– А это король неаполитанский Мюрат, – сказал стоявший в толпе французский стрелок и, сняв кепи, закричал во весь голос:
– Да здравствует неаполитанский король!
Десяток – другой голосов подхватили этот крик. Мюрат слегка кивнул головой и в сопровождении свиты въехал во двор.
В толпе, в первых рядах, стоял молодой крестьянин в широкополой шляпе, с тяжелой суковатой палкой в руках. Давно не бритые черные усы и борода торчали щетиной. Худое лицо имело желтоватый оттенок, глаза ввалились. Он стоял, опираясь обеими руками на свою палку. Он имел вид человека, долго и тяжело хворавшего. Он внимательно прислушивался к разговорам и с любопытством смотрел по сторонам.
Стрелок говорил своему соседу:
– Ну, теперь скоро конец. Император снова вздует их. Наш корпус уже выступил к Лейпцигу. Наш полк идет сегодня ночью.
– Они тоже пошли к Лейпцигу, – сказал его собеседник. – Говорят, что там будет сражение.
– Да, он задаст им, – заметил первый, – ну, уж тогда пруссакам конец!
Во дворе произошло какое‑то движение.
– Император! Император! – закричал стрелок.
Из ворот выезжала королевская коляска, запряженная четверкой цугом белых лошадей.
Молодой крестьянин быстро продвинулся вперед. Раздались восторженные крики: «Да здравствует император!» – и немецкое: «Нoch!»
Это саксонцы приветствовали своего короля.
Мимо крестьянина почти шагом проехала открытая коляска. Он рассмотрел строгий, застывший профиль императора, неподвижно смотревшего прямо перед собой, и добродушное лицо старого короля, ласково отвечавшего на приветствия толпы. Коляска скрылась за поворотом, и толпа, словно исполнив свое дело, медленно начала расходиться.
Крестьянин постоял несколько мгновений как бы в раздумье и потом тяжелой поступью, опираясь на палку, направился к старому городу.
Он остановился у убогого домика, стоявшего среди пустыря, недавно бывшего огородом, теперь истоптанного солдатами, и постучал в маленькое окошечко. Дверь тотчас отворилась, и на пороге показался старик.
– Это ты, Фриц? – спросил старик. – Иди скорее. Тут уж проходили два пьяных француза, постучали, постучали и ушли.
Молодой крестьянин вошел и сел за стол, сняв шляпу.
– Ну, вот что, старик, – начал он голосом, привыкшим приказывать, – я уже достаточно поправился. Сегодняшняя прогулка показала мне, что у меня довольно сил. Я могу уже отправиться восвояси. Согласен ли ты, Копф, проводить меня до Фрейберга? Ты знаешь все тропинки и болота…
Старый Копф задумчиво глядел на бледные, тонкие руки Фрица и молчал. Он боялся. Этот странный гость появился у него несколько дней тому назад. В одну ненастную ночь этот неизвестный упал от усталости и истощения у его порога. Он, видимо, перенес тяжелую болезнь. Он даже сам сказал, что был очень болен; что ездил по делам во время перемирия в Лейпциг и не успел уехать до начала военных действий; там его почему‑то приняли за шпиона и арестовали, но он успел бежать и, уже будучи под Дрезденом, схватил гнилую лихорадку и провалялся в какой‑то деревушке. Поправившись, он пробрался беспрепятственно в город, надеясь возвратиться к семье в Фрейберг, но узнал, что все дороги заняты французами, что ввиду большого числа немцев – перебежчиков и шпионов повсюду усилены дозоры и посты и отдан приказ расстреливать каждого, кто попытается перейти линию расположения французских войск. А между тем ему необходимо вернуться к себе. Он только год как женат. Недавно у лего родился сын. Бог знает, целы ли они, и, кроме того, если он не поспеет домой, то все имущество его перейдет к ростовщику, которому он выдал вексель, рассчитывая оплатить его, вернувшись из Лейпцига.
Все это было похоже на правду, но старый Копф повидал людей, и обмануть его было не так‑то легко. Молодой человек не мог скрыть своих манер, своих белых рук, да и говорил по – немецки, как говорят только знатные господа, хотя и старался подлаживаться под простую народную речь.
Но у него были полны карманы денег русских, прусских и австрийских, и золото, и бумажки, это тоже заметил наблюдательный Копф. Кроме того, он очень щедро платил за гостеприимство. Какое ему дело до остального? Только бы не продешевить! Может быть, это русский боярин? Ведь придется рисковать жизнью. Положим, по своим занятиям браконьера, нищего и бродяги старик так хорошо знал все непроходимые тропинки среди топей и лесов, что почти был уверен в успехе, а все‑таки.
Он долго молчал и наконец с расстановкой ответил:
– Трудно и опасно это, Фриц. Со всех сторон плохо. Тут попадешься – повесят, а у Фрейберга русские войска – там тоже не церемонятся!
– Я ручаюсь тебе за безопасность там! – воскликнул молодой человек.
– Ого, – насмешливо произнес Копф, – уж ты не сам ли фельдмаршал?
Молодой человек нахмурился.
– Кто бы я ни был, – начал он решительным голосом, – здесь за меня не дадут и пфеннига. Знай это. А если ты выведешь меня – я торговаться не буду…
– Если я погибну, – продолжал Копф, – кто позаботится о моей дочери и маленькой внучке? Ведь я одна опора у них. Они теперь сидят в Заале да меня поджидают.
Копф притворился, что вытирает глаза при воспоминании о воображаемой дочери и внучке.
Незнакомец, видимо, понял это и, усмехаясь, сказал:
– Ну, что ж, если надо, обеспечь еще свою бабушку. Это твое дело… Сколько? – решительно закончил он.
Копф забрал побольше воздуха и словно выпалил:
– Тысячу прусских марок золотом!
Он даже глаза зажмурил. Секунда молчания показалась ему бесконечной.
– Очень хорошо, – спокойно ответил молодой человек, – ты получишь их.
– А задаток? – жадно спросил Копф.
Молодой человек вынул из кармана увесистый кожаный мешочек и высыпал его содержимое на стол.
– Вот, – сказал он, – десять австрийских двойных дукатов и десять русских империалов. Остальное получишь во Фрейберге.
Копф дрожащими руками пересчитал монеты. Теперь он уже не сомневался, что перед ним русский боярин. Кто, кроме русского, может так безумно швырять деньги?
– Хорошо, – сказал он, – кто бы вы ни были (Копф перешел на почтительное» вы»), – я постараюсь проводить вас. Я надеюсь, что это мне удастся. Мы выйдем ночью.
– Решено, – произнес молодой человек, – а я отдохну.
С этими словами он лег на стоящую в углу постель и скоро, по – видимому, заснул.
Старик долго всматривался в его лицо. Его мучило любопытство, но не было возможности удовлетворить его. Под столом он увидел оброненный незнакомцем платок. Он тихонько поднял его и начал внимательно рассматривать.
Платок был тонкий, хорошего полотна. В углу платка виднелась корона и под ней монограмма» Л. Б.». Копф покачал головой и осторожно положил его на кровать рядом со спящим. Потом отошел в угол, раскрыл сундучок, вынул из него кожаную куртку, такие же штаны и пару старых пистолетов. С наступлением темноты молодой человек проснулся. Копф был уже готов. Сон, видимо, подкрепил молодого человека.
– Пора? – спросил он.
– Скоро, скоро, – ответил старик, – мы еще успеем закусить.
Он подал хлеб, сыр и кувшин пива. Не торопясь они закусили, выпили, выкурили по трубке и поздним вечером вышли в опасный путь…
Буквы на платке верно указывали имя владельца. Этот молодой крестьянин был князь Левон.
Он сам ясно не понимал, как ему удалось спастись. Когда после битвы он впервые пришел в себя, он увидел себя в маленькой полутемной комнатке, похожей на чулан. В углу словно кто‑то копошился.
– Кто там? – спросил Левон по – русски.
– Славу Богу, вы пришли в себя, господин офицер, – услышал он ответ на немецком языке
Тогда Левон произнес по – немецки:
– Скажите, где я?
Чья‑то рука отдернула от окна занавеску, и Левон увидел молоденькую девушку, бедно, но чисто одетую.
Левон сделал движение и застонал от боли. Ему показалось, что на всем теле его нет ни одного живого места.
– Ради Бога, тише, – продолжал тот же голос, – вам вредно всякое движение. Погодите, я сейчас сяду около вас и все вам расскажу.
Она налила стакан молока, поставила рядом с ним на табуретку и сама села на стул около кровати.
У нее было милое, чистое лицо с темными глазами. Темно – русые волосы были заплетены в две косы.
– Ну, теперь слушайте, – начала она. – Вы в селе Земме, в двух милях от Дрездена, в квартире сельского учителя Отто Циммера, у которого есть дочь Мария, – это я. Теперь я расскажу, что знаю про вас. Вас провозили здесь вместе с раненым французским офицером французские санитары. По дороге сочли вас мертвым и поручили лестным жителям похоронить вас, непременно в вашем мундире. Они осмотрели ваш бумажник и велели хранить его на всякий случай, если потом найдутся ваши родные. Мой отец присутствовал при этом. Когда они уехали он увидел, что вы живы. Тогда он перевез вас к себе, и Бог помог нам, – с чувством закончила она, – вы пришли в себя. Это было двадцать восьмого августа.
