его понять. У него есть определённый план.
Я нахмурился и стал холоден как лёд, но Анна продолжала говорить, страстно лаская мою покрытую копотью руку в своих руках.
– Он мой отец. А мой отец не может сделать ничего дурного. Он самый знатный после кесаря человек. Если кесарь предал свой народ и веру и продал город латинянам, то мой отец ответственен за судьбу народа. Это его долг. Тяжёлый, унизительный, но уклониться от него он не может. Разве ты с ним не согласен?
– Продолжай,– сказал я горько. – Мне кажется, я это уже слышал.
Анна вспылила:
– Отец не предатель. Он никогда не унизится до чего-то подобного. Он политик, который спасает всё, что только возможно из-под руин нашего города.
Она внимательно наблюдала за мной сквозь ресницы. Никаких слёз уже не было в её глазах, хотя моргать она не перестала.
Казалось, она тешила своё женское тщеславие, когда говорила:
– После падения города я могла бы стать женой султана Мехмеда. Тогда султан заключил бы союз с греческим народом. Мой отец очень огорчился, когда узнал, что я из-за каприза перечеркнула его планы. Но ведь я о них не догадывалась. Он никогда не обмолвился об этом ни словом.
– Действительно, ты много потеряла,– перебил я её язвительно. – Сначала ты должна была стать базилиссой. Потом одной из десятков жён будущего властелина мира. Тебе не повезло. Понимаю, ты жалеешь. Но не огорчайся, мне не так уж долго осталось жить. Скоро ты опять будешь свободна.
– Как ты можешь говорить со мной таким тоном?– вспылила она. – Ты знаешь, что я тебя люблю. И ошибаешься, когда говоришь о смерти. У нас обоих ещё много лет впереди. Увидишь сам, если только последуешь совету моего отца.
– Так скажи мне, что это за совет, который он сам не решился дать,– с горечью ответил я. – Но поторопись. Я должен возвращаться на стену.
Она обхватила меня обеими руками, как будто хотела удержать силой.
– Ты туда не вернёшься! – воскликнула она. Уже сегодня ночью ты пойдёшь в лагерь султана. Тебе не обязательно давать ему какую-либо информацию об обороне города, если это задевает твою честь. Только перескажешь ему тайное послание моего отца. Султан знает тебя и верит тебе. Другим грекам он может не поверить.
– И что это за послание?
– Отец не может написать его на бумаге,– оживившись, объяснила Анна. – Хотя он доверяет тебе и султану, но письменное послание может оказаться слишком опасным. Ведь даже в ближайшем окружении султана, как тебе, наверно, известно, есть люди, которые противодействуют ему во всём и даже подбивают греков к дальнейшему сопротивлению. Ты должен сказать султану, что в городе есть сильная партия мира, которая не признаёт кесаря и готова к сотрудничеству с турками на условиях, приемлемых для султана. Скажи ему: «Нас тридцать влиятельных высокопоставленных сановников – отец назовёт тебе их имена – которые понимают, что будущее греческого народа и Константинополя зависит от дружбы и взаимопонимания с султаном. Наша честь не позволяет нам вмешиваться в борьбу на стороне султана пока город в состоянии защищаться. Но мы тайно действуем на пользу султану, и когда город падёт, уже будет существовать готовый правительственный аппарат, пользующийся доверием народа. Мы все, тридцать человек, отдаём себя под покровительство султана и покорно просим, чтобы, когда султан возьмёт город, он пощадил нас самих, наши семьи и имущество».
Она посмотрела на меня и продолжала:
– Есть ли в этом что-либо дурное? Разве это не достойное, политически дальновидное предложение? Между турками и латинянами мы как между молотом и наковальней. Только отстранив кесаря от власти и всем вместе добровольно сложив оружие, можно спасти будущее города. Ведь мы не сдаёмся на милость или немилость. Наоборот. Политическое здравомыслие должно подсказать султану, что такое решение выгодно, прежде всего, ему самому. Ты не латинянин. Зачем тебе сражаться за дело латинян?
Я молчал, убитый отчаянием, а она подумала, что я размышляю, и продолжала:
– Падение города – вопрос едва ли нескольких дней, как говорит мой отец. Поэтому ты должен спешить. Когда султан сломит сопротивление латинян, ты войдёшь с победителями и заберёшь меня к себе в дом как жену. Ты породнишься с родом Нотарасов. Думаю, ты понимаешь, что это такое. Она показала на мраморные стены, ковры, драгоценную мебель, окружавшие нас и добавила, ещё больше распаляясь:
– Разве это всё не лучше, чем твой убогий деревянный домишка, куда ты меня привёл? Кто знает, возможно, когда-нибудь мы поселимся в Блахернах. Если ты поддержишь моего отца, то станешь одним из влиятельных людей Константинополя.
Она замолчала. Её щёки пылали. Я должен был что-то сказать.
– Анна,– произнёс я. – Ты дочь своего отца. Тут ничего не поделаешь. Но я не буду обделывать его делишки у султана. Пусть поищет себе другого, у которого больше политического здравомыслия.
Её лицо окаменело.
– Боишься?– спросила она холодно.
Я схватил свой шлем и с треском швырнул его на пол.
– Для доброго дела я готов сию минуту отправиться к султану, даже если он посадит меня на кол. Не об этом речь. Поверь мне, Анна, жажда власти ослепила твоего отца. Он роет себе могилу, обращаясь к султану. Он не знает Мехмеда. А я его знаю. Если бы мы жили в старое время, тогда можно было признать план твоего отца не лишённым здравого смысла. Но большая пушка султана возвестила новое время. Время погибели. Время Зверя, когда уже никто не сможет доверять своему ближнему и человек станет лишь беззащитным орудием в руках власти. Даже если султан поклянётся Пророком и всеми ангелами, держа руку на Коране, то в душе он всё равно будет смеяться, потому что не верит ни в Пророка, ни в ангелов. Твоего отца он сметёт со своего пути, как только тот перестанет быть ему нужен. Но предостерегать Нотараса я не стану. Он мне не поверит. И даже если можно было бы доверять султану, я всё равно к нему не пойду, проси ты меня об этом хоть на коленях. У меня есть мой город. Когда он сражается, я сражаюсь вместе с ним. Это моё последнее слово, Анна. Не мучь меня больше. И не мучь себя.
Анна смотрела на меня, бледная от досады и разочарования.
– Значит, ты меня не любишь,– сказало она ещё раз.
– Нет,
