Ополченцы, побросав оружие, обнимались с семьями. Вдовы и сироты убивались по погибшим. Но потерь среди новгородцев было немного, так что смех и восторг заглушали плач.
Среди этой толчеи двое чувствовали себя не в своей тарелке. Боян крепко держал сестру за руку. Он понимал, что ей безопаснее быть к нему поближе. А еще лучше отвести ее потихоньку домой. Вон, побратимы отца, опомнившись от первого радостного хмеля, уже недобро косятся в ее сторону.
Туйя не вырывалась, но рука ее оставалась безжизненно вялой. Княжна ко всему была безучастна — и к недобрым взглядам, и к тому, что брюхатая Ясынь виснет у Мара на шее. Любовь, ненависть, месть, стыд — все стало пеплом, все потеряно на ветру…
Боян хмурился и заслонял сестру мальчишечьим плечом. Но его волновало и другое. Тревожно повертевшись по сторонам, он наконец спросил Клянчу:
— Где мама?
Услышав ответ, маленький князь захлопал ресницами, собираясь заплакать. Но он взял себя в руки и кивнул:
— Отец хорошо сделал, что услал ее отсюда. Клянча, а где теперь мой отец?
Воевода развел руками.
— Не знаю. Наверно, Велес забрал его к себе.
— Под землю? — мальчик поёжился. Клянча неопределенно пожал плечами. А куда еще? И так ясно, что без погребального костра мертвому не видать поднебесного Вырея. Змей или человек — Волх утонул. В хорошую погоду утопленника, тем более столь значительного, непременно стали бы искать. Но во время бурного ледохода об этом и думать было нельзя.
Наплакавшись и насмеявшись, город в едином порыве устремился на Перынь — благодарить богов.
Впереди шагали словенские и русские дружинники, за ними — ополченцы с домочадцами. Бежали и лаяли собаки, всегда готовые разделить человеческую радость.
— Смотрите! — Клянча упреждающим жестом остановил спутников. На пригорке, запорошенном мокрым снегом, под сенью сосен, женщина на коленях стояла у распростертого тела. Ее светлые волосы падали лежащему на грудь. А поодаль, смирно, будто собаки, сидело несколько волков.
— Отец! — отчаянно крикнул Боян. Он выпустил руку сестры и бросился бежать. Дружинники пошли за ним. Шелонь подняла голову им навстречу, и Боян с ревом бросился бабушке на грудь. Клянча нагнулся над телом, осторожно приподнял платок, вздрогнул и тут же опустил. Лицо мертвого было изуродовано с одной стороны, зато другая казалась безмятежно спокойной.
— Эх, Волх Словенич, — вздохнул воевода.
— Как он сюда попал? — недоуменно спросил Булыня. — Река-то в другую сторону течет.
— Смотрите, чистый какой, — подивился кто-то. — Ни кровинки. Матушка княгиня, ты его уж переодела что ли?
Шелонь покачала головой и обвела всех прояснившимися глазами.
— Таким и нашла тут, на берегу, — сказала она. — Его вытащили волки.
Дружинники уважительно и благодарно кивнули волкам. Клянча даже помахал им, как старым знакомым. Старый волк и волчата деликатно осклабились и незаметно, как тени, исчезли.
Волх лежал, свободно раскинув руки. На нем была белоснежная рубаха — индийский шелк, золотая нить. Крупные, тяжелые снежинки путались у него в волосах.
На третий день после этих событий по берегу озера Мойско через развязиху пробирались двое. Впереди шла женщина — невысокая, круглолицая, черноволосая. Шаг ее был ее по-мужски широк. Она так спешила, что ее спутник, долговязый и рыжий, едва за ней поспевал. Женщина волочила за собой меч — слишком тяжелый для ее руки.
— Сайми, дай я понесу! — в очередной раз взмолился рыжий. Женщина что-то буркнула и еще ускорила шаг.
— Странно, — через некоторое время сказал ей в спину мужчина.
— Что странно, Бельд? — не оглядываясь, спросила женщина.
— Ага! Хоть на что-то отозвалась! — обрадовался Бельд. — Странно, что разбойничьи ладьи до сих пор сюда не пришли. Неужели решили все-таки брать город?
— Мы бы услышали звуки битвы, — с сомнением сказала Сайми. — Или все уже кончилось?
Она наконец обернулась и посмотрела на своего спутника расширившимися от тревоги глазами. Бельд молча обнял ее за плечо. Чуть помедлив, Сайми высвободилась и с удвоенной решимостью зашагала по дороге.
Через полчаса Бельд снова попросил:
— Ну отдай мне меч! К чему такое упрямство?
Сайми сердито мотнула головой.
— Ты согласился пешком возвращаться со мной в город, именно потому что я пообещала не быть обузой в дороге. И я в состоянии сама нести свое добро.
— А-а… — тихо прорычал Бельд. За спиной у Сайми он трижды со всей силы ударил кулаком в ладонь. Немного успокоившись, он сказал:
— Не каждый мужчина бывает таким надежными спутниками, как ты, Сайми. Ты не можешь быть обузой. А согласился я просто потому, что вернуться — это правильно. А уехать — нет.
— Я уже не знаю, что правильно, а что нет. Я дважды обещала Волху…
— Тихо! — быстро перебил ее Бельд и схватил за руку. Путники застыли как вкопанные, издалека послышались голоса — не то пение, не то плач.
— Перынь! — переглянувшись, прошептали оба. И уже не взирая на возможную опасность, оба бросились наперегонки, напролом, через кустарник — туда, где на просвете между соснами берег поднимался над истоком реки. А плач становился все громче, все слышнее — как будто плакал целый город на одном дыхании.
Так оно и оказалось. У святилища собралась огромная толпа. Здесь были мужчины и женщины, вои и дружинники, словене, русы и чудь. Горели костры, жарилось мясо на вертелах, лился в кубки мед. По многим лицам было видно, что мед здесь пили не первый день. Кое-где тихо бренчали гусли. И несся над толпой гул — это плач и тихая речь причитаний сливались воедино.
Сайми и Бельд недоуменно переглянулись. Они спешили вернуться, чтобы разделить с близкими людьми смерть, а попали не то на пир, не то на тризну.
Увидев княгиню, многие тянулись к ней и дарили не то сочувственные, не то благодарные взгляды. Толпа расступалась, пропуская ее и Бельда вперед.
— Давай я схожу и узнаю, в чем дело, — предложил сакс.
Но Сайми решительно отстранила его легким шагом спустилась к берегу. Там росла старая ива. Ее причудливые корни образовали в воде целый город. Сайми спряталась за необъятным стволом и прижалась лбом к коре. Отсюда ей все было видно.
Чуть в стороне вокруг ковра с яствами сидела словенская дружина и кое-кто из знатных русов. К пиршеству они еще не притронулись. Позади была сооружена крада — самая высокая из всех, какие довелось видеть Сайми. Мертвый был собран в дорогу богато. Поленница утопала в дарах — караваях хлеба, кувшинах с медом, битой птице, дорогой посуде и оружии. На плечах у мертвого был роскошный меховой плащ, а в руках — меч. В ногах у него лежала золотистая лошадиная туша.
Рядом с крадой сидели две простоволосые женщины — Шелонь и Туйя.
Сайми совсем не хотела понимать, что происходит. Но догадка была неотвратимой и грубой, как камень, пущенный в лоб. Его конь… его меч… его мать… его дочь… И тихий плач, заунывный, как звон комариного облака летним днем…
Выскочив из своего убежища, Сайми опрометью бросилась к краде. Она упала на колени перед свекровью, с отчаянным лицом схватила ее за рубаху и начала трясти.
— Вы что это затеяли! Даже не думайте, вы, обе! Только я одна могу, у меня есть право… А эта!.. — она с такой ненавистью дернулась в сторону Туйи, что девушка съёжилась. — Она украла моего сына, гадина, тварь… — Сайми перевела дух, подбирая бранные слова и вдруг споткнулась о строгий взгляд Шелони. Отпустив ее рубаху, она поникла и жалобно попросила: — Я хочу уйти с ним. Пожалуйста!
У Бельда — он тенью следовал за Сайми — яростно исказилось лицо. Но Шелонь спокойным жестом запретила ему вмешиваться. А сама сказала:
— На Туйю не рычи — что толку. Она на костер не собирается, да никто ее и не пустит. Волху еще по дороге в Вырей не хватало возиться с этой непутевой. Она со мной, на Перыни поживет. Будем говорить и слушать… А я бы очень хотела проводить сына до светлого Вырея. Но ты уж меня прости, в этой дороге ему не нужны ни я, ни ты. Сама знаешь, что он бы выбрал другую провожатую, правда?
Правда! Зачем тыкать в нос этой правдой, которая отравила ей всю жизнь? Обида стиснула Сайми горло. От ненависти ей было больно смотреть на людей. Бельд вовремя отнял у нее меч. Обида и ненависть надежным заслоном защитили ее сердце от горя — иначе оно бы разорвалось. Сайми тонула в этих чувствах, теряя связь с реальностью. И вдруг — как рука, протянутая утопающему, — она услышала:
— Мамочка! Мама!
Как слепая, Сайми нащупала темноволосую головку сына и наконец заплакала. Слезы смывали с ее души остатки злых мыслей. И она вдруг подумала, что у этой истории все-таки получился хороший конец.
Клянча, пьяный и торжественный, зажег факел. Он протянул его Бояну. Мальчик встал, по-взрослому отстранив плачущую мать. Он взволнованно погладил обломок-оберег на шее, потом смущенно взглянул на Бельда:
