одна галера, многие повреждены. Если хочешь, я буду экономить порох, но пушки в порту необходимы, чтобы держать турок на расстоянии. Ты сам знаешь, что портовая стена – самый слабый участок обороны.
Джустиниани крикнул:
– И какой, к чёрту, прок от венецианских кораблей, если они не могут обуздать турок в самом порту! Твои аргументы – это выверты и чепуха. В действительности, ты хочешь ослабить оборону на наиболее критическом участке, который находится именно здесь. Не думай, что я тебя не знаю. Твоё сердце черно, как борода султана.
Кесарь пытался примирить их.
– Во имя Христа, дорогие братья, не усугубляйте наше положение ещё больше, ссорясь без всякой пользы. У вас обоих намерения самые благородные. Мегадукс Нотарас спас город от гибели, когда турки пытались сделать подкоп под стены. Если он считает, что пушки необходимы в порту, мы должны с ним согласиться. Пожмите же друг другу руки, братья, ведь все мы сражаемся за общее дело.
Джустиниани ответил резко:
– Я готов пожать руку самому дьяволу, если он даст мне порох и пушки. Но мегадукс Нотарас не даёт мне ничего.
Лукаш Нотарас тоже не проявил желания пожать руку Джустиниани. Он отошёл оскорблённый и предоставил кесарю и Джустиниани самим продолжать военный совет.
Когда я понял, что КОНЕЦ уже близок, моя гордость надломилась. Я побежал за Нотарасом, остановил его и сказал:
– Ты хотел поговорить со мной наедине. Или уже забыл?
К моему изумлению, он приветливо улыбнулся, положил руку мне на плечо и сказал:
– Ты вывалял честь моего рода в грязи и взбунтовал дочь против отца, Иоханес Анхелос. Но мы живём в недоброе время, и я не могу позволить себе заниматься раздорами. Моя дочь мне дорога. Её мольбы меня смягчили. Только от тебя теперь зависит, смогу ли я простить твоё, достойное латинянина, поведение в этой ситуации.
Не веря собственным ушам, я спросил:
– Ты действительно позволишь мне снова встретиться с Анной, твоей дочерью и моей женой?
Он нахмурился.
– Не называй её пока своей женой. Но встретиться с ней и поговорить ты можешь. Да, лучше пусть она сама скажет тебе мои условия. Она дочь своего отца, и я доверяю её рассудку, хотя ты и сумел на какое-то время заморочить ей голову.
– Благослови тебя бог, Лукаш Нотарас,– воскликнул я от всей души. – Я плохо подумал о тебе и о твоих намерениях. Но, всё же, ты оказался настоящим Греком.
Смутившись, он улыбнулся и сказал:
– Конечно, я настоящий грек. Надеюсь, что и ты окажешься таковым.
– Когда и где я могу с ней встретиться?– спросил я, чувствуя, как дыхание перехватило у меня в груди при одной мысли об этом.
– Возьми моего коня, если хочешь, и скачи к моему дому прямо сейчас,– сказал он дружелюбно и громко рассмеялся. – Думаю, что моя дочь уже несколько дней ждёт тебя с нетерпением. Впрочем, небольшая разлука полезна вам обоим и лишь слегка вас остудит.
Я должен был понять, что его неожиданная доброта чересчур подозрительна. Но, позабыв о пушках и турках, о Блахернах и моём предназначении, я вскочил на его вороного жеребца и помчался галопом через весь город к Мраморному морю. В седле я громко кричал от радости. Майский день вокруг меня сверкал золотом и голубизной. Лишь стены и порт были повиты клубами чёрного порохового дыма.
Подъехав к благородному в своей простоте каменному дому, машинально привязав коня, я, как юноша на первое любовное свидание, подбежал к двери и ударил в колотушку. Только тогда, вспомнив о своём виде, я постарался стереть пыль и гарь с лица, плюнул на ладони и до блеска вытер доспехи.
Отворил мне слуга в небесно-голубом одеянии. Но я его даже не увидел. По коридору уже шла ко мне Анна Нотарас, стройная, красивая, с сияющими от радости глазами. Она была так молода и прекрасна среди своих родных вещей, что я не решился обнять её, а лишь любовался ею, затаив дыхание. Её шея была обнажена, губы и брови подкрашены. Чудесный гиацинтовый запах окружал её, как тогда, когда мы встретились в первый раз.
– Наконец,– прошептала она страстно. Обняла меня за шею и поцеловала в губы. Её щёки пылали.
Никто её не сторожил. Никто не запирал её в женской половине дома. Я не понимал ничего.
Она взяла меня за руку. И я был счастлив. Держась за руки, мы поднялись в большой зал на верхнем этаже. За узкими стрельчатыми окнами блестели серебряные волны Мраморного моря.
– Конец уже близок, Анна,– сказал я. – Ты не представляешь, что сейчас творится на стене. Я благодарен богу, что ещё раз могу посмотреть в твои глаза.
– Только посмотреть в мои глаза?– улыбнулась она. – И это всё, что ты хочешь сделать со своей женой?
Нет, я, ровным счётом, ничего не понимал. Мне всё казалось сном. Или я уже мёртв? Или пушечное ядро убило меня так мгновенно, что душа моя всё ещё пребывает на земле, связанная земными желаниями?
– Пей,– шепнула мне жена, Анна Нотарас и налила в мой бокал сияющего золотого вина. Я видел, как она домешала в вино амбру на турецкий манер. Зачем она хотела меня возбудить? Я и без этого желал её достаточно сильно.
Её губы были для меня чудесным вином. Наичудеснейшим, наипрекраснейшим вином на земле было для меня её тело. Но когда я захотел к ней прикоснуться, она остановила меня рукой. Её зрачки расширились и потемнели. Она сказала:
– Нет. Пока нет. Сядь, мой любимый. Сначала мы должны поговорить.
– Не говори ничего,– попросил я, разочарованный. – Не говори ничего, дорогая моя. Все эти разговоры превращаются в ссору и острые слова, которыми мы раним друг друга. Взаимопонимание приходит не от слов, а от чего-то другого.
Глядя под ноги, она произнесла с упрёком:
– Значит, тебе нужна лишь постель. И ничего больше. Может, я для тебя только тело?
– Ты сама к этому стремилась,– ответил я с горечью.
Она взглянула на меня и её глаза часто заморгали, наполнились блеском слёз. – Будь же благоразумен, наконец,– произнесла она. – Ты говорил с моим отцом. Он готов простить нас, если только ты этого пожелаешь. Впервые он разговаривал со мной как со взрослым человеком, объяснил мне, что он думает, на что надеется, к чему стремится. Впервые я хорошо его понимала. Ты также должен постараться
