Как и раньше. Когда закончились все приготовления, когда судьи в своих мантиях разместились по креслам, а стражники и приставы заняли свои посты, то Кошон с высоты своей трибуны приказал Жанне положить руки на Евангелие и клятвенно обещать, что она будет правдиво отвечать на все предлагаемые ей вопросы!
Глаза Жанны загорелись, и она встала; гордо и величественно стояла она, и повернувшись лицом к епископу, сказала:
– Остерегитесь, господин мой: ведь вы, мой судья, берете на себя страшную ответственность, и вы можете зайти слишком далеко.
После этих слов поднялся сильный шум, а Кошон кинул ей ужасную угрозу: он пригрозил, что она будет осуждена немедленно, если откажется повиноваться. Кровь застыла у меня в жилах, и я заметил, как вдруг побледнели окружавшие меня лица; ведь эта угроза значила: позорный столб и костер! Однако Жанна, продолжая стоять, ответила ему гордо и бесстрашно:
– Все духовенство Парижа и Руана не могло бы осудить меня, потому что не имеет на то права!
Снова шум и – рукоплескания зрителей. Жанна села на скамью. Епископ продолжал настаивать. Жанна сказала:
– Я уже раз присягнула. Этого достаточно.
Епископ закричал:
– Отказываясь принести присягу, ты навлекаешь на себя подозрение.
– Пусть. Я уже присягнула. Этого достаточно.
Епископ не отступал. Жанна говорила, что «она будет говорить только то, что знает, – но не все, что знает».
Епископ так долго мучил ее, что она наконец сказала с усталостью в голосе:
– Я пришла от Бога; здесь мне нечего больше делать. Возвратите же меня к Богу, от Которого я пришла.
Горько было слышать это; она как бы говорила: «Вам нужна только моя жизнь; возьмите же ее и оставьте меня в покое».
Епископ снова забушевал:
– Еще раз приказываю тебе…
Жанна оборвала его своим небрежным «Passez outre», и Кошон прекратил борьбу; и отступил он на этот раз с совершенно пустыми руками: он предложил взаимную уступку, и Жанна, неизменно сохранявшая ясность ума, увидела тут возможность самозащиты и охотно согласилась. Она должна была присягнуть, что будет говорить правду «относительно всего, что внесено в procès verbal». Теперь они уже не могли завлечь ее за известные границы: путь ее был определенно нанесен на карту. Епископ дал больше того, что желал, и больше того, что мог выполнить без ущерба для истины.
По его приказанию Бопэр возобновил допрос подсудимой. Так как дело было Великим постом, то они надеялись уличить ее в небрежном исполнении каких-либо религиозных обязанностей. Я мог бы наперед сказать им, что они потерпят в этом неудачу. Ведь в религии был весь смысл ее жизни!
– Когда ты ела и пила в последний раз?
Если бы она вкусила хоть крупинку съестного, то ни ее молодость, ни та голодовка, которую ей приходилось терпеть в тюрьме, – ничто не спасло бы ее от опасного подозрения в пренебрежительном отношении к предписаниям церкви.
– Я не ела и не пила со вчерашнего полудня.
Священник опять перевел вопрос на Голоса.
– Когда ты слышала Голос?
– Вчера и сегодня.
– В какое время?
– Вчера это было утром.
– Что ты тогда делала?
– Я спала, и Голос пробудил меня.
– Прикоснувшись к твоей руке?
– Нет; он не прикасался ко мне.
– Благодарила ли ты его? Стала ли ты на колени?
Понимаете? Он имел в виду Сатану и надеялся, что мало-помалу можно будет доказать, что она поклонялась заклятому врагу Бога и человека.
– Да, я его благодарила; и я стала на колени на моей постели, к которой я была прикована, и сложила руки, и молила послать мне помощь Божию, молила просветить меня и научить, какие ответы должна я давать на суде.
– И что же сказал тогда Голос?
– Он сказал мне: отвечай смело, и Господь поможет тебе.
Затем она повернулась к Кошону и сказала:
– Вы говорите, что вы – мой судья; повторяю еще раз: остерегитесь, потому что я воистину послана Богом и вы подвергаете себя великой опасности.
Бопэр спросил, не отличались ли советы Голоса двойственностью и непостоянством?
– Нет. Он никогда себе не противоречит. Не далее как сегодня он повторил мне, что я должна отвечать смело.
– Приказал ли он тебе отвечать не на все вопросы?
