Ирод заперся в своей комнате, боясь, что его увидит кто-либо, сидел, низко опустив голову и обхватив ее руками. Через некоторое время шум на площади перед дворцом усилился, послышались резкие крики. Ирод подошел к окну, осторожно, боясь быть замеченным, выглянул. С лестницы парадного входа спускались трое: первосвященник Гиркан, Фазаель и Малих, причем Фазаель скромно держался позади двух первых. Выйдя на площадь, они попали в окружение плотного кольца людей. Ирод видел только голову Малиха — он был высокого роста, головы тщедушного Гиркана и невысокого Фазаеля потонули в толпе. Шум затих, люди внимательно слушали, что говорили им первосвященник и Малих. Обращался ли к людям Фазаель, Ирод так и не понял.
Впрочем, ему было не до понимания — злоба душила его. Ему явилась мысль, что враждебно настроенная толпа может наброситься на них, разорвать в клочья. Он сделал движение к двери: пойти, распорядиться, вывести солдат для охраны, но ограничился лишь этим движением. Мысль неожиданно перешла в желание, и в какие-то мгновения оно стало столь сильным, что он, не думая о страшной участи брата, стал твердить вслух сквозь зубы:
— Всех, всех, в клочья… пусть разорвут всех, всех…
Толпа не только не проявляла никакой враждебности,
но вскоре стала шумно приветствовать говоривших. Послышались крики: «Да здравствует Гиркан! Да здравствует Малих!», кто-то крикнул даже: «Да здравствует Фазаель!» Под эти крики Гиркан, Малих и Фазаель вернулись во дворец. Ирод заметил, что Малих улыбается брату и что-то говорит ему, дружески прикасаясь к руке. Некоторое время после их ухода толпа еще шумела — но уже не враждебно, а радостно-возбужденно, потом люди постепенно разошлись, и площадь опустела. За один день Фазаель добился того, чего Ирод не мог добиться в течение четырех месяцев.
Тогда же он твердо решил похитить Мариам. Он не думал о последствиях и даже не думал о Мариам — больше всего ему хотелось навредить брату. Но Фазаель оказался мудрее, чем Ирод мог думать. Вечером этого же дня он сам пришел к Ироду.
Спросил, когда Ирод собирается ехать, сказал, что его племянник Антипатр (сына Дориды и Ирода назвали в честь деда Антипатром) вырос, уже стоит самостоятельно, вот-вот научится ходить и очень похож на отца. Ирод слушал брата холодно, смотрел мимо его глаз. Вдруг Фазаель сказал:
— Ты не должен трогать Мариам!
— Что ты сказал?! — вскинулся Ирод,-
— Я сказал, что ты не должен трогать Мариам, — спокойно повторил Фазаель.
— Но откуда ты можешь знать… — Гнев, ударивший кровью в голову, помешал Ироду закончить.
— Мне сказал отец, — ответил Фазаель, отведя взгляд в сторону, и Ирод понял, кто предупредил брата.
— Тебе сказал Гиркан, — натужно выговорил Ирод, — Ты разговариваешь за моей спиной с моими врагами.
— Мне сказал отец, — повторил Фазаель строго, и Ирод поймал себя на том, что слышит голос отца. — Ты женишься на Мариам, но не сейчас. Если же ты попытаешься увезти ее или еще что-то… то погубишь хрупкое спокойствие, наступившее в городе, а возможность твоей женитьбы станет делом затруднительным, если не невозможным. Я не просто прошу тебя, но приказываю, — Фазаель сделал паузу и уже значительно мягче добавил: — Именем отца.
Ирод покинул Иерусалим, не попрощавшись с братом, незадолго до рассвета, покачивался в седле, низко опустив голову. Сопровождавшие его всадники отстали больше чем на сотню шагов. Ирод не думал ни о Мариам, ни о Фазаеле, ни об этом проклятом городе, оставшемся за спиной. Он думал о своей звезде, боялся поднять голову и увидеть ее, и распрямил затекшую спину лишь тогда, когда рассвело.
19. Триумф Антипатра
В Массаде он пробыл полтора месяца, которые показались ему вечностью. Брат и сестра, Иосиф и Саломея, выросли, у них появились свои интересы, и Ирод ощущал их чужими. Мать постарела, по-видимому, не могла разглядеть в этом плечистом, с тяжелым взглядом мужчине своего мальчика Ирода и смотрела на него с опаской. Дорида тоже смотрела на него если не с опаской, то настороженно — со времени замужества она была с ним всего несколько раз и стеснялась мужа. И даже первенец Ирода, Антипатр, не доставлял отцу большого удовольствия. Он пугался Ирода и, когда тот брал его на руки, кричал и заливался слезами. Ирод пытался улыбаться сыну, но не мог побороть в себе отчуждения. Этот мальчик был всего-навсего сыном Дориды, женщины низкого происхождения, и напоминал Ироду о его неудачах, изгнании из Иерусалима, о презрении людей. Он заставлял себя не думать о Мариам, но не сумел заставить и думал о ней каждый час, едва ли не каждую минуту.
Ему нечего было делать в Массаде, он впал в тоску, не зная, чем себя занять, и, как в прежние времена, еще в юности, выезжал за город и пускал коня вскачь.
Но если раньше во время таких прогулок он думал и мечтал о своем великом предназначении, чувствовал за спиной огромную армию собственных воинов, покоряющих вместе с ним весь мир, то теперь… Теперь он думал о том, что жизнь сложилась неудачно, и ни одна из его надежд ни во что не воплотилась, и в будущем его не ждет ничего хорошего. Он жалел, что не сумел настоять на своем и не отправился с отцом в Египет — лучше было погибнуть там в сражении, чем влачить здесь бессмысленное и жалкое существование.
От безысходности он опять стал строить планы похищения Мариам, но тут же впал в еще большую тоску. Он вдруг отчетливо понял, что похищение Мариам может иметь другой, не тот, что он предполагал прежде, смысл и другие последствия. В Иерусалиме он имел определенную власть и определенное значение, а какое значение он имеет сейчас здесь, в Массаде?! Увезти Мариам сейчас — значило бы совершить не проступок, но настоящее преступление. Его сочли бы просто разбойником, какие шастают по лесам и долинам, нападая на купеческие караваны и предместья городов, и всякому честному человеку вменялось бы в обязанность убить его. О том, как посмотрит на это Мариам, он уже не думал.
Чтобы хоть как-то унять тоску, он каждую ночь приходил к Дориде, брал ее холодно и грубо. Несколько раз он замечал, как она плачет тайком, уткнувшись лицом в подушку. Он понимал, что нужно быть поласковее с женой, сказать ей доброе слово, утешить. Понимал, но жалости к ней вызвать в себе не мог, отворачивался и старался уснуть. После нескольких неудачных попыток он стал ночами посещать блудниц.
Это тоже не доставило ему никакого удовольствия: ласки продажных женщин не трогали его сердца, и даже его плоть отзывалась на них едва-едва. Но он старательно, до изнеможения занимался тем, чем положено заниматься с блудницами, и в таком старании, как оказалось, был определенный смысл. Простой — Ирод очень уставал. Возвратившись домой утром, он падал на ложе и спал до обеда. Вставал с тяжелой головой, угрюмо бродил по дому, а с наступлением темноты уходил опять. Усталость хотя и не вполне, но все же заглушала тоску и думы. Он пил много вина, и это тоже помогало забвению. Вскоре он дошел до того, что перестал различать, когда день, а когда ночь. Возвращаться домой было трудно и не хотелось, и случалось, что он задерживался у блудниц по два, а то и по три дня кряду.
Дома никто не осмеливался укорять его за такой образ жизни, домашние старались избегать встречи с ним, а если встречались, то опускали глаза и жались к стене. Самому же Ироду было безразлично, что они все о нем думают, в последнее время его слишком часто стало посещать желание умереть.
Он был у блудницы, когда услышал несколько раз повторившийся крик во дворе:
— Ироду от Антипатра! Ироду от Антипатра! — мужской, грубый, нетерпеливый.
Сначала Ироду показалось, что это лишь сон, потом показалось, что бред и что это он сам себе кричит: «Ироду от Антипатра!» И лишь когда лежавшая рядом блудница, толкнув его в бок, сказала:
— Это тебя! — он привстал, потряс головой, сбрасывая хмель и дремоту, и, повернувшись к окну, прислушался.
Крик не повторился, зато за дверью послышались тяжелые приближающиеся шаги, и чья-то рука сильно толкнула дверь. Она распахнулась, на пороге вырос высокий мужчина, косматый, с всклокоченной бородой, в запыленной мятой дорогой одежде. Он, прищурившись, посмотрел на Ирода и вдруг, низко поклонившись, достал из-за пазухи свиток. Помедлил, поклонился опять и наконец протянул его Ироду, проговорив почтительно:
— Благородному Ироду от доблестного Антипатра.
Ирод протянул руку к свитку и не сразу взял его
(рука была слабой, дважды он поймал воздух). С трудом поднялся, шлепая босыми ногами, подошел к столу, на котором стоял светильник, развернул свиток. Буквы прыгали перед его глазами, и он медленно стал читать, беззвучно шевеля губами. Прочитал, не понял, стал читать снова — отец срочно вызывал его в Антиохию. Ирод поднял голову и посмотрел на гонца. Тот кивнул:
— Да, мой господин.
Только теперь Ирод узнал его — это был один из телохранителей Антипатра. Взяв со скамьи у ложа одежду, он протянул ее гонцу:
