Ознакомительная версия.
В сенях шумно, хотя все переговаривались вполголоса. Людей по имени вызвали в палату, и все перед дверью торопливо крестились. Вызванные в палате подолгу не задерживались. Выйдя, шепотом сообщали ожидавшим своей очереди, что великий князь зело неласков. Наконец окольничий назвал имена живописцев.
Андрей и Даниил, войдя в сумрачную палату и перекрестившись на иконы, остановились возле двери.
Князь Василий в парчовом наряде, не видя их, стоял у стола и что-то бормотал. Потом, прижав ладонь ко лбу, прошелся по горнице. Василий ходил, покусывая кончик бородки, а заметив пришедших, по-недоброму сухо спросил:
– Объявились? Давно ждал, а вы, должно, опять недужили?
– Явиться перед твои очи нам велели только вчера вечером, – ответил Андрей.
– Как это вчера? До снегопада велел игумену прислать.
– Слова о сем от него не слышали.
– Бережет, видать, ваш покой. Смолчал, учуяв мою гневность. Шибко гневен на вас, что осмелились больно на свой лад собор владимирский лепостью украсить.
Замолчав, Василий пристально осматривал живописцев. Приметил, что Андрей спокоен, а лицо Даниила покрылось от волнения красными пятнами.
– Слыхал не раз, будто лепость сотворили великую, но только Господу и Церкви вовсе ненадобную. И беда в том. Милость Божью над гневностью Божьей непомерно возвысили. Посмели позабыть, что вам, грешникам, сего сотворять не положено. Надобно мне знать всю правду, чей разум верховодил в замысле росписи Страшного суда?
– По моему замыслу писан, – ответил Андрей, заметив, как на лице князя дернулись брови.
– Вона как! Так и знал. Без твоего признания, Андрей, не сомневался, что только ты обзаведешься эдакой смелостью, иначе изобразить Страшный суд, глядя на который ни единый человек не содрогнется от ужаса, не увидя Господней гневности за людскую греховность. Так и знал!
Помолчав, пощипывая бородку, Василий шагнул к живописцам и, повысив голос, спросил:
– Поди, не ведаете, что владыка владимирский описанием сотворенной вами дерзновенности разгневал митрополита?
– Ждали от него такой немилости, потому как грозился, – снова ответил Андрей, взволнованно откашливаясь.
– Ждали! Понимали, что дерзновенность ваша наказуема?
– Ждали, княже, что владыка злость свою ублажит.
Сказанное Андреем заставило князя вспылить.
– Митрополит молит меня наказать вас. Грозится, ежели не уважу его гнев, самолично вас наказать властью Церкви за неугодное ему своемыслие, за греховное по земному забвение истинного Бога. Митрополит суров. Он накажет. Суров он ко всем отступникам от византийских заветов. Накажет. Меня обойдет, а свое выполнит. А чем я вас перед ним выгорожу? Сам должен вас наказать, но только ума не приложу, как покарать за смелое своемыслие, неугодное Святой церкви?
– Наложи взыск, ежели виноватыми тобой признаны. Только не погнушайся утрудить себя, вспомнить, что дано было тобой княжеское дозволение творить украшение собора по нашему разумению.
Василий, подумав, кивнул, но тотчас заговорил, дав волю голосу:
– Ведомо мне, что ты, Андрей, заставил Даниила подчиниться своему замыслу. Не был он с тобой согласен, но ты его принудил.
– Не принуждал он меня. Вместе приняли решение иначе писать Страшный суд, – твердо сказал Даниил, глядя на князя, а тот раздраженно спросил:
– Осмеливаешься винить в неправдивости владимирского владыку?
Даниил, растерявшись от вопроса, молчал.
– Молчишь?
– На меня владыка клевету возвел за то, что не выполнил его повеление переписать лик апостола Павла, – сказал Андрей.
– Пошто осмелился не выполнять повеление владыки?
– Не для него, а для Руси писан мной лик апостола Павла. Правдив мой лик. Должен быть схожим с ликами тех, кто перед Страшным судом осеняет себя крестом, признавая в апостоле своего заступника перед Господом. Только тем и повинны перед тобой, княже, что, поверив в твое дозволение, писали Господа со святителями с понятными ликами для всех, кто молится им, веря в их милосердие.
– Неможно сего дозволять. Неможно внушать людям мысли лишь о Божьем милосердии, забывая напоминать про Божье гневное всемогущество. Люди должны бояться Бога. Только ожидание Господнего гнева удерживает рабов Божьих от греховного своемыслия о всемогуществе Всевышнего.
– Ежели согрешили супротив Божьего всемогущества, прикажи своим словом все сотворенное нами сбить со стен собора. Заставь сызнова написать, но тех, кто сделает роспись, угодную Церкви. Мы ж образом, что написали, не мыслили только пугать гневом Божьим тех, кто ждет милости и прощения.
Василий, сжав кулаки, выкрикнул:
– Замолчи!
Но Андрей, не сводя взгляда с князя, продолжал:
– Сбить сотворенное нами со стен просто. У владимирского епископа на такое разрушение руки подымутся.
– Замолчи! Про что молвишь? Великую лепость велишь мне порушить? Владыке она не поглянулась! Владыке! Не мне! Князь я твой. Посылал людей смотреть ваше сотворение. Глядели они. Хвалили вашу лепость. Пусть и все вами писано не по византийскому порядку, к коему Русь издревле приучена.
Разволновавшись, князь даже толкнул Андрея в плечо.
– Больно смел на слово. Обидчив. Только в свою правдивость веришь?
– Верю, ибо она без греховности.
– Молчи! С князем беседуешь! Молчи! Слушай меня. Сам молю Господа о милости к себе, не забывая о его гневности. Сам побываю во Владимире, чтобы своими очами узреть вашу работу. Погляжу и, Бог даст, решу, благодарить вас али, послушав митрополита, наказать за недозволенную грешную разумность. А до той поры от гневности своей вас не освобожу.
Донесшийся из сеней шум заставил князя замолчать. В распахнувшуюся дверь вбежал, не сняв бобровой шапки, боярин Тигрий и, кинувшись к Василию, выкрикнул:
– Татары!
Василий, попятившись от перепуганного боярина, также крикнул:
– Опомнись! Какие татары?
– Татары, княже! Обманул нас Эдигей! Не на Витовта шел! С Оки к Москве повернул! Вели колоколам будить людей. Беда идет на Великую Русь. Обманул Эдигей.
Боярин выкрикивал слова, испуганно озираясь, а Василий, слыша их, осенял себя частыми крестами. Андрей с Даниилом растерянно смотрели то на боярина, то на князя…
Беда. Беда. Беда.
Не смолкая гудит по Московскому княжеству колокольная медь. Звонят колокола разными по звонкости голосами набатную тревогу.
Беда. Беда. Беда.
Подают колокола весть о топоте конских копыт Орды, ведомой Эдигеем к Москве, за выходом, который задолжал князь Василий, и по пути разоряющей заснеженные, промороженные просторы. Не чаяла Москва, что 1408 год обернется для нее новой страшной бедой.
Вслушиваясь в захлебность колокольного сполоха, перепуганный народ покидал насиженные места, прихватывая в путь только чистые рубахи да караваи. Люди, уходя, угоняли скот, но зимой его не скроешь в лесной непроходности, а потому гнали скот, пока были дороги, а потом, обливаясь слезами, бросали молочных кормилиц на погибель от голода, от волчьих клыков либо от ножей супостата.
Орда Эдигея спешила к Москве, надеялась, окружив ее, не выпустить из Кремля князя, боярство и купечество.
Поздно князь с боярами осознали вероломство Эдигея, затмившего обманом их разумность. Поздно поняли бояре, что из-за своей беспечности не распознали вражескую подлость и, упросив Василия пропустить Орду на Витовта, навели страшную беду на себя. Осознал и Василий, что зря был спесив с Ордой. Осознав, все же успел бежать, кинув Москву на произвол судьбы.
Покинутая людская трудовая Москва сгрудилась, ища спасения за кремлевскими каменными стенами. Дышать нечем в Кремле из-за тесноты. Никто не позаботился об его обороне, о запасах пищи. Василий увел с собой лучшие дружины, но все же оставил запасы оружия, а им воспользовались черные люди, на плечи которых снова легла забота о сохранности княжества.
Опередив татар, пригнал Москве в помощь свои дружины из Серпухова князь Владимир Хоробрый. На два дня успел опередить татар. Узнав, что княжество кинуто Василием, приказал Хоробрый жечь все, что было в Москве за пределами Кремля.
Непроглядной, зловещей черноты дымные облака, клубясь, поднимались к зимним небесам. Московские посады и слободы горели жарко, засыпая пеплом белизну снегов возле монастыря Спаса на Яузе, где Андрей и Даниил снова стали свидетелями ошеломившей всех беды. Игумен Александр, следуя завету основателя Андроника, говорившего, что монастырь – это крепость, исподволь запасался оружием. Теперь оно было роздано монахам для обороны. Тесно стало за монастырскими стенами, когда под их укрытие сбежался народ, таща запасы муки с мельниц. Народ подобрался по большей части молодой, полный шалой силы, готовый стать монастырю надежным защитником. Андрей и несколько кметов без устали обучали людей варить в котлах смолу, стрелять из луков и крепко держать в руках рукояти мечей и секир. По настоянию Андрея на ворота были навешены вторые створы, скованные железом.
Ознакомительная версия.
