Он хорошо изучил дорогу и знал, когда и с какого именно места перед ним откроется озеро. Поэтому-то, когда они одолели три четверти последнего подъема, он оглянулся, чтобы объять взором эти сверкающие воды и эти посеребренные луной горы. И снова раздался голос Блонделя: «Это дитя, пришедшее из неведомого далека, принесет вам свет. Оно придет осветить погрязшую в серости вселенную».
Последним усилием лошадь прибавила шагу. Бизонтен обернулся к востоку, и ему показалось, что звезды бледнеют, что край небосвода перечертила ленточка света, идущего из-за горных вершин, уже побеленных снегом этой ночной бури. «Застанет ли Барбера с Ортанс первый снег на вершине гор Юры?» Он задавал самому себе этот вопрос, но почему эти двое как бы выпали из этой идущей к концу ночи, когда в строй живых вернулось столько навек ушедших?
Повозка въехала на площадку перед домом, и Мари тут же вышла на крыльцо. Повитуха крикнула ей:
— Ну как там у вас?
— По-прежнему мучается. Воды уже начали отходить.
Повитуха ворча вылезла из повозки.
— С этим чертовым плотником мы раз сто чуть в ров не опрокинулись! Не к чему было гнать как полоумному!
Женщины ушли в дом, а Бизонтен распряг лошадь, отвел ее всю в мыле в конюшню. Взяв здоровенный пук соломы, он начал изо всех сил обтирать ее жгутом, приговаривая:
— Ты, красавица наша, сделала все, что могла. И это очень даже хорошо, понимаешь? Мы с тобой в самый раз прикатили.
Тут только он сообразил, что во время всего пути ни минуты не сомневался в том, что они обязательно успеют. В этом доме, где стольким ребятишкам была возвращена жизнь, сейчас должно родиться дитя, и в представлении Бизонтена это воистину была самая важная в их жизни минута. Не осмеливаясь ни с кем заговорить об этом вслух, он не раз твердил про себя: «Господи, если бы только нам узнать, из какой страны его отец?» Но сейчас такой вопрос даже в голову ему не приходил. Это подлинно был ребенок Пьера и Клодии, и этого ребенка они ждали. Это было общее дитя их всех.
Над этим домом Бизонтен работал с особым тщанием. Впрочем, это вообще было в правилах каждого доброго плотника, и однако он вложил сюда что-то еще сверх того, что обычно. Что-то от любви. Что-то от огромной радости. И он допытывался у самого себя, уж не потому ли так, что впервые в жизни он строил дом сам для себя и для своих близких. Сейчас, раз это дитя должно было появиться на свет, Бизонтен открыл для себя подлинные причины той радости, что несла его как на крыльях весь обратный путь.
Он привязал Лизу в стойле и дал ей воды, засыпал мерку овса, но тут вошла Мари.
— Ну что? — спросил он.
— Ничего нового. Повитуха говорит, что еще не скоро.
После минутного молчания Мари добавила:
— Мне хотелось бы, чтобы ты похоронил трупик.
— Прямо сейчас?
— Да. Прежде, чем на свет появится другой. Прошу тебя об этом.
Голос ее предательски дрогнул от страха. Будь сейчас не такой день, Бизонтен попытался бы ее урезонить, сказать, что не по душе ему всякие там предрассудки, но заготовленные фразы вдруг показались ему какими-то нелепыми. И те, ушедшие, что сопровождали его всю дорогу, были здесь, заполняя вокруг все пространство и вынуждая его к молчанию.
— Ладно, — сказал он. — Сейчас пойду.
Мари ушла. Он взял лопату, заступ и пошел в амбар. Когда свет фонаря упал на маленький гробик и на деревянный крест, он остановился в нерешительности. Потом открыл дверь. День еще не занялся, но между рождающимся светом и блеском луны и звезд уже начиналась битва. Бизонтен потушил фонарь и поставил его на верстак. Через левое плечо он перекинул лопату, заступ и крест, под правую руку взял гробик.
Он вышел, и голос Блонделя вновь заговорил о тяжести смерти, о страшной тяжести его малютки Давида. И Бизонтен ответил:
— А эта бедная девчушка совсем и не тяжелая.
Тропка, ведущая к церкви, утопала в грязи, была вся в лужах, ветер морщил воду, и по ней перепархивали отблески звезд. По мере того как Бизонтен приближался к кладбищу, что-то росло в его душе, а что — он не мог бы объяснить и сам. Как-то странно смешивались в одно мысли о тяжком грузе смерти невинных и какой-то все заливающий теплый свет.
Он начал копать яму рядом с могилой цирюльника. И этот старик молчальник тоже внезапно возник перед ним как живой. «Теперь, Бизонтен, ты уже начал жить среди мертвецов! Что это еще за выдумки для такого человека, накрепко привязанного к жизни!»
Может, это сказал старик цирюльник?
Когда могилка была готова, уже по-настоящему занялся день, но солнце еще не выкатилось из-за горизонта. Бизонтену стало жарко. И пить ему тоже хотелось. Он постоял с минуту, опустил маленький гробик в яму и пробормотал:
— Бедная девочка, похоже, что ты ушла от нас, чтобы очистить место другому.
Машинально он прочел «Отче наш», потом отправился домой, продолжая начатый над могилой разговор:
— Я нарочно оставил тебя так, чтобы ты еще раз поглядела на солнышко. Вернусь чуть погодя и засыплю твою могилку. А я пойду домой, чуточку выпью и съем миску похлебки.
И ему казалось, что нет ничего особенного в том, что он ведет беседу с никому не известной малюткой, с крохотной, такой смирной покойницей, чья смерть не огорчила никого в нынешнее утро, сулившее им свет.
Когда Бизонтен вошел в большую комнату, там уже находились Мари с кузнецом. Они вынесли сюда колыбельку с отчаянно плачущей Жюли. Два других младенца вторили ей, потому что Мари как раз перепеленывала их на столе.
— Ну ясно, — проговорила она. — Проснулись.
Кузнец подгреб уголья под котел, полный воды. Потом вышел со словами:
— Пойду хворосту принесу.
— Похлебка согрелась, — сказала Мари.
Из спальни вышла Жозефина Гуа.
— Все идет хорошо, — заявила она. — А сейчас я не прочь позавтракать. Потом вернусь к девчушке. Она, надо сказать, держится молодцом. И пускай ее муж тоже чего-нибудь покушает тепленького. Ему это необходимо. Он совсем побелел.
Бизонтен налил ей миску похлебки.
— Разрешите вам подать? — спросил он повитуху.
— Само собой. А вы сами как полагаете? Что я могу работать на голодный желудок? Разве вы плотничаете, не поевши?
Пусть орет, сколько ее душеньке угодно, Бизонтену это теперь нипочем. Он был вроде бы здесь, и вроде бы его здесь не было. Был здесь, где с минуты на минуту появится новая жизнь, и был также по ту сторону гор вместе с Ортанс, вместе с Барберой, и при нем была память о Блонделе.
Невнятный голос звучал в нем и говорил обо всех и обо всем: «Ортанс и Барбера там, и они спасают детей от войны, а здесь родится еще одно дитя — тоже плод этой войны. И дитя это неизвестно от кого, но мы ждем его, мы его уже любим».
Доев похлебку, Бизонтен вышел из дома и пошел на кладбище зарыть могилку. Солнце еще не встало из-за гор. Но чувствовалось, что вот-вот брызнут его лучи. После кладбища Бизонтен зашел прямо в амбар обтереть лопату, как вдруг до него донесся громкий вопль боли. Он бросился в дом. В первой комнате был только один кузнец. Мари, не успевшая допеленать младенцев, так и оставила их на столе, поручив старику следить за ними.
— Поди посмотри, что там, — сказал кузнец. — Думаю, все уже кончено.
Бизонтен вошел в спальню, где повитуха держала за ноги маленькое блестевшее тельце и похлопывала по нему ладонью. Младенец запищал, и Жозефина Гуа засмеялась.
— Все в порядке! Да еще голосистый какой. Боюсь, что голос у него будет как у его дядюшки-плотника!
Тут в первый раз услышал Бизонтен смех этой женщины. И он тоже расхохотался.
Пьер улыбался Клодии, нежно гладя ее взмокший от пота лоб. На какой-то миг Бизонтен увидел в едином образе дитя Блонделя и того ребенка, которого он только что закопал в землю, но, сделав над собой усилие, вернулся к вот этой сегодняшней жизни, прогнав прочь все, что могло омрачить теперешнюю минуту.
— Дайте ей отдохнуть, — скомандовала повитуха. — Я сама тут одна с ней управлюсь, и она заснет.
Мари взяла на руки новорожденного, уже запеленатого в теплую пеленку, и вышла из спальни. Бизонтен и Пьер последовали за ней. Как только она положила младенца рядом с двумя другими, кузнец подошел поближе, держа свечу в громадной трясущейся руке, защищая ладонью копьецо света. С минуту все они молчали, разглядывали новорожденного, который, казалось, спит. И тут нежным голосом, вдруг прозвучавшим на манер голоса Блонделя, Пьер медленно произнес:
— Он станет солью земли и светом мира. Станет вашей радостью и вашим солнцем.
Новорожденный запищал, и Мари, взяв младенца на руки, начала его баюкать, тихонько напевая:
Спи, мой маленький сынок,
Вот утихнет ветерок.
Ночка утешает,
Мать тебя ласкает.
Спи, красавчик,
Спи, мой мальчик.
Мурлыча песенку, она ходила взад и вперед по комнате, потом протянула младенца Пьеру, и тот взял его осторожным движением. Потом взглянул на Бизонтена, и тот сразу вспомнил день, когда намекнул на то, что, может быть, стоило дать Клодии выпить настойку из трав, вызывающую преждевременные роды. И понял, что Пьер тоже вспомнил об этом, но вспомнил без малейшего злопамятства. Бизонтен подошел к нему и сказал:
