Впоследствии некоторые солдаты были недовольны его мягким обращением с заключенными и даже хотели поднять его на штыки. Но Манухин был тверд и настоял на своем.
Допросы продолжались. Жаловалась Манухину, но он велел терпеть. «Раз он пришел ко мне один, закрыл дверь, сказав, что Комиссия поручила ему переговорить со мной с глазу на глаз. Чрезвычайная Комиссия, — говорил он, — закончила мое дело и пришла к заключению, что обвине — ния лишены основания, но что мне нужно пройти через этот докторский «допрос», чтобы реабилитировать себя, и что я должна на это согласиться!..» (По протоколам Следственной Комиссии Вырубова при медицинском освидетельствовании оказалась девственницей. — Примеч. ред.) «С этой минуты доктор Манухин стал моим другом, — он понял глубокое, беспросветное горе незаслуженной клеветы, которую я несла столько лет».
Но какие‑то силы продолжали травлю, настраивали солдат и караульных против заключенной Анны Вырубовой. Доктор Манухин всячески защищал.
Однажды вбежала надзирательница, крича: «Скорее собирайтесь! За вами идут доктор и депутаты Центрального Совета!»
Вырубову перевели в арестный дом на ул. Фурштадской, 40. Там был мягче режим. Разрешали приходить родителям. Здесь она стала поправляться. «Узнала я о полном разгроме нашей армии и о шатком положении Временного правительства». «В карауле поговаривали, что будет восстание большевиков».
Ночью 3 июля в городе был большой переполох. «По нашей улице шествовали все процессии матросов и полки с Красной Горки, направляясь к Таврическому дворцу. Чувствовалось что‑то страшное и стихийное: тысячами шли они, пыльные, усталые, с озверелыми лицами, несли огромные красные плакаты с надписями: «Долой Временное правительство! Долой войну!»
«Наш караульный начальник объявил, что все на стороне большевиков».
24 июля пришло сообщение, чтобы родные приехали за получением бумаги об освобождении. «Караульный начальник сам свел меня под руку по лестнице, усадил на извозчика…» «После тюрьмы лишь немного привыкаешь к свободе; воля как бы убита, даже трудно пройти в соседнюю комнату… все как будто надо у кого‑то просить позволения».
«В Царское не смела ехать. От верного Берчика (слуга Вырубовых. — В. Р.) узнала, как обыскивали мой домик, как Временное правительство предлагало ему 10 тысяч рублей, лишь бы он наговорил гадости на меня и Государыню; но он, прослуживший 40 лет в нашей семье, отказался, и его посадили в тюрьму, где он просидел целый месяц. Во время первого обыска срывали у меня в комнате ковры, подняли пол, ища «подземный ход во дворец» и секретные телеграфные провода в Берлин. Искали «канцелярию Вырубовой» и, ничего не найдя, ужасно досадовали».
На этом злоключения первого ареста Анны Вырубовой заканчиваются. Остается лишь заметить, что на всех 15 допросах «уточняли» ее отношения с Распутиным и вытягивали компромат на царскую чету.
«Революционные власти Временного правительства, — пишет Вырубова, — старались всеми силами обвинить Государыню в измене и т. д., но им не удалось». «После их отъезда в Сибирь маленькая горничная опять пришла ко мне. Она рассказала, как Керенский устраивал их путешествие и часами проводил время во дворце. Как — это было тяжело Их Величествам. Он приказал, чтобы в 12 часов ночи все были готовы к отъезду. Царские узники просидели в круглом зале с 12 часов до 6 часов утра, одетые в дорожные платья».
Алексею Николаевичу делалось дурно. Они покинули дворец без жалоб, с достоинством. «Даже революционные газеты не могли ни к чему придраться».
После отъезда царской семьи у Вырубовой начинаются новые злоключения. У нее все‑таки хотят выбить компромат на Николая и Александру. «24–го августа вечером, в 11 часов, явился комиссар Керенского с двумя «адъютантами», потребовав, чтобы я встала и прочла бумагу. Я накинула халат и вышла к ним. Встретила трех евреев; они объявили, что я, как контрреволюционерка, высылаюсь в 24 часа за границу». «25–го появилось сообщение во всех газетах, что меня высылают за границу…» Повезли на поезде. «Стража стояла у двери: ехал с нами тот же комиссар — еврей, который приехал ко мне ночью с бумагой от Керенского».
«В Рихимякки толпа в несколько тысяч солдат ждала нашего поезда и с дикими криками окружила наш вагон. В одну минуту они отцепили его от паровоза и ворвались, требуя, чтобы нас отдали на растерзание. «Вероятно, мы были бы все растерзаны на месте, если бы не два матроса — делегата из Гельсингфорса, приехавшие на автомобиле: они влетели в вагон, вытолкали половину солдат, а один из них — высокий, худой, с бледным — добрым лицом (Антонов) обратился с громовой речью к тысячной толпе, убеждая успокоиться и не учинять самосуда, так как это позор».
Антонов действовал по приказу Керенского. Приказано было захватить Великих Князей и генерала Гурко. «Мне казалось, что все это было подстроено, чтобы толпа разорвала нас».
В Гельсингфорсе Анну Вырубову и сестру милосердия, следовавшую с нею, поместили в лазарет. «Санитары на носилках понесли меня на пятый этаж». Ночью пришли матросы и потребовали, чтобы ее перевезли на яхту «Полярная Звезда», где находились все заключенные. «Я спустилась вниз на костылях среди возбужденной толпы матросов. Антонов шел возле меня, все время их уговаривая. На площади перед вокзалом тысяч шестнадцать народа, — и надо было среди них добраться до автомобиля. Ужас слышать безумные крики людей, требующих вашей крови…»
На бывшей царской яхте «Полярная Звезда» беспрерывно заседал «Центробалт», решая судьбу флота и заключенных, сидевших в трюме. «У дверей поставили караул с «Петропавловска», те же матросы с лезвиями на винтовках, и всю ночь разговор между ними шел о том, каким образом с нами покончить, как меня перерезать вдоль и поперек, чтобы потом выбросить через люк, и с кого начать — с женщин или со стариков».
На яхте, в ожидании казни, Вырубова провела пять суток. Потом ее перевели в тюрьму, в Свеаборгскую крепость. Разместили в одноэтажном каменном здании. «Меня и Эрику втолкнули в камеру и заперли». «Двое нар, деревянный столик, высокое окно с решеткой и непролазная грязь повсюду». «Большой опасности мы подвергались при смене караула. По ночам они напивались пьяными и галдели так, что никто из нас не мог спать». «Раз, проснувшись ночью, Эрика и я увидели у нас в камере нескольких пьяных солдат из караула, пришедших с худшими намерениями. Мы стали кричать о помощи, вбежали другие солдаты, которые спасли нас».
После этого случая Вырубова обратилась к члену «Центробалта» Павлову с просьбой оградить их от посягательств солдат. Он назначил матроса, который хорошо обходился с заключенными дамами.
Газеты в это время беспрерывно печатали сообщения о решениях полковых и судовых комитетов с приговорами, требующими смертной казни Анне Вырубовой. Стали все чаще разговаривать в карауле о том, что скоро с Выру бовой покончат. Появился некто Шейман, председатель областного комитета «со свитой матросов».
Он намеревался вывезти Вырубову в Кронштадт, но толпа не дала ему сделать это. Керенский и Чхеидзе распорядились освободить ее, но на собраниях полков и на судах решили не подчиняться их приказу. «От Временного правительства и из Центрального Совета приезжал к нам Каплан, который выражал нам сочувствие, но находил наше положение безвыходным». «Приезжал Иоффе, уверял, что принимает все меры».
Потом Вырубову вдруг объявили не арестованной, а задержанной. «Разрешили гулять по одному часу». «Когда я сидела на дворике, часто приходили рабочие и женщины, разговаривали со мной. Они приносили мне цветы, конфеты и молоко, успокаивали, говоря, что меня скоро выпустят».
«Вскоре меня посетила мама».
Родители, узнав, где находится дочь, хлопотали за нее через генерал — губернатора Стаховича.
Курчавый матрос депутат Кронштадта расспрашивал о царской семье. Уходя, сказал Вырубовой: «Ну, мы вас совсем иной представляли!»
Матросы постепенно изменили свое отношение к заключенной. Приходили в камеру слушать рассказы Чехова. Говорили: «Так вот вы какая». Уходя, пожимали ей руку, желая скорее освободиться. Но солдаты караула по — прежнему безобразничали.
«27–го сентября Шейман вернулся из Петрограда, зашел к нам и, придя в мою камеру, сказал, что Луначарский и Троцкий приказали освободить заключенных Временного правительства».
Вечером того же дня Областной Комитет постановил освободить Вырубову.
На следующий день ее вывезли на моторной лодке в Гельсингфорс.
Здесь Анна Вырубова прожила два дня почти в санаторных условиях. Возле нее услужливо вертелся все тот же Шейман. Однажды он сказал, что решением Областного Комитета ее отпускают, «так как во главе Петроградского Совета встал Троцкий, которому они нас препровождают».
Их повезли в Петроград. С вокзала отправились прямо в Смольный. Там Каменев с женой устроили обед. «Каме нев же сказал, что лично он отпускает нас на все четыре стороны».
