Темнота глумилась:
— Червячонок! Не пыжься, тебе со мной не справиться. Я победил саму смерть! А ты в это время сиднем сидел на дарёной силе. Сколько жизней ты забрал, чтобы наконец превратиться в эту дохлую тварь?
— Только одну, — прохрипел Волх. — Свою.
В его жилы словно добавили крови. Тело выпрямилось и без труда стряхнуло с себя черного змея, ставшего похожим на сброшенную змеиную шкуру. Черный морок пополз надо льдом, прожигая вертлявый след. Но Волх смотрел вверх. Там, в разрыве между облаками, засверкал яркий свет. Он застил глаза, но Волх успел увидеть — словно сквозь толстый, многогранный хрусталь — две фигуры, столкнувшиеся в вечной битве. Потом все исчезло. Осталась только обезумевшая река и вражеские ладьи, гибель которых доставляла Волху мучительную радость.
Змей бил хвостом по воде. Ладья, попавшая под удар этого гигантского бича, просто раскололась пополам. Люди барахтались, цепляясь за корабельные обломки. Их топили лед и течение, а холод сковывал уцелевших смертным сном. До берега не добрался ни один.
— Подохнем все, — прохрипел Лось. Пот оросил его обветренный лоб.
— Леший тебя забери, — огрызнулся Росомаха и заорал на гребцов: — Поворачивай! Поворачивай! Да не туда, уроды! Рыжий, смени меня!
Один из гребцов подхватил рычаг, и Росомаха метнулся на его место. Весло яростно заработало в его руке. Но догадаться, куда в следующее мгновение метнется змеиная голова, он не мог.
— Выходи вперед! — крикнул он капитану следующей сзади ладьи.
— Что?! — не расслышал тот. Или не захотел расслышать: идти вперед, к змею в пасть, означало верную гибель.
— Вперед! Обходи нас справа и встань перед драконом!
Капитан не посмел ослушаться Росомаху. Обреченный корабль выплыл вперед. И змей проглотил наживку. Покосившись на наглое суденышко, он опустил голову и широко оскалился. Срывая сухожилия, Росомаха крутанул весло и проорал:
— Стреляй!!
Болт сорвался с арбалета. Он не попал в оскаленную пасть, но снес змею половину морды. В агонии змеиная туша забилась на воде, подминая под себя живых и мертвых. Разбойники на пяти уцелевших ладьях торжествующе заухали, потрясая мечами и топорами. А со словенского берега донесся тяжкий многоголосый стон.
— Ну что, гадина, съел? — захохотал Росомаха. Его колотила победная лихорадка.
Но разбойники рано радовались. Ослабевая в смертных муках, змей выбросил хвост на городской берег, а морду протянул к лесному. Боян, плача от горя и страха, невзирая на сердитый скулеж волков, бросился к ней. Змеиные глаза, большие, зеленые, с огромными черными зрачками, неподвижно уставились на мальчика. Боян упал перед змеиной головой на колени и сжал ее в своих ладонях, стряхивая ледяную крошку с холодной, жесткой чешуи. Из пасти выскользнул тонкий бурый язык, тихо тронул мальчику щеку — и глаза змея остекленели.
Но его мертвое тело надежной плотиной отгородило словен от разбойничьих кораблей.
— Росомаха, не гневи богов! — крикнул охрипший Кари. — Мы не можем сражаться на суше, мы потеряли больше половины людей! Надо уходить!
И Росомаха кивнул.
— Мы сделали, что могли. Уходим! — царственно взмахнул он рукой.
Гребцов уговаривать было не нужно. Они заработали веслами так, словно от этого зависела их жизнь. Оставшиеся пять кораблей пошли вниз по реке, подгоняемые течением…
Должны были пойти. Вместо этого река не дала им сдвинуться и на шаг. Весла взлетали и опускались, у гребцов темнело в глазах от напряжения, а ладьи стояли на месте. Нет, еще хуже! Медленно, но верно их несло на змеиное тело.
— Что происходит? — Мар схватил Клянчу за плечо. Тот медленно покачал головой.
— Не понимаю… Река потекла вспять.
— С Мутной такое бывает, — с видом знатока заявил пожилой чудянин, один из воев ополчения. — Она течет в обратную сторону, когда воды в озере Нево становится больше, чем воды в озере Мойско.
— Но чтобы так кстати… — усомнился Клянча.
— Да, очень кстати, — согласился чудянин. — Но кое-кто в нашем народе верит, что когда стрела убьет зверя-защитника, горы извергнут огонь, иссякнут родники и реки потекут вспять.
— Вот оно что… — глубокомысленно вздохнул Клянча. И огляделся: нет ли поблизости огнедышащих гор. А потом опомнился:
— А какого лешего мы стоим? А ну, парни, за мной!
Издав воинственный клич, новгородцы бросились на мост из змеиного тела.
— А ты говоришь — надо уходить, — усмехнулся Росомаха. Скрестив руки на груди, он стоял на носу корабля-стрелка. Качка ему была нипочем — он привык держать равновесие на палубе. — Биться надо. Лось, заряжай! Парни! Бросай весла, берись за мечи!
Новгородское ополчение на мосту и разбойничья рать, поредевшая, но вооруженная до зубов, с мрачной решимостью встали друг против друга. В нависшей тишине упало чье-то ругательство — и с обеих сторон полетели стрелы, замелькали, зазвенели ножи и топоры. Арбалет выстрелил очередным болтом, насмерть сбив левый фланг словен. Но больше ему не удалось сделать ни одного выстрела: меткие новгородские лучники по одному убивали каждого, кто пытался перезарядить арбалет.
Туйя осталась на корабле главаря, которым сейчас распоряжался Кари. Затравленным зайцем она присела на корточки и прижалась к борту. Стрелы летели над ее головой, корабль качало, но ей было уже все равно. Звуки смертельной схватки доносились словно издалека. Княжна оглохла и ослепла от мучительной жалости к себе. Когда ладья, накренившись, зачерпнула воды и медленно начала тонуть, Туйя лишь брезгливо одернула подол, чтобы не замочить. Она так бы и утонула, застыв в самолюбивом оцепенении, как мошка в янтаре, но вдруг чья-то рука схватила ее за шкирку.
— Эй, словене! — крикнул, задыхаясь, Росомаха. — Вот ваша княжна! Это она привела к нам в заложники княжича! Это она выдала вашу засаду! Берите ее себе и разорвите в клочья, но дайте нам уйти!
Его рука дрожала, кровь бежала из разрубленного плеча. Туйя безвольно шаталась перед ним. Отпусти он ее — и она бы рухнула в воду.
Мало кто из ополчения понял, в чем дело, — предательство княжны осталось тайной для большинства новгородцев. Но близкие к Волху дружинники переглянулись и все как один посмотрели на Клянчу.
— Тебе решать, — сказал Булыня. Клянча покосился на Мара. Но лицо руса словно окаменело.
— А зачем мы будем руки пачкать? — ответил Росомахе новгородский воевода. — Она не нужна нам ни живая, ни мертвая. Не видать тебе мира, Росомаха!
Главарь разбойников оглядел остатки своего воинства. Жалкие остатки. Зажатые между обезумевшей рекой и змеиным телом, разбойники были обречены.
— Прочь пошла, — с досадой прошипел он, подталкивая Туйю к краю борта. Она вяло упиралась. Внизу бурлил ледяной омут.
— Стойте! Мы согласны! Отдайте княжну и уходите!
— Что за… — начал Клянча, гневно оглядываясь. И осекся: по мосту бежал Боян. Несколько разбойничьих стрел пронеслись возле мальчика, пока кто-то из ополченцев не прикрыл его щитом.
Остановившись напротив Росомахи, Боян, бледный, но решительный, крикнул:
— Это я, Боян, сын князя Волха, на теле которого стою, внук скотьего бога Велеса! Новый князь новгородский, — добавил он с легкой ноткой сомнения и, сдвинув брови, глянул по сторонам: будет ли кто-нибудь возражать.
От неожиданности новгородцы зароптали.
— Маловат для князя, — проворчал кто-то.
Но за спиной у Бояна вырос Клянча. Он молча, с выразительным лицом, вложил мальчику в руку отцовский меч. Сжав рукоять двумя руками, мальчик с усилием поднял его. Потом повернулся к воеводе и попросил:
— Пусть Туйя вернется домой, ладно?
— Ты князь, — важно сказал Клянча. — Как скажешь, так и будет.
— Отдавай сестру! — радостно крикнул Боян Росомахе. Тот вытолкнул девушку на мост, и новгородцы, толпясь, потянулись на берег. Как только последний из них сошел со змеиного хвоста, мертвое тело пришло в движение. Оно медленно погрузилось в воды Мутной.
Как только исчезла запруда, течение реки снова повернуло вспять. Оно подхватило увечные разбойничьи корабли и повлекло их вниз, к озеру Нево и дальше, к Восточному морю. И словене никогда больше не слышали о речном разбойнике по прозвищу Росомаха.
Последняя ладья Росомахи еще не скрылась за поворотом, а на берег уже высыпал весь город. Люди ошалели от неожиданной развязки. Они еще не успели задуматься, что же произошло, куда делся их загадочный защитник и как им теперь жить. Им просто было хорошо оттого, что удалось обмануть неминуемую смерть.
Ополченцы, побросав оружие, обнимались с семьями. Вдовы и сироты убивались по погибшим. Но потерь среди новгородцев было немного, так что смех и восторг заглушали плач.
Среди этой толчеи двое чувствовали себя не в своей тарелке. Боян крепко держал сестру за руку. Он понимал, что ей безопаснее быть к нему поближе. А еще лучше отвести ее потихоньку домой. Вон, побратимы отца, опомнившись от первого радостного хмеля, уже недобро косятся в ее сторону.
