— Если заболит живот, смерть, что ли, будет? Нам, что смерть, что ходить живыми, все равно!
Фельдшер удивился.
— Почему все равно?
— А что нам жалеть? Посмотрите на меня… На мою одежду… Мне все равно, я не боюсь смерти. А вот ты не умирай! Тебе нужно жить. Вид у тебя хороший, одежда хорошая. Вон какие имеешь золотые часы. Умрешь — пропадут. А я не боюсь смерти!
— А почему ты не боишься смерти? — допытывался фельдшер.
— А чего мне ее бояться? Я вырос в подземелье. Если умру, снова попаду туда же. А если бы я не хотел умереть, что бы ты сделал, как мне помог? Всех в конце концов поглотит черная земля!
И мы с фельдшером вступили в спор. Я нарочито грубым языком доказывал фельдшеру его ошибки. Окружающие, посмеиваясь, внимательно нас слушали. Несколько мужиков кольцом окружили нас. Большинство было на моей стороне.
В конце концов фельдшер признал себя побежденным и спросил в упор:
— Ты все же кем будешь?
Я немного растерялся, но не подал вида и ответил:
— Казах я!
Подошел другой фельдшер, смеясь, протянул мне руку и крепко пожал:
— Молодец, хорошо!
Мои татары удивленно глазели на меня и стали мною интересоваться, как будто впервые увидели.
— Дуйсемби, прекрасно! Откуда у тебя столько неожиданных мыслей? Ты словно ученый говорил. У тебя какое образование?
— Небольшое. В Омске две зимы ходил в вечернюю школу для взрослых. Кое-что мне запомнилось со слов учителей. Сами подумайте, откуда я могу что-то знать?
— Нет, ты говоришь нам неправду. Ты не из недоучек, — заключил один из татар.
Второй поддержал:
— Да, да, вид у тебя как у образованного человека.
Потом мы завели разговор о политике. Я внимательно слушал, интересно было узнать подробности жизни татар и башкир.
— А кто сейчас вами управляет, какая власть? — спросил я.
— Сейчас у татар и башкир своя власть. Большевики дали нам автономию!
Притворившись совсем отсталым, я поинтересовался:
— Неужели отдельно от русских? Сами по себе установили ханство?
Оба взглянули на меня с усмешкой.
— Нет, когда автономия, то ханства не бывает. По-русски говоря, образовалась республика, — пояснили они.
— Откуда мне знать? Я подумал, что у вас, как у казахов.
— А разве у казахов есть хан?
— Есть. По имени Букейхан, — ответил я.
Оба громко рассмеялись и стали доказывать, что Букейхан вовсе не хан и что ханы — это вообще плохо. Они начали ругать башкирского Заккия Балитова. Говорили также о том, что малым народностям, входящим в состав России, никто, кроме большевиков, не даст свободу.
Я же, наоборот, начал хаять большевиков. Они пояснили, что плохие слухи о большевиках распускают грабители и еще те люди, которые против свободы и равенства.
Наконец они заключили:
— Эх, Дуйсемби, хоть ты и умный и к тому же немного образованный, тебя, оказывается, неправильно настроили, направили по ложному пути…
Мои попутчики сошли на одной из станций, не доезжая Славгорода. Мы обменялись адресами. И они, и я дали, как мне думается, выдуманные адреса.
Я достал из кармана записную книжку и карандаш и стал записывать арабским шрифтом. Глядя, как я пишу, оба с улыбкой переглянулись:
— Говорил, «ученик», а сам без единой ошибки написал…
Мы прибыли в Славгород, когда наступила вечерняя мгла. Это конечная станция Кулундинской железной дороги. Казахи ее называют Шот.
От вокзала до города около пяти верст. Состоятельные люди уехали на извозчиках. Многие поплелись пешком, и я с ними. Шли по узкой тропинке, которая днем немного подтаяла, а к вечеру подмерзла. Луны нет, вечер темный. Спотыкаясь, едва волоча ноги, вошли в город. Людей не видно. Низенькие домишки, как в деревне, занесены снегом почти доверху.
Кроме меня, все разошлись по знакомым адресам.
Я шагаю один в поисках ночлега. Встретились двое с саблями на боку, солдаты атамана.
— Где здесь постоялый двор? — спросил я.
Они показали дорогу. Я подошел к указанному дому и постучался. Дверь занесена снегом, окон не видно. Через некоторое время кто-то открыл ворота.
— Переночевать можно?
— Заходи, если поместишься…
Вошел. В двух смежных комнатах темно, грязно. В одном углу стоит красно-пегий теленок. Вонь, запах пота, махорки.
До меня здесь обосновались несколько мужиков и цыган с женой. Мне досталось место в углу, рядом с теленком. Мужики долго не спали, вели разговор о политике. Больше всех говорил чернобородый цыган. Он ругал большевиков, но хитро. Сначала ругнет, а потом расскажет, как колчаковцы исхлестали розгами одного мужика, как расстреляли другого. И, наконец, закончил:
— Выхода нет!… Куда податься крестьянину? Только в горы да в леса. А чем жить? На Колчака нападать, добром с ним поделиться. Вот мужики поневоле и становятся красными… Как растает снежок, загуляют по всему краю красные банды! — ликовал цыган.
Мужики, кивая головами, сдержанно соглашались с ним — куда денешься? Цыган повернулся ко мне:
— Ты из Татарки приехал? Не слышал, там, говорят, красные недавно большую бучу затеяли?
Я скромно рассказал то, что слышал. Наутро я вышел в город.
Славгород, хотя и считается уездным городом Алтайской губернии, похож на обычный зажиточный поселок. Стоит в открытой степи.
Я поинтересовался, живут ли в городе казахи. Оказалось, что есть две казахские семьи. Я зашел в одну, но все мужчины этой семьи встали рано и ушли на базар. Я отправился туда же. День оказался базарным. Со всех концов по улицам на санях стекались на базарную площадь мужики. Я зашел на почту, написал письма в Омск — Мухану и Жанайдару, затем пошел на базар. На широкой открытой площади рядами стояли лавки, толпился народ. Здесь были крестьяне, только изредка попадались люди, одетые по-городскому. Казахов вообще не видно. Торговля кипит. На санях полные мешки пшеницы, овса, ячменя, муки, ящики с маслом. Привязаны к саням пригнанные на продажу волы, овцы, кони, свиньи. Народу кишмя кишит. Одни покупают, другие продают, третьи прицениваются, четвертые просто глазеют. Прохаживаясь, я увидел неуклюже переваливающегося человека в халатообразном купи, в тымаке.
Он оказался казахом из Павлодарского уезда Баян-Аульского района, из рода Каржас. Звали его Смагул. В Шот он приехал искать работу. Работы не нашел и теперь думает возвращаться домой. Я обрадовался неожиданному попутчику. Он спросил, кто я.
— Я казах Слетинской волости Омского уезда… Батрачил в Омске. Являюсь близким родственником борца Хаджимухана. Брожу сейчас в поисках своего нагашы, живущего в Баян-Аульском районе Павлодарского уезда.
Договорились вместе идти в Павлодар.
— Сегодня побудем здесь, — предложил Смагул. — Тут одному лавочнику-татарину требуются работники рубить дрова. Наколем ему дров, и за этот труд он нам заплатит двадцать рублей. А завтра отправимся.
— Хорошо, — согласился я.
— В таком случае пойдем в лавку.
Мы быстро договорились с лавочником, высоким рыжим татарином.
Смагул решил сразу же попрощаться с хозяином своей квартиры. Он жил в доме казаха, который сторожил помещение казахского волостного исполнительного комитета в Славгороде. Оказывается, в Славгородский уезд входили две казахские волости, одну из которых называли Сары-Аркинской.
Мы подошли к низенькому домику. На фасаде крашеная доска, и на ней написано по-русски: «Волостной комитет Сары-Арки». Вошли. Через маленькую переднюю прошли в заднюю комнату, где размещалась канцелярия комитета. Там стояло два-три стола, на них бумага, чернильницы, линейки, счеты, регистрационные журналы, кое-как переплетенные. За одним столом сидели двое русских, один писал, другой, молодой, переплетал бумаги. В левом углу за столом мы увидели молодого казаха в черной тюбетейке. Судя по всему, это и был председатель комитета Сары-Арки.
В канцелярии грязно. Деревянный пол не вымыт. Воздух спертый. На стенах развешаны плакаты и приказы Колчака. Справа в приоткрытую дверь видна тесная комната с бедной казахской утварью. В ней жил сторож комитета.
Когда мы зашли, из двери посмотрела на нас худощавая бедно одетая казашка. Работники канцелярии лениво подняли головы.
Смагул сделал мне жест следовать за ним. Я еще не успел сделать шага, как пишущий за столом русский сурово окликнул:
— Куда? Загрязнишь пол!
«Хорош комитет, если такая грязища считается чистотой!»— зло подумал я.
Я сел у двери на пороге, вынул из кармана иголку с ниткой и начал штопать свои овчинные рукавицы.
Смагул распрощался, и мы снова пошли к татарину-лавочнику. Тот послал с нами своего сына домой на западную окраину города. Пожилая татарка показала нам толстые сосновые бревна и жерди, разбросанные возле сарая, вынесла поперечную пилу и колун с колотушкой. Чурбаки толстые, в два обхвата. Сначала мы должны распилить эти чурбаки покороче, чтобы полено помещалось в печи. Потом колуном с помощью колотушки и клина расколоть чурбаки. Мы со Смагулом работали до полудня, не жалея сил. Давно я не занимался черной работой. Все тело гудело. Руки онемели и дрожат. К полудню сделали маленькую передышку, перекусили. Татарки всегда готовят очень вкусно. После мясного блюда хозяйка подала нам вкусный бульон, смешанный с кислым молоком.
